Дарья Донцова - Билет на ковер-вертолет
Впрочем, и среди газет имелись малодоступные, любимые, такие, как «Вечерняя Москва» с желанным кроссвордом и программой телепередач и «Литературная газета» (или, просто и ласково, «Литера-турка») с ее последней страницей, на которой регулярно выступали лучшие юмористы и сатирики.
Книги в семьях берегли. Фраза «Иван Иванович взял у нас третий том из собрания Чехова и не отдал» звучала более драматично, чем «Иван Иванович предал Родину». В «стенках», на самом видном месте, около добытых в тяжелом бою хрустальных бокалов производства братской Чехословакии и фарфорового сервиза «Мадонна», сделанного в Германской Демократической Республике, теснились шеренги томов, в основном у всех одинаковые — «зеленый» Чехов, «голубой» Куприн, «серый» Лев Толстой, «оранжевый» Майн Рид, «коричневые» Бальзак и Золя… Впрочем, цвет переплетов мог меняться. Совсем шикарно, например, смотрелось собрание сочинений Горького, в суперобложке с фотографией хмурого Пешкова. Книгами гордились, их не давали читать малознакомым людям из боязни лишиться томика, и уж совершенно невозможно было разрешить ребенку принести в школу, на урок литературы, «Войну и мир» или «Мцыри» из домашнего собрания. Кстати, украсть книгу считалось не слишком зазорным.
Теперь понятно, почему в СССР были столь распространены библиотеки? Ими пользовались учащиеся, их родители и пенсионеры, последние частенько просиживали в читальных залах, «глотая» новинки в толстых журналах. Самым лучшим посетителям, особо себя зарекомендовавшим, многолетним знакомым, библиотекари могли сделать царский подарок: вечером, в девять часов, после закрытия читального зала, товарищу давали журнал на дом со строгим приказом принести его утром, к открытию. Вечер и ночь вы могли провести, слившись в экстазе с обожаемым «Новым миром» или «Дружбой народов».
Библиотеки были не только местом, где обменивали книги, там общались с единомышленниками, встречались с писателями, организовывали кружки и студии.
Книгохранилище, где трудилась Майя Леонидовна, а в те годы просто Майечка, не являлось исключением. Маленькая зарплата компенсировалась возможностью всегда иметь под рукой любимые книжки и огромным кругом общения. Те, кто полагает, что в библиотеку приползают лишь старики, ошибаются. К стойке, за которой восседала Майя, частенько подходили молодые люди, и мужа себе девушка нашла именно среди читателей.
Из толпы посетителей Майя особо выделяла двоих — милую, интеллигентную Теодору Вольфовну Блюм и слегка странноватого историка Федора Сергеевича Константинова.
Теодора обожала любовные романы, вещь, еще более редкую в советской действительности, чем детективы. При почти полном отсутствии новинок Теодора утешалась Бальзаком, Мопассаном, Золя и советской литераторшей Людмилой Уваровой. Майя ничего не знала о семейной жизни Теодоры, но считала ее одинокой, справедливо полагая, что замужняя женщина не станет просиживать часами в библиотеке.
Очень скоро Блюм превратилась в активистку, потом она стала на общественных началах приводить в порядок каталог. Ласковая, приветливая, всегда более чем просто, но опрятно одетая Теодора ни разу не обмолвилась ни словом о своей семье. Вернее, она весьма охотно рассказывала о своих родителях и даже о дедушке с бабушкой, но о муже и детях молчала, следовательно, их и не имелось. И потом, каждый день, ровно в шестнадцать часов, Теодора входила в библиотеку и сидела в ней до закрытия. Ну какой супруг потерпит подобную вольность? Теодора была таким же постоянным атрибутом книгохранилища, как ящики, в которых находилась картотека, или бюст Ленина при входе.
Федор Сергеевич Константинов тоже прибегал в библиотеку почти ежедневно. Он жил напротив, буквально в двух шагах, и позволял себе некоторую вольность в одежде — приходил в домашнем, чем смущал Майечку. Старый историк внешне походил на сумасшедшего, хоть и являлся профессором, известным ученым, примерным семьянином и отцом двух девочек. Стоило послушать, с каким выражением Федор Сергеевич просил Майю:
— Милая барышня, дайте мне литературу вот по этому списку.
Кстати говоря, в отличие от некоторых несознательных людей Константинов никогда не задерживал книг. Если профессор заболевал, тогда с пакетом в библиотеку приходила его жена Розалия, очень приятная дама, большая любительница поэзии, весьма романтичная особа.
