Не было бы счастья - Антонова Александра
Набросив на себя халатик, я поспешила в светелку. Гоша предлагал себя в компанию, видимо, ему тоже не спалось. Но я была непреклонна и оставила его в комнате.
В светелке никого не было.
Немного поразмыслив, я спустилась вниз. Звуки человеческого присутствия доносились из зимнего сада.
― Семь первых… семь третьих… я ― пас… ― неслось через приоткрытую дверь.
Я заглянула в оранжерею. Вся компания в том же составе сидела за столом. Разочарованно вздохнув, я решила вернуться к себе. Однако не стала подниматься по парадной лестнице наверх, а вышла на улицу. Было новолуние. Тоненький серп висел среди звезд арбузной коркой. Старый дом тонул в темноте, лишь неровное пятно света перемещалось в окне будуара. Мне подумалось, что Эмма Францевна обычно в это время уже спит, а сегодняшние события заставили ее беспокойно мерить шагами комнату со свечой в руке.
Не долго думая, я ухватилась за ветви липы и вскарабкалась на ту же ветку, на которой мне уже приходилось кормить комаров прошлой ночью. Видимо, сегодня у насекомых был выходной.
Шторы на окнах были плотно задернуты. Как я ни старалась, через плотную ткань мне ничего не удалось рассмотреть. Пятно света еще немного покружило по будуару и переместилось в спальню. Окна спальни с моего дерева совершенно не просматривались, поэтому я повторила свой путь вниз, на этот раз более разумным способом, и благополучно достигла твердой земли.
― Ну, как там наверху? Погода хорошая? ― раздался над ухом насмешливый голос Федора.
― А ты опять хотел мне помочь упасть с дерева? ― рассердилась я.
― Да, у меня это хорошо получается.
Перебрасываясь колкостями, мы направились в сторону реки. Послушали лягушек, полюбовались ночными пейзажами Трофимовки и вернулись к дому, проделав обратный путь в молчании.
― Полина, ― остановил он меня среди яблонь. ― Я давно хотел тебе сказать… Нет, ничего… Как ты думаешь, почему Влад пошел напролом, а не стал посылать Эмме Францевне анонимные письма с просьбой поделиться доходами? Ведь так безопаснее, во всяком случае, он сохранил бы инкогнито.
― Мне кажется, он торопится. Авантюра с письмами требует достаточного количества времени на обмен любезностями и обсуждение доставки денег в нужное место. Видимо, он дал Эмме Францевне ночь на обдумывание ответа. Завтра все станет ясно… Либо она поделится с ним деньгами, либо посмеется над ним, либо закопает в ореховой роще… Ой, Федор, а где твоя трость?
― Где-то потерял… Теперь это не имеет никакого значения… Эмма Францевна и Влад прекрасно разберутся между собой. Они уже не дети, знают, в какие игры играют, два сапога ― пара… Девочка моя, тебе здесь делать больше нечего, ― он притянул меня к себе и заглянул в глаза. ― Я тебя завтра увезу.
― Э-э, кажется, мне уже пора, ― выскользнула я из его рук и улизнула через боковую дверь к себе, в царские апартаменты с мебелью карельской березы.
Часы показывали половину второго ночи.
Морфей, наконец, распростер свои объятия, и я уснула…
Меня разбудила беготня по коридору и возбужденные голоса домочадцев. Уже рассвело. На часах было почти шесть часов утра. Гоша проснулся и напряженно внюхивался в щелочку под дверью.
Я выскочила в коридор.
На площадке боковой лестницы столпились Глаша, дядя Осип, Федор и Влад. Они смотрели вниз.
― Что случилось? ― протиснулась я между ними.
Никто не ответил, но мне и так все было ясно.
На нижней площадке, разметав руки и неестественно вывернув шею, лежала Эмма Францевна. Около нее стоял на коленях Аркадий Борисович и профессиональными движениями проверял, теплится ли жизнь в теле моей двоюродной бабушки. Доктор поднял на нас глаза, и мы поняли, что — не теплится.
Эмма Францевна лежала на спине, головой в сторону входной двери. Из-под розового атласного халата со стегаными обшлагами рукавов и воротником выглядывал подол батистовой ночной рубашки и худые лодыжки ног. На одной ступне еще держалась изящная домашняя туфелька с помпоном, второй не было видно. Пальцы правой руки сжимали медный подсвечник со сломанной свечой. Лицо ее было скорее удивленным, чем испуганным, седые волосы заплетены в жидкую косичку.
