Ольга Степнова - Своя Беда не тянет
Я надеялась, что хоть одно дело у меня сегодня получится: перевезти к себе Возлюбленного и потрепать нервы своим квартиранткам.
Женька переезду не воспротивился. Он молча натянул телогрейку, надвинул на глаза свою цветастую шапочку и пошел за мной в машину. Он напоминал мне старую, больную и послушную собаку. Он даже не спросил, куда я его везу. Просто пошел за мной в подъезд моего дома, где я предусмотрительно выключила свет, чтобы случайные соседи не рассмотрели моего спутника, чью физиономию наверняка показывают все местные новости.
Когда я объявила ташкентским девушкам, что Женька — уголовник, и отныне будет жить у меня, они не испугались. По-моему, они даже обрадовались. Потому что забегали и заквохтали: «Ну, с кем, не бывает, кто не сидел!» Салима торжественно откупорила бутылку с «Иммуномодулятором» и из ложечки напоила Возлюбленного дорогим лекарством, сказав, что от побоев это первое средство. Потом Надира достала из баулов мотки ваты, зеленку и они принялись обрабатывать Женькину расквашенную физиономию. Я поняла, что и это дело провалила, и теперь в этом доме мне нет места даже на табуретке.
Не буду звонить Бизону. Я просто перееду к нему в сарай, и ночью мы штурмом пойдем брать цыганское логово. Он говорил, что круче десанта только морпехи, и то не факт. Сейчас погуляю собаку, еще раз все обдумаю, а вечером, когда все улягутся спать, улизну из этого дома, провонявшего пловом, самсой и зеленкой.
— Рокки, гулять!
Лавируя между баулами, белый огромный пес подбежал ко мне и ткнулся носом в колени. Это значило: «Давно пора!»
* * *— Что, что там, ну что? — жужжал над ухом назойливый голос Возлюбленного.
Он пытался через мое плечо заглянуть в раскрытую тетрадь. — Ну что там? Это Элкина тетрадь? Она вела дневник?
Я отшвырнул тетрадь на стол, порылся в шкафу и, найдя запасные джинсы, переоделся. Испачканные кровью штаны у меня по-хозяйски забрала Салима. Нога совсем не болела. Или болела? Это не имело значения, потому что мне нужно было идти.
— Ой, вы никуда не пойдете! — повисла у меня на руке Салима в уютной, детской пижамке. — Потеря крови, голова закружится! Я подъезд только что отмыла, вы и там кровью испачкали. Вам кушать надо, а не ходить!
— Ты, брат, ложись! — бормотал Женька. — Если что сделать надо, говори, я сделаю. Мне терять нечего.
Я понял, что они меня просто так не отпустят, а отмахнуться от них как от ненужных и неважных для меня людей я не могу.
— Женька, я в машине дипломат забыл с важными бумагами. Сбегаю за ним и вернусь.
Кажется, они поверили. Салима отпустила мой рукав, и я вышел из квартиры.
Лестница действительно блестела мокрыми ступеньками. Пока я читал, Салима отдраивала в подъезде следы моей крови. Голова и правда подкруживалась. Скорее всего, это последствия влитой в меня водки.
Моя «селедка» завелась с полпинка. Я не стал ее прогревать, сразу рванул с места, включив дворники, которые со скрипом отскоблили налипший на лобовуху снег.
Адрес, накарябанный в тетради, намертво врезался мне в мозги. Я натворил немало глупостей, но то, что натворила Беда, не лезло ни в какие ворота. Интересно, она что, напрямую хотела спросить эту Ляльку, не из их ли цыганской компании убийца Грибанова? Вряд ли у меня есть шансы найти живую, невредимую Элку.
Улицу Плановую я нашел быстро. Здесь жил один мой нерадивый ученик, и я пару раз приезжал к нему домой на воспитательные беседы. Восьмой дом оказался девятиэтажкой, выстроенной в форме буквы «п» с двумя арками для проезда машин. Я бросил машину в этой арке, выключил фары и пошел пешком искать нужный подъезд. По дороге вспомнил, что прихватил у Леши Гона не только кейс, но и оружие, вернулся к машине и достал пистолет, который оказался «Магнумом». Я проверил обойму, она оказалась полной, не считая патрона, который был потрачен на меня. В голову пришла философская мысль, что все, что ни делается, все к лучшему. Не сунься я, как последний идиот, на разборки к старому корейцу, пришлось бы брать этот притон голыми руками.
Я осмотрел окна квартиры на первом этаже, они оказались зарешечены по последнему слову новейших технологий. Ломиться через них было бессмысленно. Я зашел в подъезд и изучил дверь. Обычная деревянная дверь, с окошечком чуть выше замка, которое было закрыто сейчас фанерой. Над окошком находился большой панорамный глазок.
