Нина Васина - 37 девственников на заказ
Я застываю зрачками на бокале и на шестой секунде чувствую на своем плече чью-то руку.
Первым делом я покосилась в зал — Ланский продолжает лечить своего пациента, это не он. На счете десять я медленно повернула голову и чуть не упала со стула: с удивлением и готовностью к извинениям на лице на меня смотрел… Амадей!
— Что вы здесь делаете? — Он в изумлении оглядывает мой костюм.
— Модя! Какая неожиданность! — Я решила и дальше изъясняться шепотом.
Не зная, как в этом месте принято обмениваться приветствиями, я расставила в сторону руки, а потом, видя его нерешительность, еще и ноги. Получилось смешно, если учесть, что с высокого сиденья они не доставали до пола. Удивленный Амадей наклонился и прикоснулся своей щекой к моей, обозначив в воздухе чмок.
— У нас столик, можно там посидеть. — Он тоже перешел на шепот. — Ваш коктейль?
Модя уже протянул руку, но я зашептала что есть силы, что в этом пойле бармен успел помыть два своих пальца, поэтому лучше заказать другой и найти, кому можно пожаловаться.
Я не могла остановиться, хотя Модя и делал мне знаки глазами. Потом он решил перейти к действиям. Он стащил меня со стула и поволок, извинительно улыбаясь в сторону бара и лопоча:
— Извини, она такая брезгливая, ты не представляешь!..
Бармен, подозрительно скалясь, яростно натирал бокал полотенцем.
Психиатр, кандидат медицинских наук Ланский, жестикулируя, продолжал беседу за два столика от того, к которому меня подвел Модя.
Только было я хотела устроиться так, чтобы вполоборота видеть его, как второй?., нет, кажется, третий раз за этот вечер чуть не упала. Ноги мои подкосились: к столику подошла пациентка Люся в костюме байкерши с банданой на голове и с распущенными волосами до пояса!
— Классные усы, — похвалила она, ставя на стол вазочку с орехами и бокал с чем-то слишком ярко-розовым.
— Вы познакомились? Как я рада!.. — Это все, что я могла пробормотать, усаживаясь.
— Мужчины так не сидят. — Амадей кивнул на мои ноги, переплетенные под столиком. Я поспешно расставила их в стороны.
— Уже лучше, но слишком навязчиво… Нет, ступни чуть сдвиньте, а колени, наоборот, расставьте. Хорошо.
— Модя научился стрелять, — сообщила Люся. — У него неплохо получается. Восемь ворон с двенадцати выстрелов.
Я в ужасе уставилась на Амадея.
— Да, — кивнул он. — Люся помогла мне преодолеть страх и отвращение к… оружию. Меня как-то в молодости затащили на охоту. Ужасные впечатления. Ружье разбило мне лицо. Прикладом, вот здесь. — Он показал на правую скулу.
— Как это? — содрогнулась я.
— Очень просто, — снисходительно объяснила Люся. — Это случается, когда дилетанты палят из дробовика по утке вверх.
— Амадей, вы ведь давно ходите по психиатрам? — Я тронула его за руку. — Всякие там обследования, заключения?
— Да, а что?
— Почему вы в прошлом году выбрали в нашем центре Лумумбу?
— Она черная, — просто ответил Модя. — До нее у меня был психиатр-горбун.
— Это принципиально?
— Вероятно. Я больше доверяю людям с комплексами. Они мне ближе. А почему вы спрашиваете? Я не пошел к вам, потому что… потому что вы красивы и заразны.
— Посмотрите незаметно на третий от угла столик. Не поворачивайтесь. Знаете его?
— Ланского? — слишком громко спросил Амадей и тут же помахал рукой в ответ на удивленный взгляд психиатра. — Хотите, я вас… — начал было Амадей и осекся.
Потому что я мгновенно сползла под стол и совершенно по-глупому пыталась спрятаться. Отсюда мне отлично были видны ноги Ланского. Ноги шли к нам.
— Добрый вечер, Амадэ-эус, — произнес голос совсем рядом. — На Улькиса пришли? Это голос не моего Киры.
— Я, да… Нет, мы, собственно, с Люсей заглянули…
— Ко мне в гости приехал коллега из Амстердама, — не дослушал Ланский. — Я описал вашу проблему. Он очень, очень заинтересовался. Не хотите ли?..
Его туфли рядом с моими коленками чуть подвинулись, я быстро свернулась, закрыв голову руками, почувствовав, что сейчас этот Ланский заглянет под стол.
— Вам там удобно? — спросил совсем рядом его голос.
Я сжалась еще сильнее.
— А вы присаживайтесь к нам за столик, я вас познакомлю. Представляете, это мой… — начал было объяснять Амадей, но тут Люсин тупоносый ботинок пнул его лаковую туфлю, и Амадей замолчал.
— Это наш друг, — продолжила за него Люся. — Очень стеснительный. Еще два месяца назад был женщиной, никак не привыкнет к новому образу. Не может выдержать внимания незнакомых людей, чуть что — под стол…
— А вы и друга возьмите с собой, — радушно предложил Ланский. — В Амстердаме подобные проблемы — уже рутинны. Продвинутый мир новых человеческих отношений, нам до них далеко. Спасибо за приглашение, у меня дела. Люся, вы прекрасно выглядите. Помните наш уговор?
В зале погас свет. Туфли Ланского удалились.
В кромешной темноте я выбралась из-под стола, отряхнула брюки и в изнеможении рухнула на диванчик.
От столика к столику передавали бокалы со свечами.
— Евфросиния Павловна. — Люся положила свою ладонь на мою. — Вы зачем здесь?
— Я? Я изучаю некоторые аспекты безличного… этого самого, как его?.. Безличного элемента воображения.
— Евфросиния Павловна, вам не понравится, как поет Улькис.
— Да, наверное… Не знаю, я не слышала. Это у него жабры? Амадей, послушайте, я спрашивала…
Амадей в темноте, чуть подсвеченной свечой, прикладывает к губам палец. Я подвигаюсь к нему вплотную и шепчу, позволив себе при такой близости перейти на “ты”:
— Я хотела у тебя узнать: кто этот человек, с которым говорил Ланский?
— Байрон? Так себе — не знаю, зачем он здесь. Банальнейший традиционал. Хотя и суицидник. Он невезучий какой-то, — шепчет Амадей.
Я слышу щекой его теплое дыхание и нежные прикосновения губ.
— В каком смысле — невезучий?
— В смысле — смерти. Не получается у него со смертью никак, что только ни делает.
— Чем он занимается?
— Что?
— Я спрашиваю, чем он занимается? Что делает?
— Вешается, режет вены…
— Да кем он работает?
— А, это… Не знаю, но могу спросить.
Вдруг раздался резкий пронзительный визг, и еще до того, как раздвинулся подсвеченный занавес, я зажала уши пальцами и сползла с кресла, согнувшись. Пока появившийся на сцене человек-амфибия набирал воздуха для следующего звука, я помахала рукой Люсе и показала пальцами, что ухожу.
— Я же говорила — вам не понравится.
Несколько способов сойти с ума и никогда больше в него не вернуться
В семь утра зазвонил телефон. Спросонья я некоторое время с ужасом рассматриваю раскиданную на полу мужскую одежду, потом, ткнувшись ухом в трубку, вспоминаю вчерашний вечер — это же мой прикид! — и с облегчением откидываюсь на подушки. Мама настаивает на встрече сегодня в обед.
— Я не знаю, как сложится день…
Мне не хочется с ней встречаться, не хочется ехать в тот дом, проходить мимо дверей квартиры Богдана, не хочется выслушивать причитания по поводу моего внешнего вида и замученных глаз, но мама категорична:
— Специально для встречи с тобой к обеду прибудут две женщины, одна из них совсем старуха — ей девяносто или около того, им нужна твоя помощь, так что не ставь меня в идиотское положение! Жду! — Она повесила трубку.
Бедная моя мама, сообщавшая своим знакомым о профессии дочери с помесью удивления и разочарования: “Психиатр, представляете?..” — и тотчас принимающаяся так расхваливать мои профессиональные навыки, что всегда находились желающие просто так, за дружеским обедом или ужином, поговорить о болячках и страхах. Последние два года мы с нею практически не встречались наедине — всегда с какими-то ее знакомыми или родственниками знакомых, которые говорили о своих бедах всегда почему-то шепотом, с покорностью к судьбе и с равнодушием уставших от отчаяния сожителей. В основном речь шла о пристрастии к наркотикам сыновей и дочерей и об алкоголизме мужей и жен. Помню, я как-то указала сорокалетнему паровозу — расписывая ужасы пристрастия сына к экстези, он своей трубкой задымил всю комнату, — что табакокурение является таким же психическим заболеванием, как и наркомания. Паровоз, засасывая дым из трубки с хлюпающим сочным звуком растрепанных губ, переваривал эту информацию минут пять, совершенно окутав меня облаком вонючего дыма, после чего предложил начать лечение с него.
Девяностолетняя старушка — это что-то новенькое… О ком она пришла рассказать? О восьми праправнуках-наркоманах? О посещающих ее видениях из прошлого, о пропадающих в закрытой на четыре замка комнате предметах, или что кто-то переставляет мебель в ее отсутствие, зомбирует белыми блестящими тарелками с крыши соседнего дома и стучит в полночь костяшками пальцев в окно на одиннадцатом этаже?..
Придется ехать — мы не виделись с мамой почти полгода.
