Дарья Донцова - Вулкан страстей наивной незабудки
– Уронила миску с печенью, не ходите на кухню, буду ее мыть, все шкафчики в пятнах, пол, стол, стулья. Дверь запру, чтобы кто-то из вас случайно не зашел и грязь по квартире не разнес. Не зовите меня, оторваться не смогу.
Помнится, Кара предложила: «Тетя Галя, давайте я помогу». Мои дети промолчали, они лентяи были. Я Каре велела домой идти, не мешать Гортензии уроки делать. Заперла кухню, но не изнутри, а снаружи, и в сквер у дома побежала…
– Я тогда у Горти книгу взяла, – влезла в рассказ Карина, – и домой отправилась. Гортензия и Никита одни остались. Я в соседнем доме жила, помчалась по двору, вижу, в садике на лавочке тетя Галя и дядя Валя сидят, о чем-то беседуют, так увлеклись, что никого вокруг не замечают. То-то я удивилась! Мать подруги хотела кухню мыть. Но, конечно, я спрашивать ничего не стала, домой поспешила уроки делать. Утром Горти в школу не пришла, я ей после занятий позвонила, а Галина Сергеевна меня отчитала:
– Кара, не беспокой дочь, она простудилась, голос потеряла. Мы с Никитой сегодня в санаторий на недельку едем, ты к нам не бегай. У Валентина Петровича без гостей забот хватит. Вечно вы с Гортензией чай попьете, а грязную посуду бросаете. Дома посиди!
Мне обидно стало. Ни разу я чашку с опивками не оставляла, мама приучила меня к аккуратности, но со старшими спорить нельзя. Через два дня все учителя в школе шушукаться начали, и дети, которым правду сообщать не собирались, мигом выяснили: у Гортензии умер брат. Я была в шоке. Никита мне никогда не нравился, он очень больно щипался и с вывертом, но смерти в подростковом возрасте никто не заслуживает. А через пару дней у Гортензии папа скончался, и куда-то они с матерью после похорон уехали. В сентябре Горти в классе опять со мной за парту села, я ее спросила:
– Как у вас дела?
Она на меня так посмотрела, словно камень в лицо бросила, и сурово сказала:
– Кара, если хочешь остаться моей подругой, не спрашивай ничего про брата и папу. Их нет. Все. Мне тяжело на эту тему говорить. Может, когда-нибудь расскажу, что случилось. И не вздумай к маме с вопросами лезть. Если любопытничать будешь, я с тобой раздружусь.
Галина сложила руки на столе.
– Мы с мужем говорили в сквере долго. Он мне сказал: «Ты ни в чем не виновата. Победила генетику, выросла хорошим человеком. Что будет с Гортензией, прогнозировать боюсь, но знаю, бить ребенка, как делала твоя бабка, нельзя. Насилие добра не принесет. Ты была права, предлагая отправить Никиту в монастырь. У меня есть кое-какие знакомства в епархии, я попрошу помощи. Подберем хорошее заведение и отвезем его туда. Авось святым отцам удастся Никиту образумить. А сейчас пошли домой, нельзя этого подростка без присмотра оставлять.
Мы поднялись в квартиру, открыли дверь… а по коридору кровавые следы тянутся. Я кинулась в кухню. Там на полу лежал Никита, весь в крови, рядом перевернутая миска с фаршем валялась. Я сначала решила, что мальчишка очередную свою «шутку» устроил, закричала: «Вставай немедленно. Зачем продукты испортил?» И вдруг поняла: он мертв. Все вокруг в его крови. Валя бросился в комнату к Горти, я за ним. Девочка лежала на кровати, руки окровавленные, ноги тоже, рядом с ней тесак…
Я ее обняла, без слов все понятно стало. Никита умел мастерски замки взламывать. Он кухню зачем-то открыл, позвал туда сестру, начал к ней приставать, может, юбку ей задрал, распоясался, сообразив, что взрослых нет. Гортензия схватила нож, ударила что есть силы подонка и случайно убила его.
Обняла я Горти, прижала к себе, шепчу:
– Прости, прости, прости. Не хотела, чтобы так вышло.
А она молчит. Я стала ее трясти, просить, чтобы она хоть слово сказала, но девочка окаменела. Валентин Петрович велел мне отойти от дочери, сделал ей какой-то укол и приказал:
– Живо мой квартиру.
Я схватила тряпку. Муж позвонил Степану, тот приехал и помог, завернул тело в брезент, ночью увез его в морг, у него какие-то знакомые там были, они, получив крупную сумму, труп в порядок привели, помыли, одели.
Валерий побарабанил пальцами по столу.
– Степан Ильич знал, что Гортензия убила брата? Мне он даже не намекнул на такую возможность.
– Монахи умеют хранить тайны, – вздохнула Буля.
