Алан Брэдли - Сладость на корочке пирога

Полицейский участок в Хинли располагался в здании, которое некогда служило постоялым двором. Неуютно зажатый между маленьким парком и кинотеатром, его наполовину обшитый деревом фасад угрюмо возвысился над улицей, с крыши свисал голубой фонарь. Пристройка из шлакоблоков, выкрашенная в неинтересный коричневый цвет, приклеилась к одной стороне здания, как коровья лепешка к проезжавшей мимо повозке. Я подозревала, что там находятся камеры.

Оставив «Глэдис» на парковке для велосипедов, которая была более чем наполовину заставлена официального вида черными «рейли», я поднялась по стертым ступеням к передней двери.

Сержант в форме сидел за столом, перебирая бумаги и почесывая свои редкие волосы заостренным концом карандаша. Я заулыбалась и направилась мимо него.

— Стоять, стоять! — прогремел он. — Куда вы, по-вашему, идете, мисс?

Видимо, это особенность полицейских — говорить вопросами. Я улыбнулась, сделав вид, что не поняла, и пошла к распахнутой двери, за которой увидела темный коридор. Быстрее, чем я могла представить, сержант вскочил на ноги и схватил меня за руку. Меня поймали на месте преступления. Больше ничего не оставалось, кроме как зареветь.

Ненавижу это делать, но это единственное оружие, которое у меня оставалось.

Десять минут спустя мы прихлебывали какао в чайной комнате при участке, П. С. Глоссоп и я. Он поведал мне, что дома у него есть такая же девочка, как я (в чем я, правда, сомневалась), по имени Элизабет.

— Она большая подмога своей бедной матери, наша Лиззи, — рассказывал он, — поскольку миссис Глоссоп, жена моя, упала с лестницы в яблоневом саду и сломала ногу две недели назад, в субботу.

Первой моей мыслью было, что он читал слишком много выпусков «Бино» или «Денди»;[43] что он рассказывает все это для развлечения. Но честное выражение его лица и нахмуренные брови быстро дали понять мне обратное: это настоящий констебль Глоссоп и мне придется играть по его правилам.

Так что я снова начала всхлипывать и рассказала ему, что у меня нет матери и что она погибла в далеком Тибете, поднимаясь на гору, и что мне ее ужасно не хватает.

— Ладно, ладно, — сказал он. — В этих стенах запрещается плакать. Отвлекает от естественного достоинства этого места, так сказать. Тебе лучше утереть слезы, перед тем как я брошу тебя в тюрьму.

Я изобразила улыбку, которую он с интересом мне вернул.

Несколько детективов вошли в комнату за чаем и булочкой во время моего спектакля, и каждый мне ободряюще улыбался. По крайней мере, они не задавали вопросов.

— Можно мне увидеться с отцом, пожалуйста! — попросила я. — Его зовут полковник де Люс, я думаю, он здесь.

Лицо констебля Глоссопа внезапно побледнело, и я поняла, что раскрыла карты слишком быстро; теперь я против аппарата.

— Подожди здесь, — сказал он и ушел в узкий коридор, заканчивавшийся стеной с черными стальными засовами.

Как только он ушел, я быстро осмотрелась. Я находилась в мрачной тесной комнате, где мебель была настолько обшарпанной, будто ее купили прямо с тележки старьевщика, ножки потрескались и были покрыты вмятинами, словно их сто лет пинали уставными (форменными) сапогами.

В тщетной попытке улучшить ситуацию, крошечный деревянный буфет раскрасили в яблочно-зеленый цвет, но раковина являла собой проржавевший реликт, который словно одолжили в Вормвуд-Скрабс. Надколотые чашки и треснувшие блюдца печально стояли бок о бок в сушилке, и я в первый раз заметила, что средники на окнах фактически являли собой железные прутья, едва-едва замаскированные. Все это место имело странный резкий запах, который я почувствовала, как только вошла: пахло, словно разбился давно забытый в дальнем ящике пузырек одеколона.

Мне вспомнились отрывки арии из «Пиратов Пензанса». «Полицейский — не счастливчик», — пели по радио, и, как обычно, Гилберт и Салливан[44] оказались правы.

Я прислушалась на мгновение, склонив голову, как Максимилиан, чтобы усилить мой и без того острый слух. Где-то вдалеке низкие голоса гудели, как пчелы в улье.

Я медленно заскользила по полу, словно впечатлительная сеньорита в танго, и резко остановилась перед дверью. С того места, где я стояла, был виден только угол стола сержанта снаружи в холле, и, к счастью, на нем не покоился никакой официальный локоть.

Я отважилась на вылазку. Коридор был пуст, я протанцевала незамеченной до самого выхода и выбралась на дневной свет.

Хотя я не была заключенной, мое облегчение было огромным.

Я небрежно прошлась до велосипедной парковки. Десять секунд — и я уеду отсюда. И тут, словно мне в лицо плеснули ледяной воды, я застыла в ужасе: «Глэдис» исчезла! Я едва сдержала крик.

Тут стояли служебные велосипеды с назойливыми маленькими лампочками и багажниками для казенного имущества — но «Глэдис» не было!

Я посмотрела по сторонам, и теперь, когда я была пешком, улицы почему-то казались неожиданно и пугающе незнакомыми. Куда идти? Где дорога домой?

И, как будто у меня было недостаточно проблем, собиралась гроза. Черные облака бурлили в западной части неба, а тучи, собравшиеся прямо над головой, уже приобрели неприятно багровый синячный оттенок.

Меня переполнил страх, а затем гнев. Как я могла так сглупить и оставить «Глэдис» неприкованной в незнакомом месте? Как я попаду домой? Что станет с бедной Флавией?

Фели однажды сказала мне, что никогда нельзя выглядеть уязвимо в незнакомой обстановке, но сейчас я подумала, способен ли кто-нибудь на это?

Так я думала, когда на мое плечо легла тяжелая рука и голос сказал:

— Я думаю, тебе лучше пойти со мной.

Это был инспектор Хьюитт.

— Это будет очень неправильно, — заметил инспектор. — Совершенно неуместно.

Мы сидели в кабинете: длинной узкой комнате, которая служила баром в те времена, когда здесь был постоялый двор. Она была впечатляюще аккуратной, здесь не хватало лишь ландышей в вазе и фортепиано.

Картотека и письменный стол совершенно обыкновенного вида; стул, телефон и книжная полочка, на вершине которой стояла фотография женщины в верблюжьем пальто, опирающейся на затейливые перила каменного моста. Я почему-то ожидала большего.

— Твой отец задержан до тех пор, пока мы не получим некоторую информацию. После чего он, скорее всего, будет перевезен в другое место, место, которое назвать я не имею права. Прости, Флавия, но увидеть его невозможно.

— Он арестован? — спросила я.

— Боюсь, что да, — ответил он.

— Но почему? — Это был неправильный вопрос, и я поняла это, едва он вырвался из меня.

Инспектор посмотрел на меня как на ребенка.

— Послушай, Флавия, — начал он. — Я знаю, ты расстроена. Это понятно. У тебя не было возможности увидеть отца перед тем… Ладно, ты была далеко от Букшоу, когда мы привезли его сюда. Это все нелегко для полицейского офицера, знаешь ли, но ты должна понять, что иногда то, что я очень хотел бы сделать как друг, я не имею права сделать как представитель его величества.

— Я знаю, — сказала я. — Король Георг VI — не легкомысленный человек.

Инспектор Хьюитт печально посмотрел на меня. Он встал из-за стола, подошел к окну и уставился на собирающиеся облака, заложив руки за спину.

— Нет, — сказал он наконец, — король Георг VI — не легкомысленный человек.

Тут вдруг меня осенило. Словно от пресловутой вспышки молнии, все встало на свои места, все сошлось, как кусочки пазла.

— Могу я быть откровенной с вами, инспектор? — спросила я.

— Конечно, — ответил он. — Я слушаю.

— Труп в Букшоу — это человек, который приехал в Бишоп-Лейси в пятницу из Ставангера в Норвегии. Вы должны освободить отца немедленно, инспектор, потому что, понимаете ли, он этого не делал.

Хотя инспектор был несколько захвачен врасплох, он быстро взял себя в руки и снисходительно улыбнулся.

— Не делал?

— Нет, — заявила я. — Я сделала. Я убила Горация Бонепенни.

14

Это был совершенно гениальный ход. Никто не мог доказать обратного.

Я проснулась посреди ночи, заявлю я, из-за какого-то странного шума в огороде. Я спустилась по лестнице и вышла в огород, где на меня напал грабитель: взломщик, может быть, собиравшийся похитить отцовские марки. После короткой схватки я его одолела.

Тише, Флейв, эта версия немного притянута за уши: Гораций Бонепенни был ростом больше шести футов и мог задушить тебя двумя пальцами. Нет, мы боролись, и он умер — может быть, больное сердце, следствие какой-нибудь давно забытой детской болезни. Ревматическая лихорадка, допустим. Да, именно так. Отсроченная застойная сердечная недостаточность, как у Бет из «Маленьких женщин». Я вознесла безмолвную молитву святому Танкреду о сотворении чуда: пожалуйста, дорогой святой Танкред, сделай так, чтобы результаты вскрытия Бонепенни подтвердили мою выдумку.