Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке - Антонова Александра
Я же слышала…
— Ты слышишь меня, Аньес? — Маркграф остановился.
— А? Что? — Очнулась я от мыслей. — Да, конечно…
— Повтори, что я сказал.
— М-м-м… — наморщила я лоб, но вспомнить ни единого слова не смогла.
— Я велел тебе молчать. Понятно? Твой голос… Он совсем другой… У Агнес был писклявый голос. И глаза… Опусти ресницы и смотри в пол… Не помню, какого цвета у нее были глаза…
Я осторожно кивнула головой, прислушиваясь к поведению колпака. Колпак качнулся, но шпильки удержали его. Мы двинулись дальше по длинной галерее, которая тянулась над залом, установленной рыцарскими доспехами. Видно, не часто пользовались этой частью замка. Пламя редких факелов освещало пыль и паутину. Шаги отдавались гулким эхом под балками перекрытий. Тени скользили по тусклым неподвижным фигурам, закованным в броню, на миг оживляя их в прежнем величии. Шуршала тяжелая парча желтого платья.
— И еще вот что… — маркграф опять остановился, приподнял мой подбородок пальцем и уставился на губы. — Ничего не ешь и не…
Что еще возбранялось делать, мне не довелось узнать, потому как он впился в мой рот так, что перехватило дыхание. Ах, я и не знала, что поцелуй бывает таким жадным и нежным, жестоким и ласковым. Я не знала, что от таких поцелуев голова идет кругом, сердце рвется из груди, колени подгибаются и сладкая истома накатывает кипящей волной. Поцелуи Блума, влажные и безвкусные, настойчивые и бесцеремонные, ни в какое сравнение не могли идти с тем, что испытала я в рыцарском зале. Ах, я и подумать не могла, что мужская рука на груди может быть чем-то еще, кроме клещей.
— Чертово платье… — промычал Хендрик, пытаясь стянуть парчу с моего плеча. Платье не поддавалось. Гунда затянула шнуровку намертво.
Его губы притронулись к выемке на шее, скользнули к мочке уха и опять приникли в моему рту. Ах, я таяла восковой свечой, я упивалась незнакомыми ощущениями, я ждала еще и еще. Мои руки оказались на его шее, и я привстала на носочки, чтобы было удобнее целоваться. Тяжелый колпак больно оттягивал зачесанные волосы, я мечтала избавиться от него. Я желала вынуть шпильки и сбросить его под ноги, чтобы не отвлекал от погружения в пенящие воды реки сладкого желания.
И мечта моя исполнилась. Над головой просвистело крыло невидимой птицы, колпак сорвало и унесло волшебным ветром. Колдовская сила пришпилила его к деревянной обшивке стены. Взмахнув вуалью, он распластался треугольным листом, сорванным осенним ветром с великанского дерева.
— Ложись! — гаркнул маркграф и подсечкой завалил меня на пол.
— А-а-а! — заорала я в ужасе, вмиг вспомнив, как он насиловал мое тело на шерстяном покрывале.
— Ш-ш-ш… — его ладонь плотно прикрыла рот.
Он прислушивался к тишине рыцарского зала, навалившись на меня всем телом. Но уж не было в нем похоти, а лишь настороженность охотника, который услышал поступь дикого зверя. Факелы шипели ровным пламенем, чуть поскрипывало старое дерево, тени безмолвно скользили по запыленным доспехам.
— Оставайся здесь, — едва слышно прошептали его губы. — Я сейчас вернуть.
Под прикрытием перил он бесшумно пробежал до конца галереи, спустился вниз, проскользнул вдоль стены и скрылся за доспехами рыцаря с алебардой в железной руке. Я послушно лежала на полу, прикидывая, как бы половчее повернуться, чтобы справиться с негнущимся платьем и встать. После нескольких неудачных попыток мне удалось ползком добраться до стены и сесть, привалившись спиной к панелям. Над головой болталась порванная паутина вуали. Колпак крепко держался на стене, пришпиленный арбалетной стрелой.
И страх обуял меня. И поняла я, что имел в виду маркграф, когда говорил старухе о второй попытке убийства. И холод смерти пробрался в сердце мое, ибо поняла я, кого намеревались убить еще раз: Агнес, то есть меня.
Путаясь в броне платья, спотыкаясь и оскальзываясь, я бросилась бежать. Через дверку в конце галереи, по лестнице вверх, за угол, по коридору до другой дверки, по лестнице вниз, по залам и переходам я мчалась, не разбирая дороги. Меня гнало чувство опасности. Я ощущала ее кожей. И не понятно было, откуда она смотрит.
Я свернула за угол и оказалась в тупике. Коридор закончился стеной, прикрытой обветшалым гобеленом. Далекий отблеск факельного пламени лишь сгущал тьму в заброшенном ответвлении.
Я прислушалась, но бьющееся сердце мешало различать звуки. Да и не было никаких звуков. Ноги привели меня в безлюдную часть замка. Я заблудилась. Страх, одиночество и уныние охватили меня, и я забилась в угол и заплакала, совсем позабыв, что уже выплакала все слезы по дороге в Грюнштайн. Горячие слезы ручьем текли по щекам, заливались в рот соленым потоком и капали на желтое платье. Горе мне, горе…
— Кто тут? — донеслось из-под земли. — Человек ты или привидение?
Слезы моментально высохли, а вдоль спины поползла струйка холодного пота. Как же я забыла о привидениях в замке Грюнштайн? Вот и пришла моя смерть. И не от руки злодея, подбросившего змею в опочивальню маркграфа, а от Бледного Всадника на бледном коне. Того Всадника, конь которого проходит сквозь стены, бесшумным галопом проносится через бальные залы или бредет в коридорах с опущенными поводьями.
— Кто тут? — опять прозвучал тихий голос. — Ну, откликнитесь кто-нибудь… Спасите меня… — голос жалостно всхлипнул. — Люди… Помогите…
И стало мне жаль этого несчастного призрака, так же, как и я, заплутавшего в лабиринтах замка.
— А ты кто? — несмело спросила я. — Ты чей?
— Ничей… — совсем опечалилось невидимое привидение. — Брожу тут уже который день… Поесть ничего нету?
— Привидения не едят, — пожурила я его. — Они же бестелесные.
— Жаль, — призрак горестно вздохнул. — А ты чей призрак? Слышу, что голос, вроде бы, женский.
И задумалась я над его словами. И ужаснулась: а ведь прав Бледный Всадник, стала я тенью умершей Агнес. Хожу по замку, пугаю придворных дам и кавалеров, появляюсь на кладбище в белом платье с распущенными волосами. Потеряла я свое имя и лицо. Аньес умерла, а Агнес не восстала. Кто же я? И стало мне себя жалко до слез. И сказала я:
— Была я дочерью алхимика, да он умер. Была я невестой, да забрали у меня обручальное кольцо. Была я живой девушкой, а стала духом усопшей жены маркграфа. Был у меня жених по имени Блум, а теперь никого у меня нет.
— Аньес!!! — вскрикнул призрак. — Аньес!!! Это твой дух? Горе мне, горе… — И он расплакался навзрыд.
— Да, — печально сказала я. — Ты угадал. А тебя как зовут?
— А я когда-то был женихом Аньес, — прорыдал он. — И зовут меня Блумом.
— Как, ты все же умер? — удивилась я. — А я надеялась, что ты меня спