Оттавио Каппеллани - Кто такой Лу Шортино?
– Синьора, – сказала она, – какая прекрасная вечеринка! Я уверена, что и гостям из Америки она понравится.
– Это тем, которые уезжают в Голливуд, вешают всем лапшу на уши, а потом возвращаются сюда и строят из себя невесть что? – фыркнула синьора Дзаппулла. – Кстати, – обратилась она к синьору Фальсаперле, – когда мы были «У Тони», ваша жена сказала мне, что вы хотите заняться политикой.
Физиономия у синьора Фальсаперлы запылала еще ярче, – все-таки одно дело болтать о политических амбициях в мясной лавке с клиентами, пока заворачиваешь им сосиски, и совсем другое – обсуждать это с женой сенатора Дзаппуллы.
– Отличная идея, отличная. Страна нуждается в таких предпринимателях, как вы, – продолжала синьора Дзаппулла.
У синьора Фальсаперлы, которого еще никто никогда в жизни не называл предпринимателем, от счастья перехватило дыхание, и он вспыхнул так, что покраснели даже мочки ушей.
– Вот она, их сраная демократия, смотри, – тихо говорил дядя Миммо, обращаясь к Тано и показывая глазами на Лу.
– Елки-палки, да это же тот самый парень, который приходил к тебе и забрал деньги, – ахнул Тано.
– Какой парень? – громко спросил Козимо.
– Ты чего орешь? – шикнул на него дядя Миммо. – Хочешь, чтобы он тебя услышал?
Утром того же дня Минди позвала Валентину, затащила ее в спальню Тони и Четтины, открыла шкаф и продемонстрировала ей платья жены Тони. Четтина предложила Минди выбрать себе любое, и Минди подумала: кто лучше Валентины поможет в этом? Среди вещей Четтины Валентина сразу же узрела платье 60-х годов, простое, белое, в синий горошек, казалось, сшитое специально для Минди. Четтина была пониже ростом, но в груди они были примерно одного размера, поэтому платье сидело как влитое, хотя доходило лишь до середины бедер.
Валентина сбегала к себе домой и вернулась с парой босоножек на шпильке, купленных на улице Этны.
– Если у женщины такие красивые ноги, как у тебя, она должна показывать их всем, – сказала Валентина, пока Минди рассматривала себя в зеркале.
Теперь Минди со скучающим видом прогуливалась по саду походкой манекенщицы. Она ступала с неуклюжей грацией, и в вырезе платья покачивалась ее белая грудь.
– Минди, – позвала Четтина и махнула ей рукой.
Минди обернулась и увидела Четтину в компании американца в красном пиджаке.
Минди направилась к ним.
Лу смотрел на нее, не отрывая глаз.
– Добрый вечер, – сказала Минди и остановилась. Она нарочно посильнее вдавила каблуки в землю и замерла на месте, сверля Лу взглядом.
Лу поклонился, и лицо его залила краска.
– Ты что делаешь, пялишься на мои ноги? – спросила Минди и тоже покраснела.
– What? – ошарашенно спросил Лу.
Четтина засмеялась и посмотрела на Минди взором, в котором ясно читалось: какая ты красивая. Потом она окликнула Агатино, который расхаживал среди гостей с подносом, уставленным бокалами с аперитивами. Агатино приблизился.
– Синьора, – прошептал он ей, – последите за своим мужем, по-моему, он ищет иголку в стоге сена.
– Вы что-нибудь выпейте, ребята, – сказала Четтина, – а я должна вас покинуть, муж, наверное, меня уже обыскался.
Минди пошевелила правой лодыжкой, пытаясь освободить каблук, застрявший в траве.
– Мне бранкаменту, – сказала она Агатино слегка скучающим тоном.
Черт, подумал Лу, совсем как мой дед!
В жизни такая скромница, сама святая невинность, а сейчас гляньте-ка, ни дать ни взять тертая обольстительница, в свою очередь, подумал Агатино.
– Мне то же самое, пожалуйста, – сказал Лу, не отводя глаз от Розамунды, или Минди, или как там ее на самом деле зовут…
«Грубы и строги все японские боги, но бог американцев тоску и муки всем несчастным сейчас же облегчает…» Сильный хрустальный голос Виолетты Леонарди, сопрано из «Театро Массимо», заполнил все пространство сада. Сенатор Дзаппулла скрепя сердце уступил Тони, и на барбекю кроме него оказались и другие почетные гости, в том числе приглашенные музыканты – Леонарди, тенор Пиппо Дель Гаудио, две первые скрипки, виолончелист и пианист из «Театро Массимо». Теперь они, по просьбе Тони и в полном соответствии с китайской и восточной программой, исполняли «Турандот» и конечно же «Чио-чио-сан» «…О Баттерфляй, уйми свои ты слезы! Я вернусь к вам весною, лишь зацветут здесь розы и малиновки в чаще вить станут гнезда…»
Исполнение можно было бы назвать превосходным, если бы не первая скрипка Сальваторе Аттильяно, который съел почти всю приготовленную пасту, после чего с трудом держал нужный темп.
