Человек на лестнице - Гарри Кемельман
Профессор Боуман был похоронен на следующий день после Рождества. Присутствующих было немного. Сын Джонни стоял с обнажённой головой, сцепив руки за спиной, его красивое лицо производило впечатление. Он ушёл сразу после службы.
На следующий день Ники Вельт вернулся из Чикаго. Он давно знал Боумана и был с ним в дружеских отношениях.
Я подробно рассказал ему все обстоятельства его смерти и результаты нашего расследования. В конце он поджал губы и сказал. «Это очень любопытно».
«Что любопытного?»
«Джонни должно быть не меньше шестидесяти...»
«Шестьдесят один год, по словам его сына.»
«Очень хорошо, шестьдесят один. Человек, проживший так долго, обычно учится избегать таких очевидных опасностей.»
«И что?»
«Любопытно, что он оказался так близко к краю раскопок, что упал туда.»
«Такое случается постоянно. Вспомните, был снег, и земля была скользкой.»
«Да, наверное.»
Флаг колледжа оставался на полумачте в течение недели, а потом все вернулись с каникул, и Джонни Боумана как будто и не было. Это явление я наблюдал и раньше.
Даже Дайкс, который был ближе всех к нему, редко упоминал о нём. На самом деле у него появился совершенно новый интерес: факультетский шахматный турнир. Он входил в исполнительный комитет клуба и был главным. Поскольку он был одним из лучших игроков, с отличными шансами стать чемпионом, неудивительно, что он с энтузиазмом взялся за дело.
Мы с Ники как раз закончили обедать в клубе, когда наткнулись на него, вывешивающего на доску объявлений результаты жеребьёвки. Увидев Ники, он сказал: «Приветствую, мы соревнуемся в первом раунде».
«Так и есть», - сказал Ники. «Я сейчас свободен, если вы хотите поиграть и покончить с этим.»
«У меня свободная вся вторая половина дня, - сказал Дайкс, - но Лора может позвонить, и я должен быть дома, чтобы принять её звонок. Она всё ещё во Флориде, вы же знаете». Его лицо просветлело. «Если только вы не хотите зайти ко мне и поиграть там. У меня есть доска и турнирные шахматные фигуры. Я хотел бы, чтобы вы посмотрели мой дом», - добавил он.
Ники бросил на меня вопросительный взгляд, и я пожал плечами. «Очень хорошо, я бы хотел немного прогуляться.»
«Мы поднимемся по Хай-стрит», - сказал Дайкс. «Это небольшой подъём.»
«Мой кабинет находится в Левер-Холле, молодой человек», - сказал Ники. «И я каждый день хожу по Хай-стрит.»
Когда мы шли, по улице свистел ветер, и нам приходилось наклоняться вперёд. Дайкс шагал на своих длинных ногах, и мы с Ники старались не отставать от него. Пару раз мне казалось, что Ники не отказался бы остановиться, чтобы перевести дух, - я и сам знаю, что так бы и сделал, - но он гордился тем, что не проявляет слабости, и мы шли без остановки, пока не достигли гребня холма. Там Дайкс остановился.
«Мой дом вон там. Отсюда видна крыша.»
«А что, это совсем недалеко», - сказал я.
«Около ста ярдов, если считать с высоты полёта вороны», - сказал он. «Но, к сожалению, пешком это гораздо дальше.»
Ники кивнул и перешёл на другую сторону дороги. «И именно здесь упал бедный Боуман, да?»
После происшествия полиция установила прочный барьер, оцепив место происшествия оградой, которая не позволяла подойти к краю.
«Если бы сразу был такой забор, Боуман был бы сегодня жив», - заметил Дайкс.
Дальше дорога шла вниз по склону, и идти было гораздо легче. Улица, на которой жил Дайкс, была короткой частной дорогой, на которой стоял только его дом и ещё один, возможно, близнец оного. Оба дома были викторианской эпохи с многочисленными башенками и фронтонами, и крошечными крыльцами, не имевшими никакого практического назначения.
Дайкс отступил назад в явном восхищении. «Что вы думаете об этом? Конечно, здесь нужно много работать, и я буду занят шпаклёвкой и покраской почти всё лето, вообще я чувствую, что мне есть над чем поработать.» Он провёл нас по ступенькам к входной двери. Он отпер её и с гордостью отступил назад. «Посмотрите на это - почти три дюйма толщиной. И этот замок, и дверная ручка, и этот стук. Всё из цельной латуни и очень тяжёлое. Могу поспорить, что и за пятьдесят долларов вы не сможете заменить даже этот стук.»
Дверь открылась в небольшой вестибюль, за которым находилась большая квадратная приёмная, не обставленная мебелью, за исключением вешалки для одежды. Дайкс включил свет, и мы увидели большую комнату, по обе стороны, как и приёмная, без мебели.
Снизу донёсся лай собаки, и через мгновение мы услышали, как она скребётся в дверь в задней части дома, требуя, чтобы её выпустили. Дайкс улыбнулся. «Старый добрый Дюк.»
«Вы не собираетесь его выпускать?» - спросил я.
«Ему лучше там, внизу», - сказал он. Затем резким командным тоном: «Вниз, Дюк, вниз. Тихо.» Лай и царапанье немедленно прекратились, и мы услышали, как он послушно рысью спустился по лестнице. Дайкс прислушивался к удаляющимся шагам собаки и самодовольно ухмылялся тому, как она выдрессирована.
Он подвёл нас к широкой лестнице и, когда мы начали подниматься наверх, сказал: «Взгляните на эту балюстраду. Это цельное красное дерево.» Он постучал по ней костяшками пальцев.
Он провёл нас в комнату на втором этаже, которая, очевидно, служила гостиной. Она тоже была скудно обставлена: несколько кресел, журнальный столик и ковёр - вероятно, предметы обстановки их прежней квартиры, но теперь совершенно потерянные в этом новом просторе. Возле окна, в нише, стоял небольшой круглый столик с шахматной доской и коробкой шахматных фигур. К нему были придвинуты два кресла для бриджа, и Дайкс вышел из комнаты, чтобы вернуться с третьим.
Дайкс сделал ничью белыми и затем выиграл партию чуть больше чем за двадцать ходов. Когда они перевернули доску для следующей партии — правила требовали результата из трёх игр — Дайкс сказал: «Я думаю, этот гамбит показался вам немного странным.»
Для меня это было, конечно, странно. Он открыл партию, продвинув пешку королевской ладьи на четвёртую горизонталь.1 Это был, вероятно, худший ход на доске, и я мог припомнить, чтобы таковой использовал разве только самый простой новичок. Казалось, он намеренно ставит себя в
