Маргарита Малинина - Мертвые тоже скачут
– Но почему, почему?
– Ну как это не понятно? – схватилась я за голову. – Мы знакомы всего пару дней. Мы даже не целовались ни разу!
– За чем же дело стало? – удивился Кирилл, остановился и всего на секунду приник к моим губам.
– Не делай так больше, – сказала я после, стараясь быть суровой.
– Не понравилось? – Кирилл покраснел, но улыбался. Значит, знал, что не в этом дело, и поцелуй мне пришелся по сердцу.
– Просто не делай, и все! Нужно спрашивать разрешения!
– Ага? А тот хмырь в окне спрашивает?
Я споткнулась от неожиданности и полетела носом вперед, благо мой спутник успел меня поймать за руку, что и спасло меня от падения. Однако набойки на босоножке я лишилась, и, забегая вперед, скажу, что весь оставшийся путь слегка прихрамывала.
– Ты о чем таком говоришь?! – вышла я из себя и приготовила кулак, чтобы стукнуть его. – Ты оборзел совсем?!
Налет наглости тут же Кирилла покинул. Он стушевался и, казалось, готов был пасть на колени ради прощения.
– Катя, я… Мне почудилось, что вы… Но если он не отец и не брат, а вы живете вместе, то кто же он?! – выдал он настолько эмоционально, точно боролся с желанием заплакать, потому вложил все свои чувства в слова, дабы спугнуть явно не мужественные слезы.
«Мертвец, вот кто!» – чуть не сорвалось с моих уст.
Но от меня ждали ответа, что же сказать? Естественно, мне было немного стыдно, потому что грамм истины в его предположении действительно присутствовал. Но я знала, что сумела не переступить черту, и надеялась, что не переступлю ее в будущем, так что все равно было чертовски обидно.
– Катя, ты не ответила, – напомнил Кирилл.
– Это друг отца. У них общие дела. Он живет с нами, – произнесла я отрывочно, безразличным тоном.
– А где же твой отец?
Ну вот, приехали. Я не могла ему сказать, что случилось. Это выглядело бы несколько странно. Я столько дней уже твердила о своем отце, а тут выяснится, что его уже нет в живых. И потом, как тогда объяснить, почему загадочный гость не убирается восвояси? Рассказать про эпопею с амнезией, вырытой могилой, кровью на одежде, пулевым отверстием? Невозможно!
– Он дома.
Что я еще могла сказать?
– То есть у тебя с ним ничего не было?
– С кем, с отцом?! – подпрыгнула я. Нет, за кого он меня принимает? Спятил вконец?
– Да нет же! С тем хмырем!
– Слушай, перестань называть его хмырем, он тебе ничего не сделал! Да, ничего не было. И не будет. – Я выдержала паузу. После с явным неудовольствием пополам с изумлением спросила: – Слушай, ты собирался взять меня в гражданские жены, думая, что я внаглую сплю с хмырем, в то время как гуляю с тобой? Вот это да! Это подвиг, достойный уважения, браво! – все сильнее расходилась я, видя, как Кирилл не то что краснеет – зеленеет, мучаясь от стыда.
– Да нет, я не думал… Я просто спросил, чтобы знать наверняка. И вообще-то не в гражданские, а в самые настоящие!
– Что? Ну ты ваще рехнулся, – констатировала я, думая про себя, что все они в своем МГУ дружно сошли с ума, вернувшись к истокам развития. Кто-то додумался косу до попы отрастить и вплетать в нее ленты под цвет окружающей обстановки, кто-то берет в законные жены в пятый раз увиденную девушку, зная, что у нее дома околачивается какой-то непонятный хмырь. Тьфу, пристало слово, теперь я уже заладила «хмырь» да «хмырь». Он Валера!
Тут Кирюха выдал перл:
– Нет, вот странные женщины! Не зовешь замуж – козел, зовешь – спятил. Ну и как с вами обращаться?
Я рассмеялась. Да, Кирилл, вне всякого сомнения, прав: мы очень противоречивые создания. Этим от мужчин и отличаемся.
– Все должно быть в свое время, ты малость поспешил. – Мы немного помолчали. И тут я разродилась:
Губами красными коснулсяМоих он губ едва-едва.В любовный омут окунулсяКирилл из дома двадцать два…
Вот как надо стихи писать! А ты!
– Обалдеть можно! Классно! – расщедрился он на похвалы. – У тебя очень здоровски получается! И дом-то мой ты запомнить успела, когда, спрашивается?
Здесь меня словно молнией ударило. Я вспомнила, по какой причине явилась к тому дому.
– Кирилл.
– Да.
Мы снова взялись за руки – в знак примирения.
– А какая у тебя фамилия?
– Ну наконец-то! Решила все-таки поменять, а? – подмигнул он мне.
– Да нет, это из любопытства.
– Ха! Тогда не скажу, – заупрямился он, хотя раньше, насколько я помню, вредным не был. – Вот согласишься рассмотреть предложение руки и сердца – тогда скажу, открою тайну, так и быть.