Глаша тихонько всхлипывала, остальные молчали.
Аркадий Борисович обошел ноги Эммы Францевны и поднялся наверх.
― Судя по всему, она потеряла равновесие, и упала. Несчастный случай. Но милицию придется вызывать. Пока ничего не трогайте.
Мы столпились в коридоре и наблюдали, как доктор вызывает местных блюстителей правопорядка по сотовому телефону. Он один был полностью одет: в тройку мышиного цвета. Однако брюки выглядели так, как будто он в них спал. Влад щеголял элегантным длинным шлафроком, перевязанным витым шнуром с кистями. Федор был в одних джинсах, с голым торсом и босиком. Только тут я обратила внимание, что мускулатурой он обладает достойной. Дядя Осип довольно комично выглядел в полосатой коротковатой пижаме на громоздком теле. Глаша, как обычно, была одета в сарафан, головной платок и обрезанные валенки.
― Хорошо бы кофейку, ― потер ладони Аркадий Борисович.
Тут я обнаружила, что стою среди людей в голубой детской пижаме с зайчиками, и ринулась к себе переодеваться.
Через десять минут мы тем же составом, но уже цивильно одетые, спустились по парадной лестнице на улицу и направились в сторону летней кухни. По дороге мы обратили внимание, что возле «Вольво» Влада стоит белый «Мерседес» Ариадны.
― Позвольте, ― сказал доктор. ― Мы вчера закончили игру где-то около трех. Ариадна сказала, что ей надо домой, утром у нее открытие какой-то выставки. Отец Митрофаний пошел ее провожать. Неужели, с ними тоже приключилось несчастье?
Мы сгрудились и принялись истошно вопить:
― Ариадна! Отец Митрофаний!
Они выскочили из хозяйственных построек в растрепанном виде. Ариадна на ходу натягивала рукав черного трикотажного платья, перо в ее прическе отсутствовало. Отец Митрофаний пятерней приглаживал бороду и вытаскивал из нее соломинки.
― Что случилось? ― крикнули они хором.
― Эмма Францевна умерла, ― ответил Аркадий Борисович.
― Ах, ― приложила Ариадна ладони к щекам. ― Не может быть! Она такая бодрая женщина!
― На все воля Божья, ― закрестился батюшка, выпрастывая крест из-под рясы, скосил глаза на свою спутницу и осекся.
Мы дошли до летней кухни, и расселись вокруг стола. Дядя Осип варил ароматный кофе, Глаша доставала из буфета чашки, а мы молча сидели. Вид у всех был невеселый.
Бренча подвеской, подкатил милицейский «Жигуленок», за ним следом подъехал белый фургон. Два вялых милиционера вышли из машины. Тот, который был потолще, поздоровался с Аркадием Борисовичем за руку. Они важно проследовали к боковой двери большого дома и скрылись за ней. Мы стояли на улице, переминались с ноги на ногу и вздыхали.
А день обещал быть жарким. Томление достигло апогея, когда, наконец, распахнулась дверь, и представители власти вышли на белый свет.
―… наверняка, перелом шейки бедра, пары ребер, сдвиг шейных позвонков, перелом основания черепа и кровоизлияние в черепную коробку, ― задумчиво перечислял доктор.
― Значит так, ― сказал начальник, обращаясь к нам. ― Документики свои предъявите и далеко не расходиться. Доктор вскрытие сделает, ежели отравление там какое, или следы борьбы, мы сразу кого надо арестуем.
Он обвел нас ленивым взглядом из-под взъерошенных бровей, отчего я моментально вспотела, и почувствовала угрызения совести.
После мучительной процедуры предъявления паспортов второму милиционеру, которому было еще далеко до объемов начальника, но которого я бы не осмелилась назвать «худышкой», машины отбыли. Милиционеры укатили на «Жигуле», а Аркадий Борисович на фургоне сопровождал тело.
Я боялась, что специалисты сразу распознают подделку моего паспорта, но опасения оказались напрасны. Никто ничего не заметил.
Мы опять собрались в летней кухне, и выпили еще по одной чашке кофе. Все выглядели какими-то оцепеневшими.