– Калягин все организовал, – продолжала Галина Сергеевна, – сделал справку, что у Никиты был инфаркт. В медкарте подростка ранее уже было упоминание о пороке сердца, нам требовалась причина для домашнего обучения. Как Степа все сделал, не знаю, но мы без проблем тихо похоронили Никиту, никого с ним попрощаться не звали, тело кремировали, а прах зарыли в могилу родителей мужа. Если кто вдруг о мальчике спрашивал, я отвечала, что он в санатории скончался. Гортензию положили в клинику мужа в ВИП-палату, где лечили депрессию «звезды». Ей делали капельницы, проводили антистрессовую терапию. У меня же было странное состояние. С одной стороны, я понимала: случилось ужасное. Горти лишила жизни Никиту. Что может быть страшнее? В голову лезли жуткие мысли. До сих пор дочь хлопот нам не доставляла. Вероятно, произошел несчастный случай, девочка не планировала лишить Никиту жизни, она просто оборонялась, схватила тесак и попала в горло брату. Но кто-то шептал мне в ухо: «Галя, а вдруг она все спланировала? Возможно, Гортензия очень хитра, прикидывается доброй, а сама монстр? Вспомни своих мать и отца, они кидались на помощь больному ребенку, могли всю ночь просидеть у его кровати, их считали сострадательными, опытными врачами. Ни одна душа не догадывалась, что когда медики ставили малышу капельницу, в специально оборудованном ими погребе умирала очередная замученная садистами женщина. Сергей, Марина и Николай казались прекрасными людьми. Может, и с Горти так? Эти мысли были ужасны. Но, с другой стороны… Никита убит! Понимаете?
Глава 35
Александр Викторович кивнул и погладил Галину Сергеевну, словно маленькую девочку, ладонью по голове.
– Его нет! – повторила Моисеенко. – Ушел навсегда. Сгинул в небытие. Господи! Я ощутила такое счастье. Вам меня не понять. Мать не должна радоваться кончине ребенка, я старалась найти в своей душе хоть каплю доброго чувства к покойному. Но перед моим лицом появлялась бабка Анна Сергеевна, она хохотала и каркающим голосом вещала:
– Уродина родила урода. И уродку. От сына избавилась, а дочь куда денешь? Она убийца! Не послушала меня, наплодила детей! Заварила крутую кашу, теперь жри ее ложкой, пока котел не опустеет.
Как я с ума не сошла? Не знаю! Мы с Гортензией уехали в Крым, ни о Никите, ни о смерти мужа ни разу не заговорили, делали вид, что у нас все в порядке, гуляли, купались. Я на пляже книгу читала, Горти с какой-то девочкой познакомилась, они бегали местных кошек кормить, собирали в столовой остатки с тарелок и относили животным. В один из дней мы решили поехать на экскурсию, я открыла шкаф, начала искать сарафан дочки, а его нет! Куда подевался? Спросила у Горти. Та заныла:
– Мамочка, не сердись, я без разрешения, когда ты заснула, купаться ночью побежала, одежду на камнях бросила, а когда вышла, не нашла ее. Пришлось в номер в купальнике возвращаться, не хотела тебе рассказывать, боялась, что ты заругаешься.
Я ее пожурила и забыла. А потом во время ужина вышла в зал повариха, начала трясти какой-то тряпкой и кричать:
– Кто-то из детей убил мою любимую кошку! Сначала мучил, потом задушил. Найду эту девчонку! Она мою кисоньку в свою одежонку завернула и в кусты швырнула. Но добрые люди нашли Белочку и мне принесли. Я шмотку в милицию отдам! Мало гадюке не покажется. Чья это вещь? Кто ее узнал?
Все зашептались, а я едва со стула не свалилась. Баба держала в руке сарафан Горти.
– Представляю ваше смятение, – протянула Буля.
– Нет, не представляете и не дай бог вам мои чувства в тот момент представить, – отрубила Моисеенко. – Еле-еле до конца ужина высидела, побоялась сразу убежать, понимала, это всем подозрительным покажется. В номере я устроила Гортензии допрос, та изобразила непонимание.
– Я же тебе говорила, что сарафан украли.
Ни раскаянья, ни жалости к убитому животному в ее голосе не было.
Галина Сергеевна закрыла лицо ладонями.
– Свет померк. Сгустилась тьма вавилонская. Мне стало понятно: Гортензия такая же, как Никита и все мои родственники. Валентин Петрович умер. Я осталась одна с чудовищем. Номер наш располагался на пятом этаже. Был порыв прыгнуть с балкона, навсегда покончить с ужасом, который меня большую часть жизни сопровождает. Как удержалась, не знаю.
Моисеенко потянулась к коробке с салфетками, выдернула пару штук и промокнула глаза.
– Хотела загнать дочь в угол, заставить ее признаться, но вспомнила Никиту, и язык к небу прилип. Уже проходила один раз подобное. Не поможет. Лучше изменю тактику, сделаю вид, что я ей поверила.
На следующий день мы улетали в Москву, поэтому я не волновалась, что Гортензию вычислят, да и навряд ли стали бы искать убийцу кошки. Пока мы ехали домой, в моей голове созрел план. Я года за три до этого кошмара от отчаянья начала ходить в церковь, принялась регулярно исповедываться, причащаться. И, сидя в самолете, я подумала: «Господь определил мне этот крест. Иисус Христос человеколюбив, испытание мне послано для воспитания души. Надо смириться и нести его покорно. В случае с Никитой я боролась, сопротивлялась, но ничего хорошего не получилось. Бог посчитал, что я урок не усвоила, новый мне преподать решил.
