Дарья Донцова - Пальцы китайским веером
– Я здесь известен как Юрий Бибиков, – перебил доктор. И рассказал правду про Павлика, Наташу и Регину с Анечкой. Потом попросил: – Не выдавай нас, не проболтайся местным ку мушкам.
– Не беспокойтесь, – пообещала Акулина, – даже под пытками промолчу. Вы для меня столько добра сделали, с отцом Никодимом познакомили.
Еще какое-то время жизнь Звонаревой текла по-прежнему. С Лавровым она более не беседовала, но подчас сталкивалась с ним во дворе. Встречала и Регину. Любовница врача не казалась счастливой, не улыбалась, ходила, опустив голову, крепко держа за руку Аню. Девочку Регина баловала нещадно, покупала ей дорогие игрушки, одевала, как принцессу.
Но вот интересный момент. Если дочь шла куда-то с матерью, на ней всегда были платьица с воланами, лаковые туфельки, белые колготочки, а на голове торчал давно не модный капроновый бант, смахивающий на пион, который не понятно каким образом удерживался на коротких волосах Ани. Но если девочка отправлялась куда-то с отцом, ее одевали в брючки и простую кофточку, бантом не украшали. Похоже, Николаю не очень нравилось, что Регина идет на поводу у на редкость капризной девчонки, отец старался быть строгим.
Потом «Бибиковы» неожиданно уехали, а в их квартиру на Новодонской риелторы начали водить потенциальных покупателей. В конце концов жилплощадь продалась, там поселилась какая-то семья.
В жизни Акулины тоже произошли изменения. Увы, совсем не позитивные. Анне Игнатьевне стало хуже, и умерла Софья. Помощница Акулины, давно ставшая ей сестрой, скончалась в одночасье от инсульта, и все скудные сбережения Звонаревой ушли на похороны. А потом сгорел приют. Уля плакала над страдающей мамой, искала работу, потом стала пускать в одну комнату жильцов. Постояльцы часто менялись – люди долго не выдерживали в квартире, где находилась парализованная женщина. Слава богу, Уле снова помог отец Никодим – пристроил в приют для без домных.
Как-то вечером, когда «Скорая» в очередной раз отказалась приехать к Анне Игнатьевне, Акулине неожиданно позвонил Лавров и сказал:
– Уля, мне нужна твоя помощь. Может, встретимся сегодня в центре?
– Нет, – ответила Звонарева и заплакала.
Николай Петрович принялся расспрашивать ее, а всегда сдержанная Уля так устала одна тащить груз несчастий, что неожиданно для себя самой стала жаловаться доктору.
Лавров приехал к ней около часа ночи, привез продукты, памперсы, осмотрел Анну Игнатьевну и сказал:
– Ты сама медик и понимаешь, есть болезни, которые…
– Знаю, – перебила Уля, – просто жду, когда маму заберут на небеса. А что у вас случилось?
Николай понизил голос:
– Знаешь, где архив детского дома? Того, где ты работала…
– Он сгорел, – удивилась вопросу бывшая медсестра. – Там электропроводку закоротило, так пожарные матушке Аполлинарии, заведующей, объяснили. Когда полыхнуло, мы стали детей выводить. Ребят спасти успели, а бумаги погибли.
– Все? – уточнил Николай Петрович.
– До последнего клочка, – подтвердила Звонарева, – только печать осталась. Матушка Аполлинария ее всегда в кармане носила, на булавку пришпиливала за цепочку.
– А как дети в приют попадали? – не успокоился хирург.
Акулина не понимала, почему Лавров вдруг так заинтересовался недавно переставшим существовать приютом, но отвечала подробно.
– О том, что милосердный дом существует, знала вся округа. Тут я по радио спор слушала, вроде в Москве при какой-то больнице сделали специальное окошко с лотком, куда можно положить младенца, позвонить и уйти, а ребенка заберет государство. И вот гость с ведущим обсуждали, хорошо ли это. Один злился: «Начнут бабы поголовно от новорожденных избавляться». Другой отвечал: «Те, кто ребенка по глупости родил, убить его могут. Пусть лучше он жив останется». А в приюте давно был детоприемник, нам туда подчас только что рожденных клали. Еще люди приводили сирот. На рынках, вокзалах их находили. Только мы брали ребятишек от года до шести лет. Младенцев отправляли в Аносино, там за ними приглядывали, а тех, кому учиться пора, отво зили в детдома, где школы открыты.
– От года до шести… – повторил задумчиво Николай. – Подходящий возраст.
Хотелось спросить, для чего подходящий, но Уля не спросила. А Лавров все не успокаивался:
– Привели вам малыша, допустим, его на вокзале нашли. И что дальше?
– Сначала его врач осматривал, – послушно объясняла Акулина, – затем ребеночка в карантин отправляли. Матушка Аполлинария куда надо о подкидыше или найденыше сообщала, там проверяли, может, его кто ищет. Ну а потом в группу определяли. Обязательно медкарту оформляли, куда все данные записывались: чем болел, какие прививки сделали, психологические характеристики. Когда время приходило, воспитанник с личным делом в другой приют уезжал.
– И все папки сгорели? – почему-то еще раз удостоверился хирург.
– Да, случилась такая беда, – подтвердила Звонарева. – У нас на момент пожара жило пятнадцать малышей. И их документы, и архив погибли, одна печать целой осталась.
– Куда подевались воспитанники? – наседал Лавров. – Насколько я понял, ваш интернат не восстановили?
– На месте здания пепелище, – грустно ответила Акулина. – А вот деткам повезло, их в семьи взяли. У нас и раньше малышей добрые люди брали. Матушка Аполлинария очень строга была, крошек исключительно воцерковленным людям отдавала. Но усыновители не так уж часто заглядывали, а тут прямо косяком потянулись. Три четверти сироток батюшки из разных приходов приголубили, да и остальные в надежные руки попали. Матушка мне сказала: «Вот, Уля, не надо никогда рыдать, если беда пришла. Прими испытание безропотно, оно тебе добром обернется. Плакала ты, на обгорелый остов глядючи, а детям пожар во благо пошел».
– Кто занимался в приюте усыновлением? – спросил Николай.
– Матушка Аполлинария и сестра Гликерия, – пояснила Уля, – только они.
– Аполлинария… – протянул Лавров. – Все на ней, значит, завязано. А сестра Гликерия где работает?
– Болеет она очень, – вздохнула Акулина, – старенькая совсем, живет в монастыре в Аносино. А матушка Аполлинария в Конкино, настоятельницей.
Николай замолчал. Уля подумала, что странный разговор закончился, но Лавров начал сыпать новыми вопросами:
– Сколько народа в приюте работало?
– Точно не припомню, – пробормотала Звонарева.
– Постарайся, это очень важно. И заодно скажи, куда они все после пожара подевались, – потребовал врач.
– Там было три сестры и я, – пояснила Акулина. – Гликерия болеет, Наталия скончалась сразу после пожара, глухонемая Екатерина с матушкой Аполлинарией служат в Конкино. Я перед вами. Еще доктор Михаил Антонович нам от доброго сердца помогал. Он в детской больнице работал, человек верующий, поэтому наших воспитанников всегда осматривал. Опытный был специалист, грамотный.
– Был? – повторил Николай. – Он умер?
– Уехал за границу, – вздохнула бывшая медсестра, – куда, не помню. Приют еще целым был, когда он прощаться пришел. Сказал матушке Аполлинарии: «Извините, покидаю вас, представился шанс на квартиру заработать». Еще разные люди о детках заботились, из числа тех, кто в монастырь пожить приезжает. Но их я не помню, много таких было и менялись часто.
– Уля, – после паузы тихо сказал Лавров, – если когда-нибудь у тебя спросят, был ли в приюте мальчик Иван Сергеев, ты должна ответить: «Да. Его усыновил Николай Петрович Лавров. Очень хорошо помню и ребенка, и то, как его новые родители забирали. Как раз за день до пожара Иван в новую семью уехал, ему исполнилось четыре года».
– Но у нас не было такого малыша, – опешила Акулина.
– Знаю. А ты скажи, что был! – попросил Николай. – Документы детей погибли, никто тебя на лжи не поймает.
Звонарева почувствовала дискомфорт. Врать она не умела и учиться этому не собиралась. Но доктор Лавров сделал бывшей медсестре много хорошего, отказать ему в просьбе как-то… неблагородно. Акулина рискнула спросить:
– А зачем вам это?
Николай опустил глаза.
– У нас с женой умерла дочь Анечка. Регина никак утешиться не могла, плакала день и ночь. Я подумал: надо взять ребенка из детдома, супруга о нем заботиться будет и отвлечется от мрачных мыслей. Но оказалось, что очень непросто сироту пригреть, долго ждать надо, пока все инстанции пройдешь. Я отправился на вокзал, там в стайке беспризорников обнаружил малыша подходящего, сходного с Аней возраста, и забрал его. Регина духом воспряла. Ванечке у нас очень хорошо, но ведь могут спросить, откуда у Лавровых сын взялся? Вот я и придумал: буду говорить, что взял крошку из сгоревшего приюта.
Уля начала креститься.
– Вот беда! Ой, горе! Что же с Анечкой приключилось?
– Неоперабельный порок сердца, – ответил Николай. – Но мы решили рискнуть, сделали операцию – и потеряли ребенка.
Акулина удивилась. Аня совсем не выглядела больной – крепкая, толстощекая, излишне шумная, подвижная девочка. Она часто капризничала, была избалована и не походила на малышку с кардиологической проблемой. Но вслух Звонарева свое недоумение не высказала, заметила только:
