Элизабет Питерс - Лев в долине
По настоянию Эмерсона я отправилась на поиски Рамсеса и обнаружила его в вагоне третьего класса, где он, сидя на корточках, развлекал болтовней особу, чей легкий и нескромный наряд не оставлял никаких сомнений относительно рода ее занятий. Насильственно водворив Рамсеса обратно в купе, я усадила его у окна, а сама, дабы он не сбежал, села рядом.
Пришлось и ему любоваться пирамидами. Я видела только грязный воротник и спутанную до неприличия курчавую шевелюру, но догадывалась, что он созерцает чудо света без малейших эмоций. Лицо Рамсеса обычно бесстрастно. У него большой нос, подбородок под стать носу и совершенно не английский оттенок кожи. Его легко принять за малолетнего египтянина. Именно поэтому, а также из-за царственных замашек Эмерсон прозвал нашего сына Рамсесом. Надеюсь, читатель и без подсказки догадывается, что сама я не осмелилась бы дать английскому ребенку столь экзотическое прозвище.
Головы Эмерсона, Рамсеса и кошки Бастет не позволяли мне наслаждаться видом из окна, поэтому я откинулась на спинку сиденья, на всякий случай не спуская глаз с затылка сына.
* * *Я по привычке заказала номера в гостинице «Шепард». Эмерсона это категорически не устроило. Впрочем, я каждый год слышу от него одни и те же жалобы и привыкла не обращать на них внимания. Есть гостиницы поновее, предлагающие не меньше комфорта, зато постояльцы «Шепарда» получают все мыслимые удобства и заодно попадают в самый центр великосветской жизни Каира. Меня привлекает в этой гостинице как раз то, что совершенно безразлично Эмерсону. Он бы предпочел поселиться в арабском квартале и наслаждаться отсутствием водопровода и канализации. (Мужчины по своей природе – неисправимые грязнули. Эмерсон относится к тем немногим, кто осмеливается признаться в этом вслух.) Я уже научилась мириться с любыми лишениями, но не вижу причин отказывать себе в комфорте, когда он доступен. Мне хотелось отдохнуть несколько дней от корабельной скученности, прежде чем удалиться в пустыню.
Уверена, любой счел бы это мое желание разумным. Эмерсон утверждает, правда, что я предпочитаю «Шепард» из любви к сплетням, но это, конечно, шутка.
Я слышала жалобы, будто в разгар сезона в «Шепарде» трудно найти свободные номера, но мне обычно везет. Нас там встречают как давних и желанных постояльцев. Поговаривают, что герр Бехлер, управляющий гостиницей, смертельно боится Эмерсона, потому и удовлетворяет все его требования, но к этим слухам нельзя относиться серьезно. Герр Бехлер – мужчина рослый и крепкий, такого трудно запугать.
В этот раз он ждал нас на террасе, чтобы радушно приветствовать – заодно с другими гостями, прибывшими в Каир александрийским поездом. Его величавая голова с роскошной седой гривой возвышалась над толпой. Мы уже готовились вылезти из кареты, когда позади нас остановился еще один экипаж. Мы не могли его не заметить – столь сильное впечатление он произвел на людей, отдыхавших на террасе. Публика разом оцепенела, уставившись на прибывших. Через минуту мертвая тишина сменилась возбужденным перешептыванием.
Два серых коня-близнеца, впряженных в экипаж, потряхивали гривами, украшенными багровыми перьями; они гарцевали на месте, каждым движением демонстрируя породистость. Высокий стройный мужчина в костюме для верховой езды и надраенных башмаках спрыгнул на землю и бросил вожжи стоявшему на задках форейтору. Казалось, по его черным волосам прошлись тем же гуталином, что и по башмакам, тонкие черные усики выглядели нарисованными, в правом глазу ослепительно поблескивал монокль.
– Будь я проклят, если это не мерзавец Каленищефф!
Эмерсон не умеет разговаривать тихо. На его зычный голос оглянулись все, включая самого Каленищеффа, в бесстыжей улыбке которого проглянула некоторая растерянность. Но уже в следующую секунду он пришел в себя и помог выйти из экипажа своей спутнице.
На ее тонкой шейке и узких запястьях сверкали бриллианты, серо-зеленое шелковое платье туго обтягивало стройный стан, на воротнике из белого шифона мерцала брошь с изумрудами. Зонтик был в тон платью. Под зонтиком я успела рассмотреть очаровательное смеющееся личико. Щечки и губки на этом личике были гораздо ярче, чем им назначила Природа.
Эффектная пара стремительно поднялась по ступенькам и исчезла за дверями гостиницы.
– Любопытно... – проговорила я. – У кого хватило...
– Неважно! – отрезал Эмерсон, твердо беря меня за руку.