– Ну скажи! Ну пожалуйста! – заканючила я, надувая свои пухлые губки, что – я давно заметила – действует на мужчин возбуждающе.
Он глянул мне в лицо, заулыбался во весь рот, порозовел, как поросенок, но продолжал молчать.
Тогда я предложила:
– Давай сыграем в игру. – Его лицо приобрело заинтригованное выражение, что-де эта выдумщица Катя мне сейчас преподнесет. – Вижу, тебе любопытно. Слушай, я буду называть фамилии, и если угадаю, ты сознаешься, договорились?
– Пойдет. Давай.
– Иванов!
– Не-а, – покачал он головой, убив меня. Как это нет? Очень жаль.
– Нет? – на всякий случай переспросила я.
– Да нет, говорю ж.
– Блин.
– Что? Фамилии закончились? Только одну знаешь? – самым подлым образом захохотал надо мной Кирюха. Вот зараза!
Я для потехи назвала еще десяток всеразличных фамилий, под конец дошла до Пупырышкина и Шницельшнауэра, но так и не угадала. Впрочем, если бы он носил одну из двух последних фамилий, я бы незамедлительно ответила отказом на его предложение о замужестве. Екатерина Шницельшнауэр, как вам нравится? А другую и пробовать не желаю.
– Слушай, Кир, а прабабки твои не носят фамилию Иванова? Ни одна?
– Нет. Да что тебе далась эта фамилия?
– Точно нет? Ну ладно, – совсем расстроилась я, однако уже через пару секунд взбодрилась, потому что Кирилл сказал:
– Впрочем, они носят отчество Ивановны, если тебя это утешит.
– Да, утешит, еще как! – обрадовалась я, запрыгала и чмокнула его в щеку.
– Ну, женщины… – промямлил он, прикладывая ладонь к пылающей щеке, имея в виду, наверно, что все бабы шизонутые.
В моей голове сразу щелкнул рычажок: ага, на качелях, возможно, было написано «Пелагея Ивановна, 22». И вряд ли писали какие-нибудь дети, зачем им? А зачем взрослым писать на сиденье качелей? То есть вывод напрашивался сам: писали всерьез, для того человека, который будет искать что-то, опираясь на свои детские воспоминания, обязательно вспомнит эти качели и придет к ним. Вполне логично предположить, что писали именно для меня. Писал дедушка.
– А как зовут твою прабабушку?
– Баба Зина. Блин, ну говорил же тебе, пойдем познакомлю, все равно же родственниками станете!
– Почему мы родственниками станем? – не поняла я.
Кирилл покрутил пальцем у виска:
– Потому что мы поженимся!
– А-а, ну да, ну да… – отмахнулась я. – Значит, Зинаида? Это плохо.
– Почему же плохо? – не понял парень и правильно сделал: некоторые вещи нужно проговаривать про себя.
Интересно, когда дед это писал? Когда мы жили здесь, то есть семнадцать лет назад? Или уже позже, предчувствуя свою кончину? Когда он умер, мне было, по-моему, лет семь или около того. В любом случае, прошло слишком много времени, эти данные могли устареть, люди могли переехать.
– А они давно тут живут?
Кирилл задумался.
Мы как раз достигли свободной скамейки и сели. Вокруг бегали дети, играли в казаков-разбойников. У одного мальчика была очень смешная панамка, красная, с портретом Ленина. Чего только не придумывают пошивщики детской одежды! И он громче всех кричал, претендуя на лидерство, словно изображение великого вождя каким-то таинственным образом вселяло в мальчика часть личности Ульянова.
– Туда! – орал он, простирая вперед руку и не заботясь о том, что этот выпад был до того резким, что другой мальчик чуть не налетел глазом на его локоть. – Они побежали туда!
– Я сколько себя помню, они всегда здесь жили, – ответил мне Кирилл, немного отвлекшись на того же мальчика, а потом вспомнив, что еще не дал ответа.
Что-то не то… Что-то не то…
Вдруг Кирилл полез в карман.
– Чуть не забыл. У меня ведь для тебя есть подарок. Вуаля! Шоколадка. Хочешь?
Увидав в его руках плитку, я чуть не зарыдала от восторга.
– Шоколадка! Шоколадка!
– Кушай-кушай, маленькая, – погладил он меня шутливо по макушке. – Вырастешь – сама сможешь покупать, а пока бери, что дядя дает.
– Спасибо, дядя Кирилл! – тоненьким голосочком спародировала я детский альт и поводила щекой по его оголенному плечу: на Кире была надета зеленая борцовка, которая необычайно шла к его глазам и рыжим волосам.
Ребятня с удивлением пронаблюдала сей спектакль, и «Ленин» догадался:
– Они, наверное, больные. У моей тетки сын тоже дебил. Но она сильно ругается, когда я его так называю.
– А ну пшли отсюда! – с нарочитой злостью выкрикнул Кирюха и, приподнявшись, топнул ногой, словно собирался подбежать к ним, чтобы накостылять. Малявки тут же бросились врассыпную.
