Елена Логунова - Закон вселенской подлости
– Хочешь, чтобы у тебя не было живота – вставай! – заключила я.
– Неправильный вывод, – возразила Юля и зевнула. – Правильный такой: хочешь сохранить фигуру – спи!
Я плюнула, запахнула халатик и вышла из светлицы.
И под дверью ванной столкнулась с Гавросичем.
Это было как столкновение двух поездов, один из которых прибыл не по расписанию. Причем опоздавшим поездом была вовсе не я!
– В чем дело, Гавросич? – спросила я крайне недовольно, даже забыв поздороваться, что обычно мне несвойственно. – Почему это вы не там, а тут?
– Потому что там занято! – Гавросич тоже не скрыл раздражения.
– Кем?!
Я прислушалась.
За дверью ванной мелодично журчала вода. Под аккомпанемент плещущих струй кто-то фальшиво распевал: «Я-а-а по-о-о-омню чудное мгнове-е-е-енье…»
Пение в отличие от мгновения не назвал бы чудным даже Робинзон Крузо, за двадцать лет отчаянно истосковавшийся по звукам человеческого голоса.
Тем более что на человеческий этот голос не очень-то походил.
Думаю, если бы на нашем с Гавросичем месте был композитор Глинка – автор данного романса на стихи Пушкина, – он как минимум горько заплакал бы. Казалось, что в ванной солирует музыкально бездарное животное отряда «Парнокопытные», семейства «Полорогие», подсемейства «Козлы».
– Передо мно-ой я-а-ви-и-илась ты-ы-ы! – с воодушевлением проблеял оккупант в ванной.
И я не выдержала – рявкнула:
– А ну, встань передо мной, как лист перед травой!
– Как Ференц Лист? – зачем-то уточнил Гавросич, явно сбитый с толку неурочным музицированием в санузле.
– Не дай бог! – испугалась я.
Если блеющее парнокопытное в ванной дерзнет напеть симфонию Листа «Фауст», я ему рога пообломаю! Даже моему долготерпению есть предел!
Весенние ручьи в ванной мигом пересохли.
В приоткрывшуюся дверь высунулось энергично ерзающее полотенце. Оно сошло за белый флаг перемирия – я не стала распускать руки.
– Доброе утро! – стянув махровое полотнище со всклокоченной мокрой головы, радостно возвестил Эдик.
Гавросич молча протолкался мимо него в ванную и запер за собой дверь.
– А чего это ты, скажи, пожалуйста, у себя дома не ночуешь? – спросила я недовольно.
– А мой дом теперь тут! – ответил Эд и широко раскинул руки, как бы обнимая просторы Гавросичевой двушки. – Мне дедушка лоджию сдал, так что отныне мы соседи!
– Спят мои соседи – белые медведи, – пробормотала я, вспомнив колыбельную из мультика про Умку.
И оглянулась на дверь светлицы.
А оттуда, лучась улыбкой, уже выплывал не белый мишка, а красное солнышко – Юлия свет Юрьевна Тихонова, явно жаждущая сменить фамилию на Эдикову.
Кстати, а какая у него фамилия?
«Надо было у Леши спросить, а ты опять забыла», – попенял мне внутренний голос.
Я смутилась.
Не потому, что внутренний голос представил меня склеротичкой, а из-за невысказанного предположения, будто следователь Леша Ромашкин будет мне что-то там рассказывать, словно ему не все равно, с кем беседовать…
– А что у нас на завтрак? – сбив меня с мысли, спросил Эд.
– Тебе Гавросич разве и кров, и стол обещал? – усомнилась я.
– Ой, Полька, да неужто мы не прокормим хорошего человека! – осияв дорогого гостя улыбкой столь теплой, что ему можно уже было и не сушить мокрые волосы феном, мягко упрекнула меня подружка. – Где трое, там и четверо!
«Это она сейчас о прокорме или о чем?» – уточнил мой внутренний голос.
Запросто могло быть, что о кавалерах.
Юля искренне считает, что лишних мужчин в жизни женщины не бывает.
Бывают запасные.
Изображая из себя радушную хозяйку, Юля увлекла Эда в кухню и по пояс погрузилась в холодильник, предварительно усадив кавалера на диванчик, с которого открывался наилучший вид на нее в этой интересной позиции.
Эдик шумно сглотнул слюнки.
Я закатила глаза и издала негромкое горловое рычание.
Кукушка-отшельница в часах схожими звуками присоединилась к моему негодованию, но ни Юля, ни Эд не обратили на нас с Варварой никакого внимания.
Хлебосольная подружка выгрузила из холодильника на стол все, кроме лекарств Гавросича, и призадумалась.
В этот момент я ретировалась из кухни, не без злорадства прикидывая, что Юленька будет делать дальше. Повариха она никакая, так что, пока к плите не встанет наш главный кашевар Гавросич, горячего завтрака дорогой гость не получит.
Я настойчиво поскреблась в дверь ванной, давая понять затаившемуся внутри деду, что не перевелись еще на земле нашей чистоплотные люди, желающие пройти ежеутренние водные процедуры.
– Иду, иду! – откликнулся изнутри понятливый Гавросич.
И действительно вышел, но не проследовал прямо в кухню, а сначала остановился и отчитал меня:
– А полы-то помыть вы забыли?
– Ой, забыли! – повинилась я и юркнула в ванную.
Регулярная еженедельная уборка квартиры – важное условие нашего соглашения с Гавросичем, как владельцем квартиры. Уборщицы мы с Юлей, прямо скажем, нерадивые, но Гавросич и сам не великий аккуратист, так что обеспыливать подоконники и полировать мебель от нас не требует. Фактически наша уборка сводится к еженедельному скоростному забегу со шваброй, и совершаем его мы с Юлей попеременно.
В воскресенье была моя очередь, но из-за истории с Чучундрой я о своей санитарной миссии напрочь забыла.
– Ой, я сейчас помою! – с энтузиазмом вскричала Юля в кухне.
Я чуть зубную щетку не проглотила.
Чтобы подружка по собственному почину взялась за уборку, да еще не в свой черед?!
Или это она продолжает изображать из себя хозяюшку, рисуясь перед Эдом?
– А вы пока завтрак приготовьте! – донеслось еще из кухни, и я успокоилась.
Ага, все в порядке, хитрюга Юля просто использовала экстренное мытье полов как предлог для отступления из кухни.
Хихикая, я привела себя в порядок – не спеша, чтобы Гавросич успел справиться с приготовлением завтрака сам, без ассистента-поваренка. Наконец открыла дверь, чтобы выйти, и толкнула Юлю, некстати оказавшуюся в коридоре.
– Ой, прости, не хотела тебя задеть, – я извинилась, но хмурое лицо подруги не просветлело. – Что? Больно ударила?
– Не больно, но страшно, – невпопад ответила Юля и схватила меня за руку.
В другой руке она держала швабру, и я приготовилась услышать что-нибудь вроде: «Вот тебе, Полька, инструмент, и пойди-ка попляши с ним!», но подружка сказала только:
– Живо иди сюда! – и потащила меня в дедову берлогу.
– Будем намывать полы в четыре руки? – уточнила я кротко, не оказывая сопротивления.
А попробуй, посопротивляйся! Юля весит вдвое больше, чем я.
– Забудь про полы!
– Охотно! – Я повеселела.
– И не радуйся раньше времени, сюда смотри! – Могучая подружка согнула меня пополам, как куклу, и едва ли не сунула под кровать. – Что ты видишь?
– Грязь! – вырываясь, сердито отрезала я.
Кровать у деда винтажная, на пружинной сетке, с металлическими спинками, похожими на ограду Летнего сада – из потемневшего металла с золочеными шишечками наверху. Матрас, перина и три пуховые подушки, образующие монументальную белую фигуру вроде обелиска Павшему Снеговику, пригибают сетку так близко к полу, что забраться под кровать человек нормальных габаритов (то есть моих) может только на пузе. Ра-зумеется, ни я сама, ни значительно более крупная Юля подкроватное ползание не практикуем, моем пол под ложем Гавросича вслепую. Подбираем свисающее до пола покрывало и шерудим, как получится, шваброй.
Понятно, что перфекционист Мистер Пропер из рекламы моющего средства этот способ не одобрил бы, но у нас с подружкой другого нет. Тем более что поломойному делу здорово мешает еще и крупногабаритный чемодан, загромождающий пространство под кроватью…
– Ой! А где чемодан?! – Я сообразила, что открывшаяся мне картина отличается от привычной.
– Вот и я о том же! – Юля пристукнула шваброй.
У меня мелькнула мысль, что слишком часто в последнее время я ее вижу с этим инструментом, и всякий раз в связи с пропажей чего-либо – то кактуса, то вот теперь чемодана…
– Где дедов чемодан? Его тоже украли? Как пончо и кактус? – Юля сыпала вопросами. – А как? И когда?
– Стой! – Я вскинула руку, устанавливая символическую плотину на пути словесного потока. – В прошлое воскресенье дежурной поломойкой была ты. Вспомни, тогда чемодан был на месте?
– Помню, был. Да сколько я себя тут помню, он всегда был! И зимой, и летом…
– Одним черным цветом, – на автомате договорила я.
И тут упоминание зимы проассоциировалось у меня со снегом, снег – с санями, а сани – со следами на лестнице.
– Мне все ясно! – охнув, заключила я. – Чемодан уперли в то воскресенье.
– Это как-то странно, ты не находишь? Я в растерянности, – призналась Юля. – Кактус и пончо сочетались логично, но при чем тут чемодан?!