Олег Егоров - Девятый чин
Сборы были недолги. Около 23.30 представительная делегация в составе Малюты, Хариуса, Пузыря, Соломона и штатного головореза Родимчика стояла на лестничной площадке у бронированной двери с номером «132» на латунной табличке.
Из квартиры напротив за ними наблюдал в глазок Байкер. Рядом маялась Алевтина.
Близился момент истины.
— Вышибай! — Малюта пнул башмаком дверную обивку.
— Только бесшумно! — прошептал нервничавший больше всех Соломон. Обратно в колонию ему не очень хотелось. Можно сказать, совсем не хотелось.
Хариус прислонил кувалду к стене и нажал на кнопку звонка. С обратной стороны никто не отозвался.
— И долго я буду тут стоять? — Глеб Анатольевич сумрачно посмотрел на Хариуса.
Тот достал из кобуры «Вальтер», а Родимчик передернул затвор помпового ружья.
Взявшись за ручку, телохранитель Малюты осторожно повернул ее и дернул дверь на себя. Бронированная дверь подалась неожиданно легко.
Глеб Анатольевич с Хариусом переглянулись и вошли в прихожую. Родимчик с Пузырем заняли позицию чуть сзади. Последним, озираясь, шагнул внутрь и Соломон.
— Скверное предчувствие, — прогнусавил он, вздрогнув. — Нос чешется.
— Чешется — почеши, — осклабился Пузырь.
Малюта показал ему кулак и жестами поделил между боевиками направления поиска.
Караван, рассредоточившись, двинулся в глубь квартиры.
Соломон, которому достались кухня и ванная, начал с ванной. Санузел был просторный и совмещенный. Соломон присел на стульчак. Сердце его бешено трепыхалось, будто дрозд в силках птицелова.
«Добром это не кончится, — думал он лихорадочно. — Лучше бы я больничный в поликлинике выписал».
И он был совершенно прав, мудрый Соломон.
— Звони в участок, — велел Байкер, как только кавалькада налетчиков исчезла в квартире Брусникина. — Твоего соседа грабить пришли.
— Алло, милиция?! — забормотала в трубку целительница, набрав номер местного отделения, приколотый булавкой над аппаратом вместе с прочими номерами дежурных служб. — Моего соседа грабят.
Далее она взялась диктовать адрес, но на другом конце провода уже раздались короткие гудки.
— Повесили. — Она растерянно глянула на Байкера.
— Что значит — «повесили»?! — осерчал суженый. — Алевтина! У нас даже расстрел отменили! Набирай заново!
Весь фокус заключался в том, что сигнал принял дежурный по отделению Шолохов, и диктовать ему адрес совсем не требовалось. Адрес он помнил отлично.
— Ограбление, ребята! — поднял Шолохов по тревоге наряд, отдыхавший за партией в домино.
Стремительно отомкнув оружейный ящик и выхватив из него первый подвернувшийся автомат с двумя магазинами, Андрей выскочил на крыльцо.
— Войтенко! Заводи! — крикнул он прикорнувшему за рулем сержанту.
— На войне как на волне, — буркнул сержант, запуская мотор. — То взлетаешь, то дерьмо соленое глотаешь.
Группа бойцов набилась в патрульную машину, и та рванула с места в карьер.
Двигатель заглох на втором перекрестке.
— Горючки нема, — доложил водитель, тупо глядя на спидометр.
— Так что ж ты не заправился, скотина?! — оторопел Шолохов.
— Я не скотина, — обиженно отозвался сержант. — Скотина без заправки шурует. А я заправился в обед. Так сколько ж ездок после было сделано! И брат еще отсосал из бака в свою «Волгу» — плинтуса на дачу поставить.
— Вы у меня завтра оба отсосете! — Не дослушав оправданий водителя, Андрей выпрыгнул из машины и огородами припустил к дому Брусникина, мало заботясь, бегут за ним остальные или нет.
«Только бы успеть!»
Задыхаясь, он свернул на знакомую улицу.
Примерно с июня месяца в большинстве нецивилизованных столиц уже начинают рыть котлованы. Это естественно. Город нуждается в отоплении, а отопление — в профилактическом ремонте. Иногда котлованы роются экскаваторщиком так мастерски, что вдоль домов, рядом с которыми они возникают, остается только узкая полоса ничейной земли. Вряд ли экскаваторщик ставит себе задачей проверить вестибулярные аппараты обитателей близлежащих окрестностей. Скорее, это делается по просьбе самих ремонтников — чтобы рядом шаталось поменьше зевак и чтобы дети не писали в котлованы.
