Людмила Милевская - Пять рассерженных жён
— Зинка-пензючка у них верховодит, — сказала я. — Она уже и бухгалтера для компании подбирает и менеджера. Боже мой, — я ужаснулась, — мою Томку хотят погубить!
— Откуда ты про бухгалтера знаешь? — спросил Евгений.
— Да случайно на телефонный звонок ответила и выяснила, что Зинка-пензючка уже и объявление дала. Кстати, это она пыталась всех ввести в заблуждение с той машиной, которая у подъезда покойного стояла. А труп вывезли совсем на другой. И тащили его две высокие женщины. Все! Я окончательно уверена, это Зинка и Белка. Полька вряд ли смогла бы покойного поднять, а вот Татьяна запросто утащила бы труп и одна, если волоком. Она девка сильная, у такой рубль не отнимешь.
— Да-а, ну и гнездо, — вздохнул Евгений и нервно заметался по кухне.
Чайник закипел, отключился и, наверное, остыл, но нам уже было не до кофе.
— Жень, я вот только не пойму, что с Татьяной? Её с нами хотят убить, ну, со мной и Тамаркой, или она в этой шайке-лейке, то есть убийца сама?
— Этого не знаю. Здесь надо думать, — ответил Евгений и нахмурил лоб, чтобы я видела что он уже думает.
— Дело симпатий, — сказала я. — Татьяне и к нам и к ним прибиться выгодно, но я подозреваю, что её действительно под колёса толкали.
— Почему?
— Потому, что она моей Тамарке симпатизирует, просто уважает её, и лютой ненавистью ненавидит Изабеллу. Вряд ли она спелась и с Полькой. Зинку-пензючку она тоже терпеть не может. Она их всех презирает. Но Белку особенно.
Евгений слушал меня с интересом.
— А Белку почему особенно?
И вот тут-то я допустила ошибку.
— Татьяна простить ей не может своего унижения, — сказала я. — Когда Татьяна была замужем за Фрысиком, Изабелла раскрутила нашего Фрысика на десять процентов. Татьяна, узнав об этом, подняла бунт, но все равно больше пяти процентов от Фрысика не добилась. Кто такое потерпит? С этого разлад отношений у них с Фрысиком и пошёл, а потом он влюбился в Полину. Татьяна затаила на Изабеллу большую обиду и вряд ли будет играть с ней в одной команде. А Полина для неё вообще соперница. Ведь на Полину же Таньку Фрысик променял. Теперь Танька Полину просто ненавидит.
Говоря все это, я не смотрела на Евгения, а зря. Он уставился на меня, и вся богатая палитра, рождённых мною чувств, отразилась на его лице. Предельно голодный хищник не сгодился бы ему и в подмётки.
— Жень, ты чё? — растерялась я, ознакомившись, наконец, с этой палитрой.
— Повтори, что ты сказала?! — прорычал он.
Я и вовсе оторопела:
— Что повторить? Что ли все? С самого начала?
— Все, но начни с Фрысика! — прогремел он. — С вашего Фрысика!
«Надо же, — удручилась я, — как не повезло, проболталась-таки. Сколько верёвочки не виться, кончик все равно найдётся.»
— Женечка, — заюлила я, — ты не так меня понял. Это я в шутку сказала так, ну чтобы было смешно. Надо же нам расслабиться.
— Сейчас расслабишься, — пообещал он.
— Женечка, не начинай, это не по-христиански — ревновать к покойникам. Женечка, между нами ничего не было, уверяю тебя. Он только подарил мне шляпу и все. Шляпу давно поломали, она там, под Санькиной кроватью валяется.
Я говорила и понимала сама, что звучит неубедительно, но от страха, как назло, в голову лезла одна глупость. И ведь не было же у нас ничего с этим чёртовым Фрысиком, может с кем и было, но только не с ним. И надо же мне, невинной, так вляпаться. Евгений разошёлся не на шутку. Таким я не видела его никогда. И что он привязался-то к этому несчастному Фрысику?! Можно подумать я большего повода ему не давала! Нет, Фрысик его только и злит!
Так всегда: когда врёшь — тебе верят, а стоит раз в жизни правду сказать, и тут же уличат во лжи. Вот хоть бери и только ври всю жизнь. Сами меня на это толкают.
— Женечка, — пятясь к стене, пролепетала я, — я говорю тебе только правду…
Я уже влипла в эту стену вместе со стулом, на котором сижу.
— Женечка, абсолютную правду…
В этой бедной стене уже отпечаток, наверное, на всю жизнь останется. В знак памяти об этом безтормозном ревнивце.
— Ты должен мне верить, Женечка.
— Чем докажешь? — рявкнул он.
«Господи! Чем же я докажу? Фрысик-то мёртв уже! А его жены потопить меня всегда будут рады. Особенно Татьяна. Она Женьку уже зайчиком называет.»
— Ну, хочешь, я тебе поклянусь. Чем хочешь поклянусь.
Он задумался.
Я поняла, что на правильно пути и с энтузиазмом продолжила:
— Ты же знаешь, какая я суеверная. Очень суеверная. Я, вон, и к пророчице уже ходила. Я очень суеверная, клятву никогда не нарушу. Я поклянусь тебе, чем угодно. Всем, чем скажешь. Могу даже самым дорогим для себя, самым святым.