Как-то раз Майечка набралась наглости и попросила Федора Сергеевича выступить перед читателями с лекцией. Константинов не отказал. Мало того, что он потратил два часа, растолковывая легенды и мифы Древней Греции, так еще и не пожалел времени на подготовку к выступлению — подобрал и принес слайды, продемонстрировал их собравшимся.
У Константинова, как уже говорилось выше, было две дочки. Младшую Майя почти не видела, зато старшую, Марину, ежедневно — та очень любила сидеть на подоконнике, смотря вдаль.
Времена стояли идиллические, об организованной преступности люди ничего не слышали, квартира Константиновых находилась на первом этаже, но никаких решеток там и в помине не имелось. Марина маячила на подоконнике и зимой, и летом. В холодное время года рама была закрыта, а вечером Розалия задергивала плотные шторы. Но, уходя домой и запирая двери библиотеки, Майя чувствовала на своей спине чужой взгляд и машинально оборачивалась. Улица пустовала, в окнах дома напротив кое-где горел свет, а у Константиновых всегда было темно (Розалии не нравились посторонние взоры, которые случайные прохожие бросали в ее комнаты). Но Майя понимала: Марина сидит на подоконнике, и это она сейчас глядит на библиотекаршу.
Шло время. Майя, стремительно сделав карьеру, стала директором. Теодора, слегка постарев, по-прежнему проводила каждую свободную минуту в библиотеке, Константинов старательно работал, писал монографии, Марина не потеряла привычку мечтать на подоконнике. Ни в чем плохом девочка замечена не была. Если Майя Леонидовна, приметив хрупкую фигурку на улице, приветливо махала рукой и говорила: «Здравствуй, деточка», то Мариночка вежливо отвечала: «Добрый день». Сама она, будучи очень хорошо воспитанной девочкой, разговора не начинала. В библиотеке Марина не бывала, зато ее младшая сестричка, став школьницей, иногда забегала за учебной литературой.
В общем, ничто не предвещало несчастья, гром грянул буквально с ясного неба.
В начале мая, как раз после своего дня рождения, Майя Леонидовна пришла на работу первой и села в крохотном кабинетике. На дворе стояла редкая для Москвы теплая, безветренная, сухая погода. Столичные жители радовались непривычному теплу уже неделю, и Майя Леонидовна не являлась исключением — она открыла окно кабинета, которое выходило не на улицу, а во двор, и принялась перекладывать бумажки на столе.
Внезапно послышались громкие голоса, потом крик. Майя Леонидовна покачала головой и вышла в коридор. Она предположила, что по библиотеке носятся здоровенные лбы-школьники, которых можно было бы считать взрослыми, если бы не их поведение.
Но в подведомственном учреждении оказалось пусто, вопль летел с улицы. Директор вышла на крыльцо и увидела невероятную картину. По узкому тротуару бежал Федор Сергеевич Константинов, облаченный в пижаму и домашние тапки, в правой руке профессор сжимал длинный брючный ремень.
— Убью! — вопил всегда корректный ученый. — Насмерть! Мой принц! Это она! Теперь понятно! Больше некому!
Майя Леонидовна ахнула. Но тут из подъезда дома напротив выскочила Розалия в криво застегнутом халатике и кинулась за супругом. Через пару шагов со ступней Розалии соскользнули шлепки, но женщина, не обратив на это внимания, понеслась дальше босиком.
От вида дамы Майя Леонидовна совершенно обалдела. Пробежка ученого в пижаме выглядела, конечно, по-идиотски, но профессор и в библиотеку мог притопать в ней или в разных тапках. А один раз и вовсе случился конфуз. Как-то зимой Константинов, заявившись за литературой, снял в гардеробе пальто, спокойно повесил его на вешалку, вошел в зал и… услышал взвизг библиотекарш.
— Что случилось? — начал ошарашенно оглядываться профессор. — Я напугал вас?
— Э… э… — забормотала красная от смущения Майя Леонидовна, — э… в общем… простите, конечно… но вы забыли надеть брюки.
Федор Сергеевич уставился на свои ноги, обтянутые серо-голубыми кальсонами с трогательно болтавшимися у щиколоток завязочками, потом схватился за голову и спешно ретировался. Так что рассеянность ученого переходила все границы, но была известна, поэтому вид историка в пижаме не потряс Майю. Но, глянув сейчас на Розалию, она испытала шок.
Не успела директриса переварить увиденное, как профессор, покачнувшись, упал на тротуар. Жена бросилась к мужу.
— Помогите! — заорала она. — Врача!
Возле Константинова стала собираться толпа. Майя Леонидовна сбегала к телефону, вызвала «Скорую» и ринулась на улицу.