Ник, спрятавшись за решеткой сада, стрелял глазами направо и налево. Проклятье! Лирическая опера, американцы и китайские драконы! Не хватает только паланкина с Богоматерью!
Ник боялся, что, стоит ему войти, все опять уставятся на него, как в прошлый раз, и начнут аплодировать: смотрите, жених пришел, жених пришел!
Одно дело, когда ты один на один с Минди, которую даже толком и не разглядел, потому что, когда вас знакомили, был в полуобмороке… В общем, одно дело отвести Минди в сторону и сказать: «Мне очень жаль, Минди, но лучше не надо» и совсем другое повторить то же самое в присутствии аплодирующих родственников, особенно если уже напечатаны приглашения, выбрана церковь для венчания и арендован дом. И дядя Сал все одобрил.
Только этого идиотского веселья ему не хватало, и так нервы на взводе! Не хватало дяди Сала, так у него еще и подошвы скользят!
Ник сплюнул и от души выругался и тут вдруг заметил, что за спиной у него кто-то стоит. Резко повернувшись, он увидел Валентину.
– Вытри нос, сопляк, – смеясь, сказала Валентина и протянула ему бумажный носовой платок.
Тони подошел к девушкам, сидящим на плетеном диване.
– Вы не видели, миндальные пирожные принесли? – спросил он сухо.
– Что? – переспросила Рози.
Тони сложил руки на животе и постучал ногой о землю.
– Вроде приносили какие-то подносы, Тони, – сообщила Алессия.
– Ага, целые подносы! И где же они? – Тони, расставив ноги и уперев руки в боки, взглядом поискал их на столах. – А Четтину не видели? – раздраженно спросил он.
Чинция вытаращила глаза:
– Черт, Тони, ну ты прям строчишь как пулемет своими вопросами. Мы ее не видели, спроси у Нунцио, вон он бежит.
Тони ощупал подмышки – опять мокрые от пота, огорченно вздохнул и схватил Нунцио за руку.
– Четтину не видел?
– Только что вон там болтала с американцем и своей кузиной Минди.
Тони приставил руку ко лбу козырьком, обратил взгляд в указанном направлении и тут же заметил Лу, который стоял и разговаривал с Минди. И ни следа Четтины.
– Слушай, а где миндальные пирожные? – Тони подозрительно прищурился.
– Не нашел. Где-то были, но всего одна упаковка, я же тебе об этом говорил час назад.
– То есть как – час назад?! Режиссер час назад попросил у меня миндальных пирожных, а ты до сих пор не принес?!
– Откуда мне знать, куда твоя жена их запрятала! – ехидно улыбнулся Нунцио.
Нунцио страсть как любил стравливать Тони с его супружницей!
Питье оршада для дона Джорджи но было ритуалом
Питье оршада для дона Джорджино было своего рода ритуалом. Он с юности покупал его в киосках на площади Умберто. В те времена он носил обтрепанные штаны, зато этих штанов у него было предостаточно и башмаки его всегда блестели как зеркало. На мизинце, украшенном кольцом с рубином, он отрастил длиннющий ноготь. Отходя от киоска, он всегда оттопыривал палец с кольцом, чтобы всем было видно. Вы дохнете от голода, без слов говорил весь его вид, а вот я легко могу себе позволить выпить оршада. И у меня кольцо на мизинце, потому что Джорджино Фаваротта не умирает с голоду как вы все, и ему не надо пахать на работе, как пашете вы.
Он и сегодня носил все то же кольцо – женское кольцо с рубином. Когда-то оно принадлежало одной баронессе, разводившей рожковые деревья. В 1926 году она дала ему кольцо в залог будущего приглашения на ужин.
Теперь дон Джорджино пил свой оршад исключительно в «Голливуде» – баре на площади Европы со столиками на открытой веранде, куда в час аперитива съезжались серьезные мужики на кабриолетах. Оршад там держали специально для него.
Дон Джорджино приехал с одним из своих «быков», сел за столик, оперся на трость и, пока телохранитель заказывал ему оршад, разглядывал из-за стекол солнечных очков полуголых потаскушек.
На площадь Европы можно попасть со стороны набережной, всегда запруженной толпой, возвращающейся с моря, или со стороны пересекающего весь город проспекта Италии, по воскресеньям пустынного, потому что магазины не работают.
Пиппино шел со стороны проспекта Италии. Шел пешком. На нем была черная рубашка поло и коричневый костюм. Он шел быстрым, решительным шагом. По правде говоря, Пиппино не принадлежал к тем людям, которым нужно ходить быстрым шагом, чтобы произвести впечатление решительных. Да и плевать он хотел на то, как выглядит в чужих глазах. Он родился таким, каким родился, и часто сам не ведал, на что был способен.
