Нина Васина - 37 девственников на заказ
Несостоявшийся английский шпион и жена французского посла
С именем Аквинии я и ушла спать на высоченную перину. И попала прямо в ее середину с первого же прыжка, и подушки из пирамиды посыпались на меня пуховыми отголосками десятков птичьих жизней, и у старушки Акимовны, ставшей на табуретку, чтобы перекрестить в перине заблудший грех Богдана Халея, я заметила только первый взмах сухонькой щепотки — ее крест в воздухе целиком лег поверх сна, накрывшего меня первым.
Мне приснилась Аквиния — такой, какой я видела ее на старой фотографии. Она смущенно улыбалась, едва доставая мужу до подмышки. Я впервые обратила внимание сначала на женщину, а потом уже на повелителя одиночества. Богдан во сне показался мне странным, напыщенным и грустным одновременно, каким бывает мужчина не столько от тяжести происшедшего с ним, сколько от недостатка и боязни жизни. Боялся ли Богдан реальности? Представляя его, шествующего через всю Россию посланником китайского коммунизма, я обнаружила в себе сострадания больше, чем восхищения. Бедный, бедный Богдан, вынужденный в эпоху перемен не жить, а придумывать жизнь! Он появился в Москве обритый налысо (вши), исхудавший до постукивания костей при движениях (“или это оторвавшееся сердце мое так и не дошло за тот год до пяток и утробно екало где-то под желудком?..”), с горящими огнем вдохновения запавшими глазами.
“Мои глаза?.. О да, они горели огнем вдохновения, никогда еще жизнь не давалась так легко, любое мое желание находило возможность исполнения, но знаешь… Позже я понял, что это не сила везения — это убогость и простота моих желаний вселили в меня манию совершенства. Хотел-то я немногого: выжить, поесть, выспаться в теплом месте на чистых простынях и встретиться с Йеном Флемингом. Зачем? Конечно же, для укрепления коммунистического движения в Англии! Шучу… Такое я написал в объяснительной для соответствующих органов. Флеминг тогда не был создателем агента 007, это будет гораздо позже, а в тридцать девятом он был репортером агентства Рейтер и страстным игроком в карты. Ну? Ничего не приходит на ум? Камилла, правильно. То ли от постоянного недоедания, то ли от недостатка общения с хорошо образованными и правильно воспитанными людьми, я впал в грех самолюбования и полнейшего уныния одновременно. Ужасное было время, поверь. Все женщины были мои. Нет, я не шучу. Вспоминая позже себя — обритого, худого, в жалком подобии одежды — я удивляюсь их выбору, но они, вероятно, чуяли исходящую от меня интригу и сладостный запах невероятных странствий. Кто-то вскользь упомянул, что один репортер из Англии интересовался, нет ли в Москве казино. Я пожелал немедленно узнать у него лично о состоянии коммунистического движения в Англии. Мы встретились на приеме в честь какой-то годовщины Коминтерна. О, я сразу же почувствовал родственную душу. Ты тоже потом научишься узнавать выдумщиков и фантазеров, потом, если окажешься в нужной среде обитания и не растеряешь чутье на талант. Вот почему я хочу, чтобы ты была психиатром!.. Хорошо-хорошо, не буду отвлекаться. Флеминг сказал мне, что война в Европе неминуема, я плавно перевел беседу в русло развлечений (говорить тогда о Гитлере было опасно — Сталин искал с ним дружбы), мы обсудили некоторых известных мне в тридцатые годы в Ницце заядлых картежников. Я упомянул Камиллу. Флеминг не удивился, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он описал ее в мельчайших подробностях, с дотошностью репортера, и заметил вскользь, что в Англии ее считают русской шпионкой. Я рассмеялся. О нет, Камилла не была шпионкой, если вот только самого Бога. Этакий ревизор от всевышнего, вовремя улаживающий некоторые особые обстоятельства — например, если человек рвется к смерти, не исполнив до конца свое предназначение, — Камилла тут как тут. А такие, которых смерть минует по странному стечению обстоятельств, где бы они ее ни искали, тоже не избегнут встречи с этой милой дамой за карточным столом. Флеминг с легкой грустной усмешкой поддержал тему, предположив, что тогда уж Камилла, скорее, посланник дьявола, имеющая власть на любую человеческую судьбу при условии выигрыша партии в покер. В конце, оценив по достоинству бурлящий во мне авантюризм и силу духа, он вдруг поинтересовался, не желаю ли я заняться международной политикой всерьез, “потому что ваша затея с посланником от китайского коммунизма, она настолько же смешна, насколько и опасна”, но я только отмахнулся. Я хотел тогда прижиться в Москве, стать ее обывателем, почувствовать, наконец, себя русским до дегтевого запаха подмышек. Какие опять шпионы, я вас умоляю?!
