Елена Логунова - Джип из тыквы
– Всех вызывайте! – отвечаю я без раздумий и сомнений. – ГИБДД, МЧС и «Скорую помощь»! Я бы и сама, да у меня телефона нет…
– Телефона нет, карманов нет, штанов тоже нет, – не без веселья констатирует водила. – Ты откуда такая взялась, а? Пупсик!
– Сам пупсик! – огрызаюсь я и пытаюсь отнять телефон у Саныча. – Дай, я сама!
– Погоди.
Голос у Саныча слабоват, он не медно-трубный, как обычно, а тускло-жестяной. Я подозреваю, что он что-то повредил себе, так что медики нам сейчас нужнее, чем все остальные. Но неразумный пострадавший набирает явно не «03».
– Здоров, брат, – через силу говорит он в трубку. – Давай живо с ребятками на кипучеключевский перевал, мимо не проскочите, тут моя тачка.
– Ты кому звонишь? – спрашиваю я голосом сварливой жены. – Каким еще браткам? Тебе в больницу надо!
– Это после.
Саныч опускает мобильник и закрывает глаза.
– Эй! Ты чего?!
Вот теперь меня захлестывает паника.
– Тихо! А ну, отошла! – водила отодвигает меня в сторону. – Вот дуры-бабы! Че ты трясешь мужика, доломаешь ведь!
Он сам поднимает мобильник и, разговаривая сначала с медиками, а потом с полицией, бдительно следит, чтобы я не приближалась к пострадавшему.
Отхожу к медведям, сажусь на жухлую траву, обнимаю себя руками и напряженно смотрю на Саныча.
Включаю эмпатию.
Саныч светится, как уголек из очага – багровым, и постепенно темнеет.
– Ну нет! Я не дам тебе погаснуть, даже не надейся! – яростно шепчу я, заметно беспокоя этим водилу.
Мой свет – твой свет.
Я прогоняю тревогу и страх, чтобы остались только любовь и нежность. Ровное золотое тепло ручейком течет от меня к Санычу, и постепенно его собственное свечение меняет цвет и интенсивность.
Я держу тебя, не бойся!
Я ни о чем не думаю. Я не могу тратить ресурсы на такую роскошь – думать. Я действую: согреваю и питаю чужую жизнь.
А в голове моей происходит деловитое шевеление. Сами собой сползаются и склеиваются кусочки мозаики, смутные образы наслаиваются один на другой и становятся более объемными. Совпадения, повторы, многочисленные «дежа-вю» выстраиваются в линию – хаос упорядочивается, структурируется, рассыпанные жемчужные зерна образуют бусы…
Мне некогда разобраться в том, что происходит, я занята другим, гораздо более важным делом, но я уже не думаю, будто я голый ноль без палочки. Прошло ощущение душевной пустоты, томившее меня все время после аварии.
Еще чуть-чуть – и я вспомню.
Первой из спецмашин прибывает патрулька ГИБДД. С полицейскими общается сначала водила, а потом Вано, примчавший с группой знакомых мне качков на двух машинах. Я фиксирую это обстоятельство, но не могу сосредоточиться на происходящем в реальности, потому что по-прежнему погружена в мир светящихся теней. «Скорой» все еще нет, и без моей поддержки Саныч может погаснуть.
Эмоции – это энергия. Так просто на самом деле, почему же я об этом не знала раньше? Не зря поэты и писатели говорят о силе чувств, они правы, это не просто фигура речи.
«Я мыслю, следовательно, я существую!» – сказал Декарт. «Я чувствую, значит, я живу!» – формулирую я, Маша Виленская.
Звучит, конечно, банально. Зато работает!
– Не приставайте ко мне! – невежливо обрубаю я попытку дорожного инспектора задать мне вопросы. – Поговорим потом, когда он будет в безопасности!
– Девушка в шоке, – сочувственно говорит кто-то.
Пусть думают что хотят, лишь бы не трогали меня, не отвлекали.
Через тысячу лет или около того прибывает улитка «Скорая», и я отцепляюсь от Саныча, чтобы дать поработать медикам.
У них свои приемы, но они тоже действенны: я с облегчением отмечаю, что состояние пациента улучшается. Саныч даже открывает глаза и проводит короткие переговоры с Вано. Я не слышу, о чем они говорят, меня тоже ощупывают и осматривают медики, и я напрасно расходую остатки жизненной энергии на тщетную борьбу с фельдшером, желающим вкатить мне укольчик.
Кто-то приносит пушистый клетчатый плед и украшает мой незатейливый наряд от кутюрье-дальнобойщика яркими цветами шотландского клана. Вся клетчатая и замедленная, как черепаха, я послушно пью горячий сладкий кофе из термоса, надеясь, что он меня взбодрит и добавит сил.
Напрасно надеюсь.
Как следует взбодрить меня смог бы разве что близкий выстрел из пушки. Или рык ожившего бетонного топтыгина.
