Оттавио Каппеллани - Кто такой Лу Шортино?
Он утверждал, что стриптизерши ни от чего так не тащатся, как от фотографирования со вспышкой. Им сразу кажется, что они попали в высшее общество, и в результате они делают тебе blow jobs с офигительной страстью. Кармине было наплевать, заряжен фотоаппарат пленкой или нет. «На фига мне фотографии, – говорил он, – с меня достаточно, что твоя вспышка помогает мне поиметь любую кралю!» Впрочем, в аппарате Джеймса всегда имелась пленка. Он знал, что девки доставали Кармине звонками, так им хотелось увидеть свои фотки в газете. Кармине и правда звонил своим дружкам из отдела рекламы «Нью-Йорк дейли ньюс», в которой публиковались advertisements его сети прачечных, и договаривался с ними о заметке. Фотографии, запечатлевшие его в окружении девиц, он прилагал. Порой на снимке оказывался и Фрэнк: то он с подносом spigola al sale в руках шествовал по залу, то стоял на стреме, пока Кармине раздвигал ляжки какой-нибудь шлюхе. Однажды они даже затащили Фрэнка в nightclub. Сохранилось фото, на котором Фрэнк, развалившись на диване, наливает шампанское в бокал Кармине, сидящему в обнимку с Линдой, классной телкой, только что прибывшей из Сан-Джорджио, причем складывается такое впечатление, что Фрэнк наливает шампанское себе.
А теперь! ликовал про себя Фрэнк. Вот я чего достиг!
Чтобы не перевозбудиться, он прибегнул к испытанному с детства средству – заставил себя думать о какой-нибудь пакости.
Что за дерьмо этот мост Каттера! Какой это на хрен bridg? Он и на bridg-mo не похож! Скорее уж на канализационный коллектор. Подумаешь, висит себе в воздухе коридор, да к тому же тебя еще туда не пускают. Стоишь под ним как дурак и думаешь: что в нем интересного, на что тут глазеть и какого фига я здесь делаю?
– Look at it![65] – не переставая улыбаться фотографам, обратилась к нему Грета. – Здесь Дзеффирелли снял одну из своих самых красивых сцен!
Грете хотелось выглядеть веселой и счастливой, и она на самом деле весело смеялась, однако чувствовала, что для полного счастья ей чего-то не хватает. Камерон как-то сказала ей: когда находишься в center of things, где не ты неприкаянно вращаешься вокруг мира, а сияющий мир вращается вокруг тебя, на тебя порой наваливается такая смертельная усталость, что все тебе кажется чужим и далеким, даже твой любимый и твои родители.
Грета смотрела на Фрэнка, который озирал bridge – тот самый, что вовсе и не мост, и понимала, что что-то идет не так. Конечно, если вглядеться в профиль Фрэнка, да, скорее всего, и в профиль любого другого существа мужского пола, наверняка покажется, что что-то не так. Интересно, часто ли женщины вглядываются в профиль мужчины, которому отдали свое сердце? И возникает ли у них при этом крайне неприятное чувство, заставляющее думать: неужели это тот самый человек, которого я люблю? А потом он поворачивается к тебе анфас, и все становится на свои места.
Грета переместила взгляд и посмотрела на Фрэнка анфас. Damn, он все равно оставался чужим.
Грета уже открыла рот, чтобы сказать «It's wonderful,[66] Фрэнк!», или «Nice!», или еще какую-нибудь глупость в этом же роде, что-нибудь такое, что она привыкла говорить, когда решительно не знала, что сказать.
И тут вдруг Фрэнк ухватил ее за левую грудь и с силой сжал ее, потом вцепился ей в бюстгальтер и, бормоча «О Мадонна!», рухнул перед ней на колени – прямо при всем честном народе! Oh God, что это он собирается делать? мелькнуло в голове у Греты. Здесь, при всех? После этого у нее больше не осталось времени на размышления, потому что она начала медленно оседать, увлекаемая к земле Фрэнком, намертво вцепившимся в бретельки ее бюстгальтера. В этот миг что-то вылетело у Фрэнка изо лба, брызнув во все стороны, как будто кукушка выскочила из часов, только почему-то вместо кукушки бил фонтан.
Грета ахнула и схватилась за голову. С прической явно творилось что-то не то. Она обернулась и тут увидела Чаза – с лицом залитым кровью он медленно валился на асфальт.
Лежа на земле, за мгновение до того, как потерять сознание, Грета успела заметить, что у Чаза нет одного глаза.
Нуччо, довольно смеясь, поднял стекло автомобиля. Между колен у него стояло еще дымящееся ружье. Сидящий рядом с ним Бруно Парринелло тоже засмеялся и тронул с места битый «мерседес», который, взвизгнув резиной, резко набрал скорость и рванул на поднимавшуюся вверх улицу Гарибальди. Минуты не прошло, а он уже мчался по площади Сан-Кристофоро. Заложив крутой вираж и проехавшись еще более или менее целым крылом об угол дома, автомобиль влетел в настежь распахнутые ворота неосвещенного гаража. За ним тут же опустились ворота. Из машины вышли Нуччо, Бруно и еще двое парней, которые перебрались в белый грязный фургон, заставленный ящиками с зеленью. Фургон, фыркнув, выехал через другие ворота. Возле передвижной лавки, в которой продавались бутерброды с сосисками и жареный картофель, фургон притормозил, и водитель высунул руку в окно.
Продавец сосисок вложил в нее бутерброд и пиво.
«Ягуар» дона Лу бесшумно катил…
«Ягуар» дона Лу бесшумно катил по нижней части исторического центра Катании, заполненной шумной толпой молодежи. Отсюда он свернул на узкую улочку, на которой, как ни странно, не было ни души. В каменной стене углового дома, на высоте двух метров, было устроено нечто вроде миниатюрного алтаря. Под фотографией лежали свежие цветы и красовалась надпись: «Франческо Спампинато, 1967–1985»– Квартал назывался Сан-Берилло.
Здесь, между улицами Пистоне и Финанце и площадью Белле, такие мини-алтари – одно из следствий разборок сутенеров и рэкетиров – попадались повсюду. «Ягуар» двигался с плотно закрытыми окнами, и благодаря освежителю воздуха и включенному на всю мощь кондиционеру в него не просачивалась с улицы жуткая вонь мочи. Местные проститутки работали в старых домах без канализации, и помои здесь обычно выливали прямо на улицу. Мимо небрежной походкой прошествовали две задастые негритянки в одних лифчиках и трусах. Они шли, покачиваясь на высоких каблуках и выгнув спины, на первый взгляд лишенные позвоночника. Их лица покрывали уродливые шрамы – то ли следы кислотного ожога, то ли племенные насечки.
Машина свернула за угол. Ой-ой-ой, сколько же их здесь было!
Шлюхи стояли вдоль всей улицы, у каждой открытой двери. Марокканец в шелковом халате толкал тележку из супермаркета, груженную банками с пивом и термосами с кофе. На углу, опершись одной ногой о стену и оглядывая окрестности цепким взглядом, пристроился продавец музыкальных дисков.
Черная проститутка весом в добрый центнер и с лицом в темных пятнах, как будто засиженным мухами, едва завидев на улице автомобиль, быстренько шмыгнула в дом и с треском захлопнула дверь. Загремели засовы. Она пряталась на всякий случай, потому что запаздывала с платой за жилье.
На деревянном стуле сидела единственная здесь белокожая шлюшка в красном нейлоновом балахоне, читавшая старый потрепанный журнал. Из ее стоптанных тапок выглядывали грязные ступни, на полу стоял пластиковый поднос с остатками курицы. Шлюшка ковыряла в зубах мизинцем правой руки. Оторвавшись от журнала, она зазывно посмотрела на проезжающий «ягуар».
Пиппино неспешно свернул налево, пересек улицу Сан-Джулиано и через улицу Каза-дел-Мутилато выехал на площадь Театро-Массимо. Оставив музыкальный театр справа от себя, он остановил машину перед лестницей Палаццо деле Финанце – образцом столкновения в архитектуре стиля Муссолини со стилем барокко.
Пиппино вышел из машины, огляделся по сторонам, застегнул пиджак и лишь затем открыл дверцу перед дедом и внуком. Все трое двинулись ко входу во дворец: Пиппино в своей коричневой тройке шагал впереди, низко опустив голову, дон Лу и Лу – оба в черном – следовали за ним.
Так же первым Пиппино вошел в распахнутые двери дворца.
На лестничной клетке, заставленной стульями, толпились молодые «быки», по случаю воскресенья и встречи с американцами нарядившиеся в темные костюмы.
С недавних пор они стали носить с собой сицилийские карты и прямо здесь, на лестничной площадке, резались в брисколу. Раньше эти же самые парни носились на мотороллерах по всему Сан-Берилл о, собирая с шлюх дань наличными, которую затем свозили во дворец.
Все изменилось в тот день, когда Соннино, поколотив одну потаскуху, у которой между сисек висел медальон с изображением папы Пия, вдруг осознал, что от нее пахнет фиалками – точно так же, как пахло в комнате его матери, очень набожной женщины, чудом оправившейся после серьезной болезни. И тогда он заставил местных проституток бросить свое ремесло и поступить на работу в кинотеатры, на дискотеки и в пабы. А его «быки» занялись сбором жалоб и претензий. Во дворец с проклятиями и упреками повалили десятки шлюх, перебравшихся сюда из глухой провинции. Они мечтали обеспечить себе сносную жизнь в городе – скопить денег, открыть счет в банке, найти мужа. А тут на тебе – их неожиданно превратили в служащих, берущих кредиты.
