Елена Логунова - Любовные игры по Интернету
– Скажите, что вам известно о смерти гражданки Шишкаревой? – спросила я.
– Что и всем, наверное, – тетка почесала висок, поправила платок на голове. – В четверг баба Лена на электричке в город подалась. Наверное, на рынок наладилась, продать чего хотела, у нее ж куры были, у кур яйца, а молочное она у меня брала… В общем уехала она тем утром в город и не вернулась, в аварию там попала и разбилась насмерть. Родни у ей в станице никогошеньки нету, так Наташка Кривцова, соседка слева, ездила в морг на опознание. Опознала, а нам потом сказала, что сильно покалечилась баба Лена, но умерла сразу, не мучилась, потому как шею сломала. Это врач Наташке так объяснил, специальный доктор такой, по покойникам.
– Патологоанатом, – машинально сказала я, тщетно пытаясь причесать растрепанные мысли.
– На завтра похороны назначены, – помолчав, снова заговорила тетка. – Хорошо, что в субботу, люди не на работе будут, смогут проститься с бабой Леной. Она хоть и не простая женщина была, ни с кем особенно не сближалась, но всегда вежливая, приветливая. Мы всем кварталом деньги на похороны собирали, сегодня поминальный обед готовим в складчину, я вот тесто на пирожки поставила… Ой, а тесто-то, наверное, подошло уже! – Она заволновалась и заторопилась уходить.
Меня и Ирку обрушенная на нас информация так оглушила, что мы просто стояли и молча смотрели, как тетка уходит прочь. Бычок прощально мукнул и тоже потрусил в глубь сада. Оставшись вдвоем, мы с подружкой посмотрели друг на друга, и Ирка почему-то спросила:
– Что это за имя такое странное – Леника?
– Сложносоставное, из двух имен – «Ленин и Крупская», вместе получается Леника, – не задумываясь, ответила я, потому что случайно была в курсе. Когда-то, еще в студенческие годы, я писала реферат о редких именах эпохи ленинизма. – Это еще не странное, вполне приличное имя, в советские времена находились жестокие родители, которые называли своих детишек жутко неблагозвучными производными, вроде «Мысленик» – «Мы с Лениным и Крупской» или «Даздраперма» – «Да здравствует Первое мая».
– Врешь? – не поверила Ирка.
– Хочешь, побожусь?
– Даздраперма! – восхищенно повторила подруга. – Даздраперма Мыслениковна! А? Супер!
Мы болтали о сущей ерунде, а думали при этом о другом. Мне лично было совсем не весело. То, что наша Татьяна Ларина на самом деле оказалась Леникой Шишкаревой, я перенесла легко. А вот то, что она, оказывается, вчера умерла… да уж не убита ли?!
– Получается, что мы с тобой чуть ли не последние, кто видел нашу Татьяну Ларину живой? – озвучила я эту свою мысль, когда мы с подружкой сели в машину. – А самыми последними, похоже, были мордовороты из джипа?
– Думаешь, они ее убили? – мрачно спросила Ирка. – Да, такое очень может быть. Как-то не похоже было, что эти типы желали Татьяне добра – схватили ее, как котенка, за шкирку, силой затащили в машину, куда-то увезли без объяснений…
Я заметила, что Ирка тоже по-прежнему называет Ленику Шишкареву Татьяной Лариной, но не стала ее поправлять. Какая теперь разница?
В унылом молчании мы катили из Бураховской в краевой центр, и уже на въезде в город Ирка со вздохом спросила:
– Лазарчуку звонить будем? Он, наверное, волнуется.
Общаться с Лазарчуком, когда он пребывает в волнении, небезопасно. Я выразительно поежилась.
– Наверное, нужно ему сообщить о смерти Татьяны, – подружка продолжала размышлять вслух. – Он же ее ищет, думает, что живая…
– Если ищет – значит, найдет! – я ухватилась за сказанное и придумала причину, чтобы не звонить Сереге. – Он же опер, у него возможностей гораздо больше, чем у нас с тобой. Сам все выяснит.
– Правильно! – гораздо бодрее сказала Ирка. Я поняла, что ей тоже не слишком хочется общаться с взволнованным Лазарчуком. – Не будем терять время на болтовню и ругань. У нас с тобой есть более важное и нужное дело.
– Это какое же? – я почувствовала беспокойство.
С виду моя подруга – типичный флегматик, вся такая спокойная, уравновешенная, уютная, как персидская кошка. На самом деле она авантюристка, каких поискать! Сколько раз мы с подружкой вляпывались во всякие безумные приключения с ее легкой руки! Почти столько же, сколько с моей!
– Ты еще спрашиваешь? – Ирка притворно удивилась моему вопросу. – Если наша Татьяна убита, мы должны найти преступника и добиться торжества справедливости!
– Почему мы? – Для порядка я слабо сопротивлялась, заранее точно зная, что Ирка меня дожмет. Торжества справедливости тоже хотелось чрезвычайно.