Я нажал кнопку звонка, послышалась затейливая, громкая трель, но за дверью была тишина. Я подождал минуту, и снова позвонил, на этот раз тремя короткими резкими нажатиями. Результат был тот же. Меня не оставляло ощущение, что в глазок на меня кто-то смотрит. Я еще позвонил, и еще, потом пнул дверь здоровой ногой — тишина.
На лестничной клетке горела тусклая лампочка. Я нашел возле почтовых ящиков выключатель и погасил свет. Мне лишние зрители из соседних квартир ни к чему. Подошел к двери и выстрелил в замок. Пуля, внезапно отрикошетив, попала в стену напротив. Посыпалась штукатурка, запахло порохом и ремонтом. Дверь оказалась только замаскирована деревянной рейкой, на самом деле она была металлической, и штурмовать ее можно было только с гранатой. Грохоту я наделал много, но жильцы предпочли не высовывать нос. По идее, нужно было уносить ноги, потому что могла нагрянуть милиция, но без Элки я этого сделать не мог.
Я снова выстрелил, на этот раз в окошечко. И отчего я решил, что оно закрыто фанерой? Это была металлическая пластина. Пуля опять отрикошетила и опять пропорола стену напротив. Получалось, что я расстреливаю не дверь, а несчастную стенку, на ремонт которой потом у ЖЭУ не будет денег.
От злости я снова пальнул, на этот раз точно в глазок. Он брызнул осколками внутрь, но никакого тела по ту сторону с грохотом не свалилось. Его там просто не было. Я понимал, что делаю глупости, но у меня отказали тормоза. Я не знаю, чего я хотел добиться этими выстрелами. Тишина, наступившая после выстрела, была пронзительна.
— Господа! — вдруг раздался интеллигентный голос со второго этажа. — А нельзя ли рвать петарды где-нибудь на улице? Спать очень хочется. Все-таки два часа ночи!
— Извините! — крикнул я. — Мне бы кого-нибудь из квартиры триста пятьдесят!
— Ой! Да нет там никого, — миролюбиво объяснил невидимый дядька. — Они к девяти приходят, а в двенадцать все уходят.
— Куда?
— Что, куда?
— Уходят куда?
— Помилуйте, откуда же я знаю? Квартиру цыгане снимают. Кочуют они. Вы не цыган, простите?
— Я не цыган.
— А чем это вы там шумите?
Я не заметил, как он спустился и теперь стоял на площадке между первым и вторым этажом. Мужик находился в освещенном квадрате и рассматривал мою руку, сжимавшую пистолет. У него был щуплый голый торс, а ниже — пресловутые кальсоны с оттянутыми коленками.
— А чем это вы там шумите? И запах такой… как на учениях с боевым оружием!
Откуда, интересно, этот хлюпик знает, как пахнет на учениях?
Он спустился, прищурился, пригнулся и в упор уставился на мой пистолет.
— Ой, — сказал он. И шепотом вдруг добавил: — Вы знаете, давно пора ликвидировать этот притон!
Я понятия не имел, что делать дальше. Последняя зацепка оказалась пустышкой. Мужик протянул мне вдруг худую ручонку.
— Плюшко. Александр Григорьевич. Старший научный сотрудник. Бывший.
Я не ожидал, что он будет знакомиться, сунул пистолет в карман и от удивления тоже зачем-то протянул ему руку:
— Сазонов Глеб Сергеевич, школьный учитель. После всего, что случилось, наверное, тоже бывший.
— Пойдемте ко мне, — зашептал мужик, — а то соседи, небось, к дверям припали. Милицию, конечно, не вызовут, все знают — милиция от этой гадкой квартиры мзду получает, но все равно, пойдемте. — Он настойчиво потянул меня за руку на второй этаж.
— Раздевайтесь, — шепнул он, когда мы зашли в распахнутую дверь его квартиры, и начал стягивать с меня куртку.
И тут на голову мне что-то обрушилось. Что-то мягкое, теплое, тяжелое и очень колючее. По лицу полоснули ножами, от неожиданности я заорал и решил, что попался, как последний дурак. Этот хмырь — цыганский барон, содержатель притона. Он взял меня голыми руками, и держит теперь, ухмыляясь, мою куртку с оружием в кармане. По лицу хлынула кровь, я кулаком отбил то, что в меня бросили. Оно вдруг хрипло, надрывно заорало и плюхнулось на пол серым полосатым мешком.
— Брысь! — затопал ногами бывший научный сотрудник и пинком отправил орущий мешок из коридора в комнату.
— Ой, как нехорошо получилось! Это Барсик. Он на вешалке сидел. У него после кастрации сильно испортился характер. В ванную, в ванную! Смойте кровь, я сейчас принесу йод! — Он помчался на кухню, а я шагнул в тесную ванную с оббитым кафелем и пожелтевшей сантехникой. Холодной воды почему-то не было, из крана хлестал только кипяток.
Значит, он не цыганский барон, а, действительно, научный сотрудник со своим шизанутым котом. Меня десять раз за этот вечер могли убить, я мог сорваться с крыши, но в результате мне разодрал лицо подлый кастрированный кот.
