Елена Логунова - Фотосессия в жанре ню
– Вот, видите? Это были пули, – не без гордости сказала Оля.
– Всего лишь дробь, – возразил Малинин. – Наверное, это сосед по воронам палил, маразматик старый…
Он забарабанил пальцами по столу.
Сосед, конечно, маразматик… Но – как знать?
Дробинки, при всей их легкости, придавали дедуктивной конструкции Ольги Павловны определенный вес. К тому же ранее Андрей уже успел убедиться, что Оле действительно кто-то присылал порнографические сообщения.
– И все же, давайте не будем спешить с выводами, – предложил он, вставая из-за стола.
Похвально самостоятельный Ваня Пух уже удрал в свою комнату и аппетитно хрустел там каким-то плодовоовощным десертом.
– Да, утро вечера мудренее, – согласилась сказительница Романчикова.
– Эээ… Насчет утра… – Малинин замялся. – Признаться, мне бы не хотелось в этот поздний час вновь совершать челночную поездку в город, а поездка на такси обойдется очень недешево… Да и неясно пока, не подвергаетесь ли вы реальной опасности в связи с воображаемым маньяком… Короче говоря, я…
– Вы предлагаете мне ночевать у вас? – резюмировала Оля.
Удивительно, но она даже не смутилась.
В отличие от Малинина.
– Я думаю, вам понравится в тетиной комнате, – пробормотал он и посмотрел на лампадку. – Тем тепло и… гм… темно…
«Он не маньяк, но сексуальный!» – одобрительно шепнул Оле внутренний голос.
– Отлично! – сказала она благожелательным учительским голосом и проследовала в отведенное ей помещение легким шагом баядерки.
– Разбитое окно – это разбитое окно, и ни запятнанная клеенка, ни святой непорочный крест не защитят дом от зимнего холода, – рассуждал Малинин, ежась под тулупом, наброшенным на голые плечи на манер казачьей бурки.
Ваня Пух, которому в родной медвежьей шубе было вполне тепло, оставил разглагольствования хозяина без внимания. Зато он с удовольствием доел вчерашние макароны, к утру превратившиеся в плотную массу. Она походила на белую рифленую резину и шмякнулась из кастрюли в миску толстой круглой подушкой, перед которой неизбежно спасовали бы любые столовые приборы.
– Будь мужчиной, соверши открытие! Открой холодильник! – продолжал вещать Малинин, сам себя агитируя на маленький подвиг.
Он сознавал, что в обязанности гостеприимного хозяина, предложившего ночлег хорошей незамужней девушке, входит предоставление гостье завтрака. Но не в постель, конечно! Завтрак в постель она пока еще не заслужила.
Ведомый в равной степени чувством долга и чувством голода, Малинин расковал холодильник и приготовил яичницу.
Оля почувствовала манящий запах и вышла из тетушкиной кельи, укрывшись старым клетчатым пледом аля черепаха Тортилла.
– Доброе утро! – сказала она, смущаясь своего внешнего вида.
– Доброе утро, – весело согласился Малинин.
А утро с ними обоими не согласилось и вскоре показало себя с самой худшей стороны.
Неприятности возникали в режиме цепной реакции.
За завтраком Оля поранилась о крошечный осколок. Он попался ей под руку за столом, да так неудачно, что располосовал сразу три пальца.
– Ничего, до свадьбы заживет, – утешил раненую Малинин, обработав порезы зеленкой.
С помощью ваты и бинта он соорудил на Олиной руке прелестную белую рукавичку, такую пухлую, что она с трудом протиснулась в рукав пальто.
Из-за этого вскоре возникла новая неприятность.
Вернувшись домой, Оля не смогла раздеться самостоятельно и некоторое время металась по прихожей, вся перекосившись и хлопая черными крыльями, точно подбитая ворона. Это встревожило заботливую маму Галину Викторовну.
– Оля! Что случилось?! – испуганно ахнула она. – Где ты была?!
Вообще-то Оля еще вечером отправила маме предупредительную эсэмэску: «Овчинников опять учудил, буду утром».
Поскольку имя проблемного пятиклассника Вити Овчинникова – благодаря постоянным рассказам Ольги Павловны – в семье Романчиковых было на слуху, в расшифровке это короткое сообщение не нуждалось. Неугомонный Овчинников то и дело разнообразно чудил, и Оля, относившаяся к своим обязанностям классного руководителя очень ответственно, время от времени коротала вечера и даже ночи то в детской комнате полиции, то в травмпункте. Компанию там ей неизменно составляли многострадальные родители далеко не святого чудотворца Овчинникова, люди вполне приличные и даже приятные, так что папа и мама Романчиковы за свое собственное дитя не волновались. Но еще никогда Оля не возвращалась из походов по грешную душу Овчинникова с физическими травмами.