– Потому что мы в ответе за тех, кого приручили! – пафосно заявила подружка словами Экзюпери, которые я сама цитировала совсем недавно. – Мы приняли Татьяну Ларину в число своих друзей! Мы заботились о ней! Вместе ели ее блинчики! Вместе провожали в последний путь дедушку Лазарчука!
– Не ори в ухо! – поморщилась я. – От твоих криков у меня в голове колокольный звон стоит!
– А я при чем? Это твой мобильник разрывается! – ехидно сказала подружка.
Я приложила к уху трубку и услышала незабываемый детский голосок, картавый и шепелявый, укоризненно выговаривающий:
– Тетенька, да как же вам не стыдно-то, а? Сто рублей мальчику вернуть не хотите! Из-за какой-то паршивой сотни ребенку нервы мотаете!
– Это мне должно быть стыдно? Мне?! – рявкнула я.
Маленький вымогатель подвернулся очень кстати – я нашла, на ком сорвать злость.
– Мальчик! Я тебе в последний раз повторяю: твои деньги на мой счет не поступили! Я тебе ничего не должна! Изыди!!!
– Кто это был? – с живым интересом спросила Ирка, когда я закончила разговор.
– Твой первый мальчик.
– Моего первого мальчика звали Федей! – мечтательно прикрыв глаза, почему-то вспомнила подружка. – Он подарил мне на Восьмое марта открытку с котенком и поцеловал в щечку, а я обиделась и заплакала. Это было в третьем классе.
– Я сейчас тоже заплачу! – пожаловалась я встречному «КамАЗу». – Ирка, при чем здесь тот мальчик из третьего класса? Мне звонил не он, а твой картавый и шепелявый любитель халявных стольников!
– К черту его! – грубо сказала подружка. – Я не могу решать две проблемы сразу! Давай думать, как будем убийцу Татьяны искать.
– Вовсе не факт, что ее убили! – возразила я, но про телефонного вымогателя больше не сказала ни слова и принялась усердно думать над поставленной задачей.
Глава 12
Спалось мне плохо. Я ворочалась, вздыхала и мешала спать Коляну, так что под утро он не выдержал и пригрозил спихнуть меня с кровати, если я не угомонюсь. Угомониться было не в моих силах, поэтому я добровольно вылезла из постели и устроилась на кухне с чашкой кофе и женским детективом.
Детектив был не чистопородный, а гибридный, в сюжете красной нитью путалась любовная линия, и это меня здорово раздражало. С сердечными делами все было ясно заранее – в начале произведения герои испытывали друг к другу страстную ненависть, которая к концу превращалась в столь же страстное обожание. Приторная сладость карамельного хеппи-энда ощущалась задолго до последней страницы и сильно портила сбалансированный вкус детектива. Когда на середине книги героиня счастливо избежала насильственной смерти от рук маньяка-убийцы, я почти огорчилась: после этого уже не было никаких шансов обойтись в финале без марша Мендельсона.
Когда за окном забрезжил рассвет, я плюнула на книжку и пошла выносить мусор. Это кое-как сошло за прогулку на свежем воздухе, а заодно я пообщалась с народом в лице Катерины Георгиевны Храмовой с третьего этажа.
– Леночка, здравствуйте! Где бы мы еще встретились! – восторженно вскричала она, завидев меня, выворачивающую из-за угла дома с большим пакетом мусора.
Мне лично вовсе не казалось, что помойка является самым подходящим местом для дружеских встреч и светского общения, но Катерина Георгиевна была так явно и искренне счастлива, что я кое-как улыбнулась и выжала из себя ответную идиотскую фразу:
– Сколько зим, сколько лет!
Соседка великодушно не стала напоминать, что мы виделись не далее как позавчера, когда гуляли в парке: я – с ребенком, а она – с собачкой Булькой. Буля и сейчас была при хозяйке, она свинцовым грузилом болталась на конце короткого поводка, утонувшего в пышной зелени клумбы, и производила звуки, более подобающие поросенку, чем лучшему другу человека. Булька вообще больше похожа на свинку, чем на собачку: бело-розовая с черными пятнами, с белесой шерсткой, лопушистыми ушами и носом-пятачком. По материнской линии она карликовый пинчер, а по отцовской – бультерьер, почему и названа Булей. В каком-то смысле это родовое имя.
Катерина Георгиевна свою свиновидную псинку нежно любит. Женщина она одинокая, небедствующая, и для милой собачки ей ничего не жалко. Изысканные и дорогие корма Буля лопает в таком количестве, которого хватило бы для пропитания целой волчьей стаи вместе с усыновленным Маугли, а нарядов у псинки было больше, чем сценических костюмов у примы-балерины. Сравнение не случайное: Катерина Георгиевна обожает пышные театральные постановки и не пропускает ни одной телепередачи о звездах оперы и балета. Она как-то призналась мне, что сожалеет о закате эпохи социализма, потому что в новые времена безвременная кончина важных персон трансляции «Лебединого озера» не удостаивается, максимум – упоминания в «Новостях» и «Криминальном вестнике», а это далеко не так красиво.
