Саша Антонова - Не было бы счастья
Мы остановились у самой избушки Лешего. Правой рукой Федор поправил мою прядь волос над ухом, в левой ― он держал трость. ― Ой, Федор, а где ты нашел свою палку?
― В китайской вазе возле парадной лестницы на первом этаже. Но, что самое удивительное, я вспомнил, где ее потерял… Ты помнишь, мы пошли искать место, где сидел в плену Гоша? Я поднимал плиту с помощью трости, а потом ворошил завал в землянке. Затем Гоша возвестил о явлении Божьего человека, и мы стали свидетелями его гибели. Вот где-то в этот момент я и потерял трость. На обратном пути ее уже не было, во всяком случае, она не мешала мне нести тебя на руках. ― Кто же принес ее в дом? ― Вот и я ломаю себе над этим голову. ― Ой, мамочки! ― осенило меня. ― Неужели, Божий человек ожил?!
Я обхватила Федора и в панике оглядывалась по сторонам. Мне всюду мерещились глаза Лешего в спецодежде.
― Это вряд ли. Но кто-то там побывал, нашел трость, принес ее в дом и спрятал в вазе.
В ельнике заухал филин, и мне непреодолимо захотелось к людям, к свету. ― Федор, миленький, пошли скорей домой. Неужели, ты не боишься? ― А как же, конечно, боюсь. Но ты сама знаешь: не так страшен черт, как его малюют.
Хотелось бы затронуть вопрос о нечистой силе. Черт в нашем сознании олицетворяет отрицательные стороны жизни. Темная сторона в борьбе зла с добром. Нужен ли нам черт? А как же?! Без него не было бы борьбы, не существовало бы процесса преодоления трудностей. Вселенная была бы скучной и пресной. Ни тебе соблазнов, ни искушений. Это все равно, что отсутствие котов в собачьей жизни. Да здравствует нечистая сила!
ГЛАВА 17
Машина с телом Эммы Францевны, конечно же, опоздала. К одиннадцати утра рядом с церковью великомученика Авеля творилось столпотворение. На похороны прибыло на удивление много людей. Полянка за деревней превратилась в филиал выставки автомобилей зарубежного производства: здесь были и длиннющие лимузины, и громоздкие «Джипы» и щегольские «Миаты». Владельцы дорогих машин образовали небольшую толпу. Их легко можно было отличить по темным костюмам. В ряды солидных мужчин затесались две женщины в черных платьях и шляпках с вуалями. На каждого солидного гражданина приходилось хотя бы по одному телохранителю. Все они так же выглядели скроенными по одной мерке: могучие молодцы, у которых бритые затылки плавно переходили в плечевые мускулы. На зеленом «газике» прибыл военный чин местного гарнизона. Из крытого грузовика высыпали закамуфлированные солдатики с автоматами. От Трофимовки были все обитатели: с десяток женщин пенсионного возраста и один мужичонка с откровенно красным носом. Ближайшие друзья и родственники Эммы Францевны ― Аркадий Борисович, Ариадна, Владимир, Федор, Глаша, дядя Осип и я, стояли отдельно. Не смотря на траурность момента, птички пели «на ветвях моей души», и лицевые мускулы отказывались изображать скорбь. Федор стоял за моей спиной, по-хозяйски прижимал к себе и дышал в макушку. Дело в том, что после того, как вечером выяснилось, что кто-то принес трость в дом, я запаниковала, а Федор принялся меня успокаивать. И так это у него здорово получалось, что мы как-то совершенно незаметно оказались в моей комнате, и продолжили процесс утешения под шелковым пологом. Под утро я совершенно успокоилась и ненадолго уснула у него на груди. Утром же Федор обезумел от счастья, клялся, что после похорон увезет меня из этого кошмарного дома, и не позволит всяким Владам и отцам Митрофаниям портить нам настроение. Затем обернул чресла банным полотенцем, встал на одно колено и торжественно сделал мне предложение. Я кокетливо ответила, что подумаю. Федор потребовал, чтобы я думала быстрее, а не то он съест меня прямо сейчас же. Глаша постучала в дверь, приглашая на похороны, и отвлекла нас от этого упоительного занятия… Черная машина местного похоронного бюро прибыла около двенадцати. Дюжие ребята из команды охранников внесли белый гроб под церковные своды. Отец Митрофаний был необыкновенно красив в торжественном облачении. Группа женщин в платочках запела на хорах, батюшка взмахнул кадилом, и оранжевые круги поплыли у меня перед глазами. Я воспользовалась тем, что Федор отвлекся, зажигая свечу и одновременно здороваясь с каким-то бугаем из группы охраны, и выскользнула на свежий воздух. Знакомая тропинка привела меня в конец кладбища к раскидистой иве и гранитной глыбе с трогательной надписью: «Всегда с тобой во тьме сырой, Помни обо мне при яркой луне». Боже мой! Совсем недавно я сидела здесь, и ничто не предвещало нелепое нагромождение печальных событий. Эмма Францевна, Мустафа и Снежный человек были еще живы. Мы с Гошей радовались приволью и не подозревали о существовании партийных денег и золотых самородков. Какие-то смутные мысли, связанные со стихотворными строками, вертелись у меня в голове, но никак не могли воплотиться во что-то конкретное. ― Что, опять ладана надышалась? ― присел рядом Федор.