Так или иначе, но именно подобный котлован разлегся на пути отчаянно спешившего Шолохова. Равновесие, нарушенное пьянством, ночным бдением и вообще скверными обстоятельствами, подвело опера. Пытаясь проскочить вдоль здания по узкой зазубренной кромке разбитого асфальта, Андрей сорвался и рухнул на трубы центрального отопления. Подобно тому как бутерброд падает, по закону подлости, маслом вниз, опер упал спиной. А ударился — затылком. Быть может, у Андрея даже зародилась бы такая нелепая мысль, что кто-то, управляющий пешеходным движением и движением вообще, не желает, чтобы опер успел на выручку Брусникину. Но она, эта мысль, не зародилась по причине сотрясенного мозга.
Здесь вполне уместно вставить короткое эссе о предателях. В распространенных случаях предатели предают своих единомышленников, учителей, хозяев, сослуживцев, товарищей, родственников, соотечественников и однополчан по столь разнообразным причинам, что исследование их достойно многотомного труда. Нашему же рассмотрению подлежат всего два избранных случая, непосредственно имеющих касательство к настоящей истории: случай с Байкером и случай с участковым Войтенко.
Тогда как Байкер подставил собратьев осознанно и вероломно, участковый Войтенко заложил своих коллег, повинуясь, в первую очередь, условному рефлексу, а во вторую — безусловному чувству справедливости.
Инстинкт накопления был развит у Войтенко с пятилетнего возраста. Причем развит он был определенно сильнее, нежели у его сводного брата. И того и другого в первую пятилетку их жизни наградили фаянсовой свиньей с отверстием для монет. Но свинья будущего участкового оказалась раза в два крупнее, чем свинья его сводного брата, и, чтобы наполнить ее, требовалось приложить большие усилия. Приходилось воровать, мошенничать, играя в «трясучку», недоедать и выклянчивать. Случалось, что и били.
Словом, ребенок, согласно медицинскому определению, перенес в детстве тяжелую психическую травму. Травму, возможно, даже более чувствительную, чем жертва какого-нибудь инцеста. Беспристрастно и, так сказать, с завязанными глазами сравнивая два эти предательства, следует признать, что предательство участкового извинительнее, чем предательство Байкера.
Тут же и справедливость, как смягчающий фактор. Невозможно выплачивать участковым такую зарплату, когда на их содержании «Волга», дача с участком в двадцать соток, вольер с производителями-ротвейлерами и жена, которую тоже иной раз надо покормить. Кто вник в материальное положение участкового? Министр внутренних дел? Фракция коммунистов? Начальник районного отделения милиции Трепыхалов? Нет. Вник в него Лыжник.
Таким образом, когда оперу Шолохову оказывали первую помощь, в противоборство вступили два рассмотренных предательства. Байкер вызвал из участка наряд, а Войтенко, прежде чем уехать на дачу под Можайском, доложил по телефону Лыжнику, что дежурная группа уже выезжает и что на все про все у налетчиков осталось минут пятнадцать. Лыжник мгновенно связался с Малютой.
— Понял, — ответил тот, выключая мобильник.
Малюта стоял посреди гостиной, рассматривая своего бывшего партнера по судоходному бизнесу. Дрозденко сидел в кресле напротив и выглядел достаточно дико. В том, что перед ним Дрозденко, Малюта не сомневался. О смерти Капкана он, разумеется, знал из «ежедневника». Но на день смерти Дрозденко в той же «книге провалов» значилась только одна запись: «Молоток и гвозди. Возможно, хотел начать ремонт».
В мозгу Глеба Анатольевича, между тем, существовали не сплошные провалы. Он замечательно помнил, что вызвал Антона Дрозденко в Москву. Дрозденко на совет директоров не явился. Значит, он был предупрежден и спрятан Капканом до окончания финансовой операции, связанной с аннулированием совместных банковских активов «Ферст Ойл Компани». Доверенность же сучий выкормыш Дрозденко выписал на подельника, а сам зарылся в норе у знакомого актеришки до возвращения Капкана из Африки, чтоб вместе с ним отчалить во Франкфурт. Но предусмотрительный вождь перехватил Капкана сразу после заземления в Шереметьево-2. И копию доверенности тоже перехватил, заверенную либерийским адвокатом Дрозденко.
— Такова жестокая логика разума, — закончил вслух Глеб Анатольевич сублимацию несколько сумбурных своих умозаключений. — Совсем одичал, Антоша? Все сидишь да прикидываешь, куда Капкан подорвал? А это я его подорвал. Игра слов, типа.
«В прострации малый, — по-своему расценил Малюта молчание Дрозденко. — Обделался от страха и внезапности».
