Орхидеи еще не зацвели - Евгения Чуприна
— «Мамаша все знает»? — уточнил я.
— Нет, сейчас уже, приятель, мамаша ничего не знает, постановка называется «Потоп!». Да что ж ты стоишь, как пень, садись, выпьем! Мне всегда хотелось выяснить, как тебя звать?
— Вустон.
— Очень приятно, Вустон. А это мистер Петлюра.
— Сэм, — представился мистер Петлюра, протягивая мне заскорузлую руку.
— Альберт, — сказал я, осторожно пожимая ее. — Можно Берти. Очень приятно. Простите, что интересуюсь, но, когда я лет десять назад был в Париже, ходили слухи, будто бы одного человека с вашей фамилией… ммм… как бы кокнули, да? Он вам, надеюсь… мм… не родственник?
— О, нет, — ответил Блуменфилд, — это был агент Москвы. Выдавал себя за Сэма, но сам был антисемитом. Отлично, что Шуля его убрал, это самый умный поступок за всю его пустую жизнь, хотя чтоб делать добрые дела, совсем не надо быть чекистом. А потом они из него такое раздули, и это очень плохо пахнет. Большевики растоптали революцию, теперь их провокаторы убивают их же провокаторов! В общем, Сема у нас возглавляет еврейское ополчение…
— А то этот ваш Чемберлен, — вклинился господин Петлюра, удивляя произношением, — совсем мышей не ловит.
— Мышей??? — уточнил я. — Разве он должен это делать?
— Здесь, в Англии, давно погромов не было, война-то была, а вот погромов настоящих не было, так он и улыбается. Не видит, к чему дело идет. А потом опомнится, поздно будет — все, все на него спишут, попомните мое слово!
— Конечно же, спишут! — убежденно сказал Блуменфилд. — Улыбочками погромы не остановишь.
— Господин Блуменфилд работал в правительстве господина Петлюры, когда тот возглавлял Украинскую Народную Республику, — объяснил Шимс. — Он входил в созданную при этом режиме международную комиссию по погромам и после утраты Украиной независимости эмигрировал и стал продюсером шоу на Бродвее.
— Украина? — спросил я. — Это где-то в Польше?
Петлюра так злобно сверкнул на меня своими белесыми глазами, что я понял, что ляпнул что-то не то, и поспешил сменить тему:
— Шимс, — сказал я, — я только что обручился с твоей сестрой.
— С Орли??? — с аппетитом воскликнули крепкие, молчаливые парни у костра. Если бы не их варварский колорит, то вышло бы похоже на античный хор, который сам в полном составе имел виды на прелестную барменшу.
— Ага… ну то есть, да, с ней. Ну, ты понял. — Шимс кивнул. — Я уже позвонил в газеты. Завтра везде будут объявления. Я только что от вашей с ней матушки.
— Что же, значит, такова судьба. У Баскервилей собака, а у нас-с…
— В смысле? — спросил я, несколько уязвленный его тоном. — Что у вассс?
— В принципе, это закономерно… Похоже, старая аристократия — самый революционный класс, — уклончиво сказал Шимс. — Она не находит себе места в современном обществе и заинтересована в радикальных преобразованиях. Это ее сближает с пролетариатом, знаете ли, которому, как уже всем давно известно, нечего терять, кроме своих цепей, тогда как завоевать он может весь…
— Буденный тоже говорил, что его армия — как редиска, снаружи красная, внутри белая, — сообщил Петлюра. (Кто такой этот Буденный? Командир армии или агроном?)
— …но наш отец, будучи аристократом, викарием и анархистом, хотел порвать со своим происхождением, — продолжил Шимс. — Он воспитал нас в демократическом духе и, конечно же, если бы он дожил до этого дня, то был бы весьма недоволен, что, после всех усилий, его дочь, как бумеранг, вернулась…
— Не надо было позволять сыновьям быть дворецкими, — сказал я. — В этом корень всех бед для отцов-демократов.
— А что, товарищ, — обратился ко мне один из античных хористов, — ты из Лондона? Уж больно модно прикинут.
— Ну, не прямо сейчас, но вообще-то да. Там живу.
— Стало быть, знаешь Роуболтонов, которые «Красный кошмар»?
— Да так, обедали они у меня пару раз. Чахлый старикан, зубастая девица и товарищ Пат. Но я даже не знал, что они «Красный кошмар». Хотя, конечно же, общаясь с ними за столом и видя, как они намазывают джем, нетрудно было догадаться.
— Наверно, ты их видел в прошлом году, — предположил хорист, — сейчас его уже нет. Этого Пата.
— Был похож на дохлую треску и оказался провокатором, — объяснил другой хорист, как будто бы между приведенными им фактами была прямая связь.
— Мы его кокнули, — уточнил третий.
— Так будет со всяким, — сообщил четвертый. — А то развелось их.
— Угу, — сказал первый.
— Угу, — сказал второй.
После этого по кругу пошла фляжка с чем-то крепким, и разговор вернулся к моей помолвке. Потом я сказал, что мне надо в Баскервиль-Холл, и новые друзья предложили отвезти меня на бронепоезде. Он стоит, разумеется, на запасном пути, оснащенный зенитными орудиями, чтобы отражать удары вражеской авиации по залежам угля и торфа. Он передвигается по старой ветке, которая соединяет шахты с железнодорожной магистралью и проходит в какой-нибудь миле-полутора от замка, куда мы с Шимсом легко сможем добраться еще затемно, держа курс на башни. Бронепоезд все равно нужно обкатывать, это вроде как учения, да.
Глава 28
И вот мы, вооружившись здоровенной бутылью напитка, который украинцы с незапамятных времен гонят из редиски, живописно расположились вокруг зенитной установки, пустили по ветру желто-голубой и белый с синими полосами и соломоновой печатью флаги и весело помчались в клубах черного дыма, распевая: «Лентау за летнау набои подаваи, еврейскиу павстанчеу в байу не видступаи». Шимс пел громче всех, и вообще распоясался сверх меры. Чтобы вы могли оценить его состояние, скажу, что хотя он и сохранял на лице невозмутимое выражение, но увидев в поле зайца, он швырнул в него бомбу и не попал. Я уж стал беспокоиться, не расклеится ли он окончательно и не придется ли мне его тащить домой на горбу, что, пока еще он мне камердинер, а не шурин, многие сочли бы эксцентричным. Да и тяжело, к тому ж, тащить такого здоровенного детину, кем бы он там ни был.
Между тем, закат заиграл всеми оттенками пламени. Дева, выглянув из-за золотой стены небес, наверняка осталась довольна открывшимся ей зрелищем. Облака пылали розоватым янтарем, солнце разлилось над горизонтом, похожее на расплавленный апельсин. И все дымки, все мельчайшие облачка засияли, как прически фей в свете рампы. Чудная, колдовская атмосфера окутала болота. Пьяные голоса смолкли. Мы все словно оцепенели. И в полном безмолвии перед нами предстала картина: бегущий из последних сил Генри Эрнст Баскервиль и преследующая его огромная, черная собака. Она неслась гигантскими прыжками, как будто бы летела над землей, из ее пасти, клубясь, вырывалось пламя — теплый пар, окрашенный закатным солнцем. Генри бежал старательно, я