Я покивала головой, дивясь, откуда он знает о моей аллергии на ладан. ― Федор, что ты думаешь про эти стихи как филолог? ― Ну, хорошо, хорошо. Не филолог я вовсе. Признаю, это была не самая удачная идея прикинуться языковедом, но я ляпнул первое, что пришло в голову. Я, собственно, работаю в коммерческом банке начальником отдела охраны. Зарплата приличная, и дело интересное, все время с людьми… Я давно хотел сказать тебе, только случай подходящий не подворачивался. Федор изобразил полное раскаяние и осознание своей вины. Я немного поломалась и простила его, как раз к тому моменту, когда служба закончилась, и гроб с телом Эммы Францевны понесли к яме, выкопанной в центральной части кладбища. Мы присоединились к процессии. Во время гражданской панихиды несколько костюмных мужчин произнесли прощальные речи, делая упор на незаурядные финансовые возможности Эммы Францевны, ее широкий кругозор и вдумчивое отношение к клиентам. От жителей Трофимовки выступил единственный представитель сильного пола. Он долго комкал в руках засаленную кепочку, шмыгал носом и смог вымолвить лишь трогательное: ― Пусть земля ей будет пухом… Закамуфлированные солдатики сделали прощальный залп холостыми патронами. Батюшка дал знак, четверка бритоголовых опустила гроб в могилу, и принялась забрасывать яму землей. Ариадна рыдала навзрыд на груди у дяди Осипа, Глаша утирала глаза концом головного платка. Женщины из Трофимовки дружно всхлипывали. Я тоже не удержалась и уткнулась в плечо Федора. Господи! Кто бы мог подумать, что все кончится так печально! Свежую могилу украсили богатыми венками, и провожающие граждане бесформенной толпой потянулись к большому дому. Под яблонями были накрыты столы для охраны и жителей Трофимовки. Почетные гости проследовали в парадную столовую. Белые простыни закрывали зеркала, пахло свежей хвоей и хризантемами. Стол ломился от бутылок и закусок. Солидные мужчины и женщины заметно оживились, так как время уже было обеденное, однако, вели себя пристойно, говорили трогательные слова, и алкоголем не злоупотребляли. Я улучила момент и подошла к Ариадне. Отец Митрофаний как раз присоединился к группе костюмов и благословлял их на какие-то деловые подвиги. ― Ариадна, вы не знаете, кто эти люди?
― Многих я первый раз вижу, но вон те двое у буфетной стойки ― из столичных банков, женщина-блондинка ― председатель фонда развития прикладных искусств, брюнетка ― соучредитель сети домов-приютов для женщин-жертв насилия. Вон тот толстый господин занимается игорным бизнесом. На кладбище мелькали еще один депутат и владелец системы «Автосервиса»… Хм, я рассчитывала увидеть кого-нибудь из «Газпрома» и представителей от «Аэрофлота», но никто не появился. Вот когда познаются люди ― на похоронах! А, ведь, Эмма Францевна столько сделала для них! Увидев мои удивленные глаза, она воскликнула: ― Ах, Лиза, не прикидывайся, будто ты не знаешь, что Эмма Францевна давала крупные займы многим известным предпринимателям и политическим деятелям на предвыборные мероприятия. Да, можно сказать, если бы не она, российский бюджет лопнул бы по шву давным-давно!.. Ну, проценты у нее, конечно же, были аховые, зато никаких налоговых деклараций и прочей суеты. Я похлопала глазами и прикусила язык, чтобы не сболтнуть что-нибудь лишнее, вроде: «Ах, вот кто приезжал к Эмме Францевне по ночам на иномарках с погашенными фарами!» Подошел Федор и спас меня из неловкой ситуации. ― Ар ― Ариадна, вы любите играть в преферанс? ― задал он неожиданный вопрос. ― Да, я азартная натура. Почему вы спросили об этом? ― Мне не дает покоя одна мысль… Скажите, когда вы в зимнем саду играли вместе с отцом Митрофанием, Аркадием Борисовичем и Владимиром, вы не слышали каких-нибудь странных звуков? Она ненадолго задумалась. ― Журчащий водопад ― это странный звук? Ну, может быть, еще что-то лязгнуло, но я не уверена… Отец Митрофаний вернулся от группы благословленных товарищей, полоснул меня взглядом и отвернулся. ― А вы, святой отец, не помните, выходил кто-нибудь из-за стола во время преферанса, выпить или закусить? ― Хм, ― задумчиво