По традиции нам предоставили номера на третьем этаже, с видом на сады Эзбеки. Разобрав вещи и переодевшись, мы спустились на террасу выпить чаю. Эмерсон меньше обычного ворчал по поводу чаепития, которое он считает «абсурдным светским ритуалом», так как долгая дорога и густая уличная пыль вызвали у всех нас нестерпимую жажду.
Чаепитие на террасе гостиницы «Шепард» – популярнейшее развлечение среди праздных туристов, но даже такие бывалые путешественники, как мы, никогда не устают от живописных картин египетской жизни, которыми изобилует улица Ибрагима Паши. Вокруг гостиницы снуют попрошайки, торговцы, погонщики ослов, конные повозки разной степени неопрятности. Всех здесь обуревает одно желание – подработать, оказав мелкую услугу постояльцам гостиницы.
Мы уселись за столик и продиктовали официанту заказ, потом я достала из кармана платья лист бумаги. Это был список запретов для Рамсеса, который я немедленно ему зачитала. Начинался список с требования «не болтать с погонщиками ослов», а кончался мольбой не повторять слов, услышанных от погонщиков ослов в прошлом году". Рамсес бегло говорит по-арабски – увы, на самом вульгарном жаргоне этого изысканного языка.
Среди гостей было немало знакомых лиц, но с нами никто не заговаривал. Мы тоже не горели желанием погрузиться в светскую болтовню: Эмерсон не обнаружил среди присутствующих ни одного египтолога. Мы уже собиралась подниматься наверх, когда мой несдержанный на язык супруг снова выругался.
Обернувшись, я увидела Каленищеффа. На его лице застыла фальшивая улыбка.
– Добрый день, мадам, добрый день, профессор, добрый день, молодой человек... С возвращением в Каир! Позвольте...
– Не позволю! – отрезал Эмерсон, отнимая у Каленищеффа кресло. – Как вы смеете обращаться к миссис Эмерсон? Само ваше присутствие – оскорбление для любой порядочной женщины!
– Спокойно, Эмерсон, спокойно. – Я приподняла зонтик.
Каленищефф попятился. Вспомнил, видно, как я однажды ткнула его своим оружием, когда этот хлыщ вознамерился прикоснуться ко мне.
– Давай его выслушаем, – предложила я.
– Я вас не задержу, – пробормотал Каленищефф, как завороженный глядя на зонтик. – Предлагаю заключить соглашение, – продолжил он, понизив голос. – Если угодно, сделку.
– Что?! – взревел Эмерсон. – Сделка? Никаких сговоров с ворами и убийцами!
– Тише, Эмерсон! – взмолилась я. Люди за соседними столиками перестали изображать хорошие манеры и ловили каждое наше слово. – Пусть говорит.
Каленищефф по-прежнему улыбался, хотя теперь это больше походило на судорожную гримасу, на лбу у него выступил пот.
– Для меня не секрет, как вы ко мне относитесь, – прошипел он. – Не хотите сделки, так хотя бы поверьте моему обещанию. Я покидаю Каир и вообще Египет. Дайте мне несколько дней на завершение дел, и, клянусь, вы больше никогда меня не увидите и не услышите.
– И куда же вы направляетесь? – полюбопытствовала я.
– Это не должно вас интересовать, миссис Эмерсон.
– Вам придется бежать на край света, чтобы до вас не дотянулись длинные руки бывшего вашего господина, – произнесла я со значением.
Его худое лицо стало мертвенно-бледным.
– Почему вы говорите... Что заставляет вас предполагать?..
– Бросьте, Каленищефф! Это же совершенно очевидно! Что-то – или кто-то – так сильно вас напугало, что вы готовы бежать из Египта без оглядки. Кто же еще это может быть, кроме самого дьявола во плоти, Гения Преступлений? Мы не смогли доказать, что вы принадлежали к его банде, но знать-то знали. Если вы задумали предать своего всезнающего и всевидящего хозяина, то советую добровольно сдаться полиции, а еще лучше – нам.
– Вы заблуждаетесь, – прошептал Каленищефф. – Это ошибка. Я бы никогда... Я никогда не имел отношения к...
Эмерсон зловеще нахмурился. Когда он понижает голос, угроза звучит гораздо выразительнее, чем когда дерет глотку. Каленищефф знал это лучше других.
– Это вы ошибаетесь, мерзавец. Сколько бы вы ни твердили о своей невиновности, меня вам не провести. При следующей встрече со своим хозяином передайте ему, чтобы он не вставал у меня на пути. Это и к вам относится. Не желаю иметь с вами ничего общего. Будете мне мешать – раздавлю, как насекомое! Ясно?
Я бы выразила эту мысль помягче и потому быстро проговорила:
