Елена Логунова - Афродита размера XXL
– Одну минуточку!
Опер стоял к Сашке ближе, чем я, зато у меня было немного места для разбега. Я вспомнила яркие моменты своей баскетбольной юности – прорыв под кольцо, прыжок для броска сверху – и применила незабытые приемы в новой игре:
– Васенька!
С выходом под воображаемое кольцо получилось не так изящно и мощно, как у Майкла Джордана, но тоже ничего. Опер отлетел в сторону, Сашка, на котором я повисла, как бешеная кошка на дубочке, закачался. Не знаю, что его сильнее подкосило – тяжесть моего тела или удивление. Уверена, до сих пор Анкиного сына никто не называл Васей.
– Э-э-э-э... – обалдело протянул Сашка.
Обалдение его меня вполне устраивало. Более того, я постаралась закрепить эффект, громко чмокнув «Васю» в щеку. Чем позже Сашка придет в себя, тем лучше, иначе он может ляпнуть что-нибудь не то. Я-то говорила самые правильные слова, хотя они и выглядели, как бред сумасшедшей:
– Вась, прости, я опоздала, а тут тетка дежурная такая злюка, она меня в отделение не пустила. Ну как там твоя бабушка?
– Бабушка, – тупо повторил замороченный Сашка.
Я спрыгнула с него, но не отцепилась, туго обхватила Анкиного великовозрастного оболтуса за талию и повлекла к лестнице, безостановочно лопоча и при этом как можно чаще упоминая имя «Вася» – чтобы самый тупой мент понял, что это никакой не Саша!
– Да, Вася, бабушка, как она? Что говорят врачи, Вась, какие прогнозы? Инсульт – дело серьезное, это не каждый переживет, а твоей, Вася, бабушке уже семьдесят восемь! Или семьдесят девять? Надо же, Вась, я забыла! Ах да, у нее же юбилей через месяц, значит, точно, семьдесят девять! Хоть бы дотянула старушка до своего праздника, а то как обидно будет, Вась, столько приготовлений, и все напрасно!
У бедного Сашки был такой вид, будто он тоже только что пережил инсульт, и даже не один. Уже вливаясь в поворот лестницы, я украдкой посмотрела на опера. Парень выглядел разочарованным. Мне хотелось думать, что разочарование его вызвано не тем очевидным фактом, что я увела Сашку, а тем, что я ушла с Васей. По-моему, я оперу приглянулась! Однако, к счастью, не настолько, чтобы меня преследовать.
Оживленно болтая про инсультную бабушку, я утащила покорного Сашку на четвертый этаж. Вход в тамошнее отделение был свободен (похоже, у пульмонологов в отличие от реаниматологов День открытых дверей), и мы не замедлили войти. Быстро-быстро – я шагом, оболваненный Сашка в вольном стиле «спотыкач» – прошествовали по коридору и вышли на боковую лестницу. Сделано это было, разумеется, не для того, чтобы в скоростном режиме насладиться картинами жизни и быта отделения, а с целью запутать следы.
На боковой лестнице я прекратила изображать из себя сладкую идиотку, отклеилась от Сашки и заговорила своим нормальным голосом, сохранив, правда, высокий темп речи:
– Спокойно, Саня, я не чокнулась, это было представление для того парня на лестнице – он из милиции, ждал тебя. Шевелись, будем отсюда убираться, у меня во дворе машина!
Не скажу, что эта информация вернула Сашке нормальный цвет лица, но притормаживать он перестал, так что минут через пять мы с ним уже сидели в машине и выезжали с больничного двора. Я сосредоточенно выкручивала руль, объезжая «Скорые», а Сашка держался за голову: выходили мы через цокольный этаж с низкими потолками, парень в спешке забыл пригнуться и крепко приложился лбом о притолоку.
– Паспорт с собой? – спросила я, оценив его бледность. – Если с собой, можем заехать в травм– пункт, а то вдруг у тебя сотрясение мозга. Давай? Только без паспорта не примут.
– Нет у меня ни паспорта, ни сотрясения, – нелюбезно ответил Сашка.
Я не стала настаивать. Приближался обеденный перерыв, на улицах было тесно от машин. Моторизированные офисные работники торопились к кормушкам, в нетерпении то и дело нарушая правила дорожного движения. Чтобы не попасть в ДТП, я была предельно внимательна и на разговоры не отвлекалась. Сашка тоже общаться не рвался, сидел тихо, смотрел в окошко и помалкивал. Я только удивлялась его выдержке: надо же, ни единого вопроса не задал!
С непроходимостью дорожного тракта боролись минут тридцать, пока не пробились на окраину. Там рулить стало полегче, и я первая не выдержала, нарушила затянувшееся молчание:
– Не хочешь узнать, куда мы едем?
Сашка нехотя повернул голову:
– Куда мы едем?
– За город, – ответила я. – Твоя мама просила увезти тебя из Екатеринодара, чтобы держать подальше от следствия по делу об убийстве Марии Петропавловской.
Сашка вздрогнул и снова отвернулся. Я с запоздалым раскаянием подумала, что тема гибели любимой женщины для парня наверняка очень мучительна, так что надо бы мне с ним поделикатнее...
– Есть предложения по поводу пункта назначения?
– Мне все равно, – глухо ответил Сашка.
Я сочувственно посмотрела на белобрысый затылок с трогательными мальчишескими вихрами. Бедный пацан, каково ему сейчас!
– Если все равно, то едем в станицу Верховецкую.
Сашка промолчал, но я уже разговорилась и не могла остановиться. Мне хотелось объяснить своему пассажиру, почему из сорока трех районов края я выбрала именно этот.
– Не спросишь, почему в Верховецкую?
– Почему в Верховецкую?
Спросил, но голос совершенно безразличный!
– Потому что именно туда ездила этим летом Маша со своим малышом.
Он даже не обернулся:
– И что?
– А то, что никто не знает, где сейчас этот малыш! – я начала сердиться. – Или ты знаешь?
– Не знаю, – в голосе по-прежнему ноль эмоций.
Это меня разозлило. Я все понимаю: Сашка молодой пацан, сам еще почти мальчишка, но раз уж сумел сделать ребенка – умей и ответственность за него нести!
– Не знаешь или не хочешь знать?
Прежде чем ответить, Сашка подумал. Это мне понравилось – все-таки примеряется парень к тяжести родительского долга.
– Хочу.
– Отлично, – с облегчением выдохнула я. – Тогда едем в Верховецкую.
На этом принципиальный разговор закончился. Минут через сорок Сашка предложил сменить меня за рулем, я согласилась, и за два часа пути мы не обменялись и тремя словами.
– М-му-у-у! – с трагическим надрывом проревел мне в ухо густой животный бас.
С перепугу я так дернулась, что только пристегнутый ремень безопасности удержал меня в кресле.
– Му!
В окошке рядом со мной маячила печальная коровья морда.
– Брысь отсюда! – воскликнула я и поспешно подняла стекло.
Буренка стояла бок о бок с нашей машиной, не позволяя мне открыть дверцу и выйти. С другой стороны «шестерки» осады не было, так что Сашка беспрепятственно вылез из автомобиля и курил на обочине, стоя спиной ко мне, лицом к народным массам. Упомянутые массы в большом количестве имелись в поле, где происходил сезонный апофигей крестьянской жизни – уборка картофеля силами какого-то детско-юношеского коллектива. Меньшая часть младых сборщиков плодов чужого труда рассредоточилась по полю, большая группировалась вокруг юноши с гитарой. В хрустальном воздухе болезненно звенели фальшивые аккорды и ломкие голоса певцов и певиц. Пара фигуристых барышень в тугих трикотажных штанах и коротеньких курточках лениво выплясывала вокруг перевернутого ведра. Юноши – и Сашка Торопов тоже – подбадривали красных девиц возгласами.
– Эй, добрый молодец! – позвала я. – Встань ко мне передом, к полю задом!
Сашка неохотно обернулся, и его свежее румяное лицо быстро утратило оживление.
– Почему не едем дальше? – строго спросила я.
– Потому что приехали!
Он кивнул на дорожный указатель, который я поначалу не заметила, так как вид на него загораживала упитанная корова: «Ст. Верховецкая».
Саму станицу мы увидели метров через триста.
– Лепота!
Я с удовольствием оглядела дома вдоль дороги – такой же извилистой и узкой, как двадцать лет назад, но уже заасфальтированной. В станицу пришла цивилизация.
– Куда дальше? – сухо спросил Сашка.
Ответа на этот вопрос у меня не было, так как ни адреса, ни даже имени станичной бабки-няньки Машиного младенца я не знала. Однако по стародавнему опыту студенческого гостевания в Верховецкой я помнила, что сельский люд в данной местности весьма общителен и доброжелателен.
– Сейчас все узнаем, тормози! – велела я.
Над заросшей лопухами канавой, в которой копошились упитанные белые гуси, восседала на складном стульчике бабуля с длинной хворостиной. Она неторопливо поводила прутиком вправо-влево и была похожа на дирижера, вслепую руководящего исполнением лирического произведения в темпе легато. Глаза дирижерша зажмурила, а рот приоткрыла.
– Здравствуйте, бабушка! – бодро провозгласила я.
На морщинистом лице старушки произошла перемена мест слагаемых: глаза открылись, а рот закрылся.
– Отличные у вас гуси! – похвалила я.
– Двести рублев за тушку, и еще пух и перо для подушек продать могу! – с готовностью включилась в разговор бабуля.
