Людмила Милевская - Пять рассерженных жён

— Почему? Уж очень он похож на тот, который мне дарила моя покойная бабуля.

— Да, этому халату сто лет в обед, — согласилась Тамарка. — Но я уже к нему привыкла и, знаешь, даже полюбила.

— Да почему это ты, вдруг, полюбила его, когда он мой? И как он у тебя оказался?

— Господи, Мама, сейчас ты начнёшь обвинять меня в том, что я украла твой халат! — рассердилась Тамарка.

Признаться, я была близка к этому.

— Во всяком случае, неплохо бы мне узнать как он к тебе попал, — заметила я.

Тамарка изумлённо уставилась на меня.

— Мама! Кого били по башке доской? Ты что, действительно не помнишь?

— Хоть убей — нет. Только не ври мне, что я тебе его подарила. Он мне слишком дорог, как память о моей бабуле, покойной Анне Адамовне, дай ей бог царства небесного.

— Ты что, явилась ко мне пристраивать свою бабушку в рай? — взбеленилась Тамарка. — В два часа ночи? Я с ног валюсь, а Анна Адамовна умерла так давно, что уже поздно ей рая желать. Она уже попала туда, куда заслужила. А халат ты дала мне, когда я с Даней разводилась.

Я сразу все вспомнила, обрадовалась и закричала:

— Это когда ты пряталась у меня, потому что подлый Даня накрыл тебя с твоим любовником?

— Ну да, — буркнула Тамарка, радости моей не разделяя. — С Юрой баритоном из оперетты.

— Ха, ну и фингал тебе Даня тогда подсветил! — продолжала ликовать я. — До сих пор забыть не могу. Да, было дело, так заехал этот подлый Даня тебе в глаз, что тут же стирать пришлось платье. С тех пор, по-моему, у тебя и нескольких зубов не хватает. Точно-точно, а потом ты нажралась до бесчувствия и ушла босиком, но в моем махровом халате.

— Так выпьем, Мама, за то, что память к тебе вернулась, — воскликнула Тамарка, высоко поднимая свою рюмку.

— А вместе с памятью и халат! — радостно добавила я.

Мы выпили и закусили икорочкой.

— А если честно, Мама, — призналась Тамарка, — странная она у тебя. Я о памяти. Про фингал ты помнишь, а про халат забыла. И странно, что ты радуешься чужим фингалам, когда у тебя своих полно. Ну что, ещё по одной?

— Давай, — согласилась я, подозревая, что теперь моя очередь идти домой в махровом халате. — Кстати, о фингалах, — решила я проконсультироваться с Тамаркой. — Коль у тебя такой богатый опыт, ты мне скажи: долго эта роскошь на моем лице ещё будет?

— Долго, Мама, долго. С недельку походишь, как индеец яркая, а потом постепенно начнёшь тускнеть. Да ты не плачь, привыкнешь, даже жаль расставаться будет. Вот боюсь я, Мама, за щеки твои, — с удовлетворённой улыбкой сообщила Тамарка. — Такие нежные они у тебя, такие бархатные, как бы шрамов на них теперь не осталось. Все же «фарш» у тебя знатный, так ты эту порнографию называешь?

Я схватилась за умотанные платком щеки и, казалось, тут же ощутила под ладонями шрамы. Видимо нечто сверхпаническое отразилось на моем лице, потому что Тамарка осталась довольна и даже предложила ещё раз выпить.

— Теперь давай помянем Прокопыча, — предложила Тамарка. — Хоть и мерзкий он был мужик.

— Давай, — опять согласилась я, подумав, что теперь уж точно уйду в своём халате.

Мы выпили и снова закусили икорочкой. Тамарка сразу как-то посвежела. Зеленоватый цвет с её лица исчез, в глазах появился блеск.

— Давай ещё, Мама, по одной, — опять предложила она. — Тост у меня хороший созрел.

— А не слишком мы зачастили? — выразила опасение я. — Тебе же завтра на работу.

— Учитывая позднее время — уже сегодня, — уточнила Тамарка, — но, Мама, сколько можно жить по регламенту? Настодоело! Могу я расслабиться с лучшей подругой?

Она налила полную рюмку коньяку, придвинула её ко мне и рявкнула:

— Давай! За нас с тобой мочи!

У меня в голове уже все равно порядка не было, и я согласилась:

— Давай, — и «замочила» до самого дна.

И пошло и поехало.

Долго мы с Тамаркой пили. Не могу сказать сколько, но выпили крепко. Тамарка захотела расслабиться, поясняя, что такое желание появляется у неё всякий раз, когда она видит меня. Я же пила с надеждой её разговорить, и надежда увенчалась успехом. Разговор-таки состоялся.

— Вот ты говоришь — Прокопыч классный мужик, — с укором сказала Тамарка, закусывая невесть откуда взявшейся селёдочкой. — А знала бы ты, сколько соков он выжал из меня, сколько попил кровушки.

В этом месте я даже вынуждена была снять свой платок, прикрывавший важный для беседы инструмент — уши. Естественно, обнажился мой «фарш», чему порадовалась Тамарка.