Саныча еще только устраивают в «Скорой», а я уже роняю бумажный стаканчик и соскальзываю щекой с плеча скульптурного медведя на его широкую лапу. Она твердая, но мне все равно.
– Петя, давай-ка девочку в мою машину! – слышу я сквозь уплотняющуюся вату в ушах. – Саня, Рома, возвращаетесь на полкилометра, идете вдоль трассы вверх. Олег и Митрич, отъезжаете и двигаетесь сверху им навстречу. Прочешите, если надо, лес. Найдите эту тварь.
Хлопают дверцы машин, гудят моторы. Меня качает, увозит и уносит.
– Ту тварь зовут Валентин, – бормочу я, уплывая.
– Мы разберемся, – уверенно обещает голос Вано.
Свет в больничном коридоре белый, резкий, а стены, выкрашенные масляной краской, кремовые и блестящие. Мокрый бежевый линолеум на полу тоже сверкает, в результате чего интерьер воистину ослепителен. Я зажмуриваюсь, заклиная себя не спать.
Это трудно. Глаза слипаются сами собой, ресницы соединяются, как половинки застежки-молнии. Вокруг светло, словно в летний полдень, да еще лампа под потолком усыпляюще стрекочет, будто цикада.
Потом появляется озабоченный шмель:
– Можжжет, все жжжже до дому ужжже? – жужжит Грачик.
Так зовут румяного парня, приставленного ко мне Вано: Грачик. Птичье имя ему не подходит, габаритами Грачик больше похож на бизона, но со мной он обращается деликатно.
Как с тухлым яйцом.
Мы сидим на больничной кушетке в приемном покое, откуда я наотрез отказываюсь уходить до тех пор, пока мне не покажут Саныча. Живого! Полумертвым я его уже видела.
– Так! А это еще что такое?
Гулко хлопает дверь и в коридор вступает Вано, на широкие плечи которого на манер чапаевской бурки наброшен врачебный халат. Рукава его развеваются, и сквозь радужную муть в глазах мне видится на диво дюжий белокрылый ангел.
– Я же сказал – домой! – перемежая распоряжение отнюдь не божественным матом, командует он.
Мою жалобную мину строгий ангел игнорирует.
– Грач, с каких пор я должен дважды повторять?!
Мой ласковый и нежный зверь-бизон заполошно подкидывается и резво несет меня к выходу, что могло бы выглядеть как инсценировка классической картины «Похищение Европы», если бы я, в отличие от пассивной Европы, не оказывала похитителю весьма активного сопротивления.
– Отставить рукопашную! – командует Вано. – Мария! Я кому сказал?!
– А я вам не подчиняюсь! – продолжая молотить кулачками по бизоньей спине, огрызаюсь я.
– А Саныч сказал…
– Что он сказал? Он заговорил? Грачик, стой! – я учиняю безропотному бизону энергичный массаж пятками.
– Поставь ее, – разрешает Вано. – Мария! Что за манеры? Ты орешь, как пьяный дембель!
– Я вас сейчас вообще тут всех поубиваю! – запальчиво обещаю я, хотя и вижу, что Вано с трудом скрывает улыбку. – Какие манеры? Я про Саныча спрашиваю! Что он? Как он? Я хочу его видеть!
– Завтра, – обещает Вано и смотрит на часы. – То есть уже сегодня, но ближе к вечеру.
Грачик осторожно тянет меня за руку и проворно отскакивает, когда я неприцельно лягаю его ногой.
– Пойдем-ка, Мария, я тебя сам провожу, – растопыривает руки Вано, выдавливая меня из коридора. – И по дороге расскажу, что тебе Саныч просил передать.
– Что? Что? – от волнения я подпрыгиваю.
Вано хитрит, бессодержательными вводными конструкциями типа: «Видишь ли, я даже не знаю, как тебе это сказать, но дело в том, что…» растягивая скудную информацию на трехминутный марш-бросок до парковки. В дверце машины Грачика я несгибаемо растопыриваюсь противотанковым ежом:
– Говорите, что Саныч сказал, иначе я с места не двинусь!
Грачик неодобрительно бурчит, что вот он как раз очень даже скоро двинется, если его не избавят от моего разрушительного присутствия, но я непоколебима, и Вано сдается:
– Саныч просил передать, что парень у тебя замечательный.
– Какой парень?
Это, мягко говоря, неожиданное заявление.
Кого он имел в виду – самого себя?
«То есть надо понимать, Саныч уже считает себя твоим парнем? – наскоро просчитывает варианты мой внутренний голос. – Это серьезная заявка!»
– Нахал, – бормочу я, неуверенно улыбаясь.
Еще и замечательным себя назвал! Ишь! Замечательный, но нескромный.
– Ну, вам виднее, – соглашается Вано, с намеком качая туда-сюда калитку автомобильной дверцы.
Я наконец проявляю сговорчивость и роняю себя в салон. Вано защелкивает дверцу.