А ведь он спрашивал не просто так. По возвращении в Англию он стал сотрудничать в английской разведке. Представь упущенный мною шанс: из китайского шпиона я мог бы превратиться в английского! — и все на благо России. О чем это я?.. Ах, да, конечно, о женщине! Я не мог спастись, это было просто невозможно. На том приеме она оказалась в длинном облегающем черном платье с белым мехом на плечах и с бриллиантовой диадемой в волосах. Жена французского посла — ты только подумай — прошелестевшая через всю залу ко мне, застигнутому врасплох, не успевшему запахнуть разинутый рот, отвыкшему от приличий и ухаживаний, подошла, впилась глазами в глаза и говорит на чистом русском языке: “Это вы, я точно знаю, это не можете быть не вы!” Что мне оставалось делать? “Что вы, — говорю, — мадам, это не я, никак не я!” — и намерился бежать, но был настигнут ее душистой ручкой в длинной перчатке. “Это вы, смешно отрицать!” Я опять за свое: “Это не я, и баста!” — “Тогда, — говорит она, — давайте знакомиться, раз уж вы такой смешной!” Я — смешной! Я в костюме, взятом напрокат в похоронной конторе братьев Сурковых; знаешь, еще вывеска у них была в стиле раннего Пиросмани… Ах да, прости. Я ее ручку от рукава костюма братьев Сурковых отцепил, нежно так спрятал в ладонях…
— Ты что, бедствовал? — перебила я старика. В четырнадцать лет мне казалось, что бедности стоит стыдиться.
— Конечно, бедствовал! Попробовал бы я тогда не бедствовать в столице СССР! То есть, конечно, по средним меркам я жил даже вполне прилично, но на английский костюм мне талонов в Мосторгпреде не выдавали, я не был человеком дипломатического статуса и быть им, собственно, не собирался. Я же тебе объясняю, что пришел на этот прием ради Йена Ланкастера Флеминга!
— Да зачем он тебе был нужен, если ты так и не завербовался в английскую разведку, чтобы потом стать русским шпионом! — не выдержала я раздражительности в голосе Богдана.
— А это просто. Это потому, что он в свое время учился в Женеве, и моя кузина Вера там с ним училась, дочь Ольги Халей! Я хотел узнать что-нибудь о ее судьбе!
— Вот всегда ты так! — Я в раздражении слишком резко встала, стул позади меня упал. — Оказывается, причина была банальная — узнать о кузине! Зачем тогда сейчас плести всякие разности о шпионах, о Камилле — посланнице дьявола? Ты все это выдумал?
— На что мне? — удивился Богдан так искренне, что мне стало стыдно. В том возрасте — от четырнадцати до пятнадцати — я впала в сплошное отрицание всего, что встречалось в жизни, и старалась на каждом шагу уличить его во вранье… Нет, не во вранье, а в непоследовательных выдумках, чем обокрала себя, конечно, по-глупому. Богдан обижался на мои разоблачения, терял вдохновение рассказчика или вообще мог потом-несколько дней молчать.
— Зачем мне что-то выдумывать, я же еще не перешел к главному — как мы встретились с Акви-нией?!
— Что это еще за имя? — Пряча глаза, я поднимаю стул и трогаю чайник. — Сделать чаю?
— Сделай мне гоголь-моголь, а пока ты будешь стучать ложкой, я расскажу, как увел жену французского посла.
Я отделяю от белков два желтка, насыпаю в них две чайные ложки сахару и сажусь за стол напротив старика взбалтывать это до белой пены.
— Она так сказала, представилась первая: “Аквиния Ландре, урожденная Уточкина”. Что мне оставалось делать? — Богдан Халей, говорю, из кубанских Халеев. “Ага! — закричала она и даже запрыгала на месте, — что я говорила? Вы — Халей! Я так сразу и подумала”.
На нас стали оглядываться, а ей все равно. Вцепилась в мой локоть и скачет, как гимназистка. “У меня к вам поручение, — говорит, — настоящее посмертное поручение!” — И глазами вся сияет. Я тогда еще подумал: может, у посольских жен жизнь в России такая бедная на приключения, кто ее знает?.. — “Меня просили вам передать во-от такой нож!” — И показывает руками размер.
Я увел ее в сторонку, прижал палец к губам.
— Потише, — говорю, — это наверняка страшная шпионская тайна!
А она от радости моего внимания вся сияет и примерно шепчет, прижав к груди кулачки: “Ну очень страшенный нож! Мне его мсье Куильи передал, мы с мужем прошлым месяцем прибыли из Индокитая, вы не представляете!..”
Я вспомнил имя чиновника, с которым у меня состоялась трепетная беседа об “unus munds” — не помню, рассказывал я тебе ее? В той истории, кстати, тоже присутствовал костюм странного происхождения, я склонен думать, что костюмы для похорон странным образом сопровождают значительные перемены в моей… Рассказывал? Ну хорошо, зачем так кричать? О чем я?..