— Фу, Мама, — тут же сообщила она, — как ты безобразна! Видел бы тебя Прокопыч.

— Он видел и даже сам придумал трюк со шляпой и платком, — заверила я.

Тамарка вздохнула:

— Вот, Мама, теперь ты знаешь, какой он был кобель?

— Ничего я не знаю. Здоровый мужик — весь кобель, и это не черта характера, а половой признак. Мы же обсуждаем человеческие качества Фрысика.

Тамарка окончательно пригорюнилась.

— Человеческие качества… Вот ты меня подозреваешь, — пьяно плача, призналась она, — а я его убивать не собиралась. Я простить не могу ему, стервецу, что не дожил он до того дня, как готова будет моя месть. Всю жизнь я эту месть вынашивала, растила, ненавистью своей удобряла, слезами обид поливала и что же? Этот негодяй берет и загинается с ножом в груди! Где же справедливость?

Надо сказать, что к тому времени коньячок пробрал меня, я уже начала забывать зачем пришла и сбиваться на человеческие чувства.

— Никакой справедливости! — согласилась я, всей душой жалея Тамарку, причём, без всяких видимых причин.

Приободрённая мною, она продолжила, бия себя в грудь кулаком:

— Рана здесь, Мама, рана незаживающая! Эта сволочь умеет ужалить! Всю жизнь мне поломал! Изувечил душу мою! Чем бы ни занималась, что бы ни делала — всегда думаю только о нем.

— Да что же ты о нем думаешь-то? — изумилась я.

— Как отомстить! Отомстить хочу страшно! Всегда эта мысль в голове у меня!

Тамарка грохнула по столу кулаком, пьяно обвела глазами комнату и, наткнувшись на меня, отшатнулась и тут же доверчиво спросила:

— Слушай, Мама, а может я мстительная?

Я уже было и задумалась, но сообразив, что как бы и нечем, брякнула первое, что на ум пришло:

— Есть признаки.

— Э-хе-хе, — кивая головой, мечтательно вздохнула Тамарка. — А ведь начиналось все как красиво… Эх, Мама, ты не знаешь, какой Прокопыч мужик… Нет уж таких мужиков и не будет. Что мой Даня против него? Тьфу! Гнида! Слизняк!

Признаться, таким поворотом я была озадачена, поскольку разогналась уже ненавидеть Фрысика и поворачивать оглобли не могла.

— Да сволочь он! — робко напомнила я.

— Не сметь! — снова грохнула по столу кулаком Тамарка. — Не сметь моего Прокопыча! — и слезы заструились у неё по щекам.

Я притихла.

— Знаешь, какой чистый он, искренний, добрый, — с блаженным выражением на лице продолжила Тамарка. — Если что случится со мной, все бросит и прибежит. Когда поженились, я надивиться на него не могла. Если увидит, что я ногти свежим лаком покрыла, сам, ты прикинь, сам! Сам посуду моет. Поест и тут же моет, и свою и мою, и говорит: «Я сам Томочка, ты ручки испортишь.» И так всегда: «Ах, Томочка, у тебе болит головка?» И сразу таблетку мне и все — лежать, лежать! А он за тряпку и давай по дому! Все уберёт! И каждое утро на подушке апельсин. Ты же знаешь.

Я знала: апельсины Тамарка обожала, обожает и, видимо, всегда будет обожать.

— А нежный какой, а тактичный, а находчивый, а весёлый, а любил меня ка-ак!!! — здесь Тамарка живописно закатила глаза. — Передать не могу какую любовь демонстрировал! Ромео и Джульетта просто жалкое подобие. Я просто смеялась с их любви, потому что после Прокопыча Ромео этот казался мне вершиной самонадеянности и эгоизма.

— Слушай, — изумилась я. — Да как же ты его такого любила? Женщины обычно не любят таких. Уж слишком все приторно. Вот если б изредка давал в глаз, вот это да! Тогда действительно!

— Не волнуйся, и это было, — заверила Тамарка. — В разумных, конечно, пределах. Ревнив был, но себе не позволял. В гостях все внимание только мне. Бабы от зависти заворачивались. Сами к нему лезли, а он ни-ни. Такой красавец и ни-ни. Представляешь?

— Представляю, — заценила я.

— Передать не могу в какой я пребывала идиллии, — с жаром продолжила Тамарка. — Счастливая засыпала и счастливая просыпалась. Знаешь что такое счастье? — неожиданно спросила она.

Я отшатнулась:

— Боже меня сохрани! Откуда в России счастье? А я не хочу отрываться от народа.

— Вот. А я знаю. Счастье, это когда ты чувствуешь, что счастлива.

— Очень ценное наблюдение, — ехидно заметила я.

— Ценное, — не обращая внимания на моё ехидство, продолжила Тамарка. — Потому что редкий человек испытывает такое. Моменты у всех бывают, а чтобы жить счастливо — это нет. А я жила счастливо, в душевном комфорте. Иду, бывало, по улице и чувствую, что счастлива. И радость такая, аж грудь распирает. Или на работе, или у подруги — как подумаю о Прокопыче своём, так счастье меня и охватит!