– Кто это сделал? Овчинников? – шумно ужасалась мама, укачивая в ладонях дочкину руку в ватно-марлевой обмотке. – Он оказал сопротивление?!
– Это не он, – стыдясь необходимости обманывать маму и дополнительно позорить легендарного Овчинникова, сказала Оля. – Это кошка.
– А что Овчинников делал с кошкой? – Мама продолжала безудержно ужасаться.
Очевидно, об Овчинникове у нее сложилось самое скверное мнение.
– Он ее спасал, – придумала совестливая Оля, желая хоть немного обелить оклеветанного Овчинникова.
Привлеченные шумом, явились папа и Костик.
– От чего он ее спасал? – спросил папа.
– Как он ее спасал? – спросил Костик.
Пришлось сказительнице Романчиковой сочинять душещипательную историю про кошку, которая убежала из дома, заблудилась в ночном парке, залезла на дерево и громко и жалобно оттуда кричала. Овчинников, который тоже убежал из дома, заблудшую кошку в ночном парке нашел и попытался с дерева снять. А Ольга Павловна, которая искала убежавшего из дома Овчинникова, нашла его на дереве вместе с кошкой и, разумеется, включилась в спасательную операцию.
– Ах, Олюшка! Если бы все педагоги относились к своей работе так же, как ты, в стране не было бы проблем с трудными детьми, – похвалила дочку мама.
– Хотя все равно остались бы проблемы с трудными кошками, – съязвил Костик, пытаясь проскользнуть мимо мамы и сестры к наружной двери.
– Стой! Куда? – окликнула его бдительная Оля.
– В кино, на утренний сеанс! Можно?
– Можно, – разрешила Оля. – Только номер школы мне набери, пожалуйста.
Левой рукой она сняла телефонную трубку, а правой помахала в воздухе, бессловесно объясняя, что испытывает затруднение с попаданием толстыми забинтованными пальцами в мелкие дырочки телефонного диска. Аппарат был новый, но стилизованный под «советскую старину».
Телефон школьной учительской, где Ольга Павловна проводила огорчительно много времени, в семье Романчиковых все знали наизусть. Костик торопливо набрал нужный номер, сунул сестре в руку трубку и тут же удрал. Любящая мама Галина Викторовна, успокоенная штатным развитием ситуации, удалилась в гостиную, бормоча на ходу: «Все школа да школа, работа да работа, никакой личной жизни у бедной девочки, просто беда!»
Благополучно спровадив любопытную родительницу, бедная девочка уже хотела было положить трубку на рычаг, но тут на другом конце провода неожиданно аллекнули. Хотя вообще-то во время каникул в учительской никого не должно было быть!
– Доброе утро, а кто это? – удивилась Оля.
– А вы хто? – опасливо спросил немолодой женский голос.
– Я Ольга Павловна Романчикова, учитель русского языка и ли…
– Романчикова?! – Немолодой женский голос сорвался на задорный визг. – Романчикова, вы не учитель! Вы просто… просто… проститутка вы какая-то!
– Что?!
Оля на секунду опешила, а потом поняла, что торопыга Костик, очевидно, перепутал цифры.
– Простите, кажется, я ошиблась номером, – извинилась она.
– Да что ж вы все ошибаетесь-то? – сердито фыркнули в трубке. – И он ошибся, и она ошиблась!
– Кто – он?
– А то вы не знаете! Мужик ваш, полюбовник, охальник, ишь, гад, какие слова говорит, да куда звонит еще – в школу! Совести у вас нет, Романчикова, вы еще при детках начните шашни свои крутить, твари бесстыжие!
Высоко подняв брови, Оля выслушала этот гневный монолог, моргнула, сглотнула и положила трубку.
Щеки у нее горели. В голове загудело, как в самоваре. Не помешало бы уточнить у визг-ливой собеседницы детали, но в целом картина была ясна.
«Картина Репкина», – шизоидно буркнул внутренний голос.
Не сумев устранить Ольгу Павловну физически, маньяк убивал ее морально.
Подумать только, он позвонил со своими гадостями в школу!
Это было ужасно, и Оля расплакалась.
С минуту она сидела на тумбе трюмо, смахивая слезы ватно-марлевой варежкой и размеренно шмыгая носом. Потом дверь гостиной слабо завибрировала, и цветное стекло в ней померкло: на витраж особо крупной аппликацией налегла Галина Викторовна.
– Сказать ей или не сказать? – услышала Оля мамин шепот.
– Сказать, – прошептал в ответ папа. – Или не сказать. Я даже не знаю!
– Я знаю! – повысила голос Оля. – Сказать! Что там у вас, говорите!
Дверь открылась, и в проеме показались супруги Романчиковы, сросшиеся щеками, как сиамские близнецы.