посмотрел он на Ариадну. ― Нет, никто не вставал. С одиннадцати до трех мы даже ни разу не взглянули на часы. ― А кто-нибудь входил в оранжерею? ― Нет, я никого не видел… ― Как же, ― перебила его «Царица египетская». ― Вы, Федор, с Лизой входили. Или мне показалось? ― А в чем, собственно, дело? ― поинтересовался батюшка. ― Мне хотелось уточнить время гибели Эммы Францевны. Доктор по секрету сказал мне, что ему удалось установить лишь примерный отрезок времени ― от одиннадцати до двух часов ночи, так как она ничего не ела за ужином. К нам подошла одна из женщин, кажется, владелица приютов, и принялась бурно изливать соболезнования. Мы с Федором отошли в сторону, чтобы случайно не попасть в амплитуду ее эмоциональной жестикуляции. ― Что тебя смущает? ― Меня смущает звон посуды в час ночи, который слышал Галицкий. А теперь еще и подозрительный лязг. ― Интересно, почему отец Митрофаний не заметил, что мы входили в оранжерею? ― Женщины вообще более надежные свидетели, чем мужчины. Думаю, это результат естественного отбора еще с доисторических времен. Недостаток физической силы компенсировался наблюдательностью. Представительницам слабого пола приходилось на основе незначительных примет определять уровень безопасности. ― Странно, а почему не видно Галицкого? ― Он вчера сбежал. Так и не дошел до светелки, а прямиком подался в леса. И, к сожалению, не оставил письменного отчета о своей филерской деятельности. Ну, да, найти его, при желании, будет не трудно. Тут Глаша и ее помощница из деревенских жительниц внесли подносы с десертом и выставили коньяк и ликеры. Поминки вошли в новую фазу, уже не такую печальную. Голоса зазвучали громче, кое-кто рассказывал анекдоты, а некоторые, воспользовавшись неформальностью момента, решали деловые вопросы в оперативном порядке. Как представители со стороны родственников и друзей мы старательно опекали гостей. Думаю, Эмма Францевна приемом осталась бы довольна. Участники поминок разъехались уже к ночи. Глаша с помощницей убирали посуду в парадной столовой. А мы ― Аркадий Борисович, Влад, отец Митрофаний, Ариадна, Федор и я ― расположились в зимнем саду. Стол был сдвинут в сторону, плетеные кресла живописным кружком стояли недалеко от искусственного водопада. Китайские фонарики подсвечивали карликовые пальмы и апельсиновые деревья. Ариадна выглядела уставшей. Отец Митрофаний, по-моему, немного перебрал, его движения были несколько порывисты. Влад и Аркадий Борисович о чем-то негромко разговаривали возле водопада. Федор кормил меня клубникой из хрустальной вазы и, кажется, совсем забыл, по какому поводу мы здесь собрались, во всяком случае, он шептал мне на ухо милые глупости, от которых я краснела и прятала глаза. В оранжерею вошла Глаша. Она держала в руках большой поднос с заварным чайником, кофейником, молочником, чашками и блюдом с пирожными. ― О, Боже, ― вздохнула Ариадна. ― От моей талии останется одно воспоминание. ― Глаша, вы сегодня и не присели ни разу. Зовите дядю Осипа из кухни, помянем Эмму Францевну все вместе по русскому обычаю, ― предложил Аркадий Борисович. Глаша благодарно улыбнулась доктору и похромала из комнаты. Мы сидели в молчании, осознав, что это наш последний вечер в Трофимовке. Скорее всего, мы больше никогда не встретимся в суете повседневной столичной жизни. Дни, проведенные в имении, канут в прошлое, оставив привкус неразгаданной тайны. Дядя Осип вплыл в зимний сад, так и не сняв белый фартук и поварской колпак. За ним семенила домоправительница с подносом в руках, на котором стояли рюмки и бутылки коньяка, красного вина и португальского портвейна. ― Вот ироды, ― ворчала она. ― Всю водку вылакали, а ведь десять ящиков было. Придется коньяком поминать. Мужчины благоговейно наполнили пузатые рюмки коньяком сорокалетней выдержки. Глаша подумала и разрешила себе налить до краев высокий стакан портвейном. Мы с Ариадной переглянулись и попросили красного вина в чисто символической дозе. ― Ну-с, ― вздохнул Аркадий Борисович. ― За помин души рабы Божей, необыкновенной женщины, незаурядной личности и яркой представительницы вечной тайны мироздания. Пусть земля ей будет пухом… Доктор заблестел глазами, глотнул из рюмки и закашлялся. ― Надо будет памятник поставить, ― задумчиво сказала Ариадна. ― У меня есть знакомый скульптор. Думаю, черный мрамор ей бы понравился. ― Боже мой, Боже мой! ― совсем закручинился Аркадий Борисович. Подумать только, мы больше не будем собираться в этом гостеприимном доме и раскладывать пасьянсы. Ах, какая несправедливость… Ну, почему она пошла по этой лестнице? Какая сила толкнула ее на этот роковой шаг по ступенькам? ― Действительно, интересно, куда Эмма Францевна направлялась ночью по боковой лестнице? ― облек Влад в словесную форму всеобщее смутное недоумение. ― Какая нам разница! ― воскликнул отец Митрофаний, широко взмахнув рюмкой. ― Душа ее, я уверен, уже беседует с ангелами в садах Эдема. Редкостной доброты и кротости нрава была женщина. Не будем же копаться в причинах и следствиях, а положимся на десницу Божию. ― Ах, вот вы как заговорили, святой отец, ― хихикнула Глаша. ― А помнится, когда Эмма Францевна отказала Вам в продаже землицы за еловым лесом, вы совсем не церковные выражения употребляли. Мы с удивлением посмотрели на домоправительницу. Стакан с портвейном был почти пуст, ее сморщенные щечки налились румянцем, а глаза озорно поблескивали из-под платочка. ― Что же вы, батюшка, теперь в святость ударились, али тогда ваш кровный интерес был затронут? Чем вам так еловый лес приглянулся? Говорят, где-то в наших краях Ванька-Удалец клад закопал. Неужто, вы его обнаружили? Мы разом повернули головы в сторону отца Митрофания. Батюшка сидел в кресле, бессильно откинувшись на спинку, с приоткрытым ртом. ― Откуда знаешь? ― просипел он. Потом грозно восстал из кресла, повернулся в мою сторону, указал перстом и загромыхал: ― Ты выследила и разболтала? Говори, Диавол в юбке, почто меня в искушение вводила?! Я чуть не впал в смертный грех в храме и не порешил тебя, прислужница Сатаны! Федор тоже вскочил, набычив шею и сжав кулаки. Ариадна ухватила отца Митрофания за плечи. Все что-то загомонили, размахивая руками, а я съежилась за спиной Федора. ― Что, клад, действительно, существует? ― раздался насмешливый голос Влада. Все застыли, разом умолкнув. Ариадна крепко держала батюшку, с мольбой заглядывая ему в лицо. Тот все еще играл желваками, но уже не порывался наброситься на «Диавола в юбке». Федор сжимал меня в объятиях и тяжело дышал. ― Да, клад существует, ― ответил Владу дядя Осип. ― Это уже секрет полишинеля, отец Митрофаний. Зря вы на Лизу напустились. Паренек немой ко мне приходил столоваться и золотыми самородками расплачивался. Вам он, наверное, тоже их дарил, не ведая, что это такое? Это я Лизе показал самородки и рассказал, что видел вас с Божьим человеком у реки. Святой отец рухнул обратно в кресло и совсем растекся по спинке и подлокотникам. Ариадна держала его за руку, как тяжело больного. ― Ах, сколько сил потрачено впустую, ― простонал он. ― Сколько интриг, ухищрений, лжи. Господи! Грешен я, грешен… Гордыня взыграла… Я хотел доказать оппонентам, что монах Авель был вовсе не юродствующим отшельником, а великой личностью, которому были доступны божественные откровения. Я хотел убедиться сам, что видения его ― не бред, а реальность, и присовокупить для вящей убедительности этот клад. Сведения о нем есть в письме Авеля к настоятелю Евлампиевского монастыря: «Аще было мне знамение: злата немерено сокрыто во тьме сырой, а отрыть клад надобно при яркой луне. Вы, преподобный, сию захоронку возле села Трофимовка поищите, а как найдете, так на богоугодное дело пустите ― храм Вознесения на том месте возвести укажите». Господи, прости меня, грешного… Голос его все тускнел, пока не перешел в еле слышный шепот. Казалось, он совершенно обессилил и впал в прострацию, модные очки съехали на самый кончик носа. Ариадна стояла рядом, гладила его ладонь и кусала губы, еле сдерживая слезы. ― Не расстраивайтесь, отец Митрофаний, ― Аркадий Борисович взял батюшку за другую руку и проверил пульс. ― Все пройдет. Перемелется, мука будет.