На лице его появилось такое милое недоумение, вытеснившее эту ужасную, обезображивающую его ярость.
— Чем же?
«Господи! Да что же у меня святое-то? Быстро-быстро, пока он не передумал! Да что же у меня самое дорогое-то? Черт, с перепугу все забыла!»
— Красотой своей, Женечка, поклянусь. Своей красотой необыкновенной. Вот если вру, то пускай в тот же миг стану уродиной.
Евгений воззрился на мой незаживающий «фарш», на пожелтевшие фингалы — конечно, все это не красит, согласна, но что же мне было делать?
— Ты, я думаю, этим уже кому-то поклялась, — предположил он.
— Ну чем же мне тогда поклясться-то тебе? — уже раздражаясь, спросила я. — Вот клянусь тебе, чем хочешь, не было у нас ничего с этим Фры… Тьфу! С Прокопычем этим!
Заметив моё крайне нервное состояние, Евгений, как обычно, смягчился.
— Ты вот что, Соня, поклянись мне…
Глава 25
Но взять с меня клятву он не успел. Раздался звонок в дверь. Нервы наши были так напряжены, что я взвизгнула, а Евгений вздрогнул.
— Сиди здесь, — приказал он и пошёл открывать.
Я затаилась, прислушиваясь к тому, что происходит в прихожей. На всякий случай я взяла в руки кухонный топорик.
— Ай, ты ж, божечки ж! Ай, да как же ж мы засралися-то! — услышала я плаксивый голос бабы Раи и грязно про себя выругалась.
Вот зря поленилась и не навела порядок, теперь меня всю жизнь этим корить будут. Но кто же знал, что она так рано припрётся?
Эх, все беды на мою голову! То травят, то баба Рая приехала!
— А мама? Мама где? — услышала я нетерпеливый голосок сына и тут же прослезилась.
— Мой ты хороший! Где он мой, маленький?! — радостно закричала я.
— Я уже не маленький! — возмутился из прихожей Санька.
Сердце моё зашлось от нежности и любви. Я выбежала из кухни. Санька уже мчался мне навстречу. Я бросилась к нему, он ко мне, Евгений к бабе Рае, баба Рая к чемоданам…
И началось вавилонское столпотворение. Все говорили хором, никто никого не слушал, но радость лилась рекой.
— Мама! Мама!
— Сынок! Сынок!
— Вот же ж как же ж это ж можно же так засратися-то я вас спрошу? Это ж всего ж-то ж за один-то ж месяц, дорогие ж вы ж мои!
— Почему так рано? Баба Рая, я бы сам вас встретил и домой привёз!
— Молчи ж уже ж, что б ты б там привёз…
— Сыночка, как ты вырос и похудел…
— Мама, мама, я наловил тебе бабочек, насобирал ракушек и камушков красивых. Посмотришь?
— Он же ж, герой он наш, насобирал, а я ж это ж все ж тащила, на горбу ж своём, килограммы ж эти.
— А папа сделал мне шведскую стенку? — последний Санькин вопрос прозвучал настоящим выстрелом.
Шведскую стенку!!!
Папа, то есть Евгений, побледнел и привалился к нашей, с ободранными обоями.
— Я тебе завтра сделаю, сынок, — начал мямлить он и, вдруг хлопнув себя по голове, закричал: — Баба Рая! Что вы делаете?!
— Дак распуковываю ж чумаданы, — степенно пояснила баба Рая.
— Запаковывайте обратно. Мы едем на вокзал!
— Как — на вокзал? — хватаясь за сердце и прижимая к себе сына, закричала я.
— Почему на вокзал? — зарываясь в меня, заплакал Санька, забыв, что он уже не маленький.
— Опять жа ж что ли ж на вокзал? — расстроилась баба Рая. — А я ж такси уже отпустила ж.
— Почему вы не дали телеграмму? — рассердился Евгений. — Я бы вас встретил.
Баба Рая обиженно поджала губы и шарманку свою завела голосом на удивление заунывным:
— Дак мы ж сидели ж там, в вашем море, сидели ж, да и соскучились. «Поехали Санька до хаты,» — сказала я. Мы и поехали. Все, молодёжь, я к сестрице своей на недельку хочу, в деревню, молочка, медика. Да и от Саньки, буяна этого отдохну. Ой, надоел жа ж мне! Главно, на море уже побывала, у черта на куличиках, а к родной сестре, что у меня под носом в деревне, добраться никак не могу. Шестьдесят вёрст от Москвы. Не-е, молодёжь, Саньку свово берите, и поехала я. Или не положен мне отпуск?
— Положен, очень положен, — заверил Евгений. — Я даже отпускные вам выплачу вперёд, только и Саньку с собой в деревню возьмите, — сказал он, лихорадочно шаря по карманам. — Я и отвезу туда вас сам. Прямо к сестрице и прокачу с ветерком под самый её домик.
Баба Рая задумалась, не слишком возражая против такой перспективы. Смущал её только Санька. Ей явно хотелось прокатиться одной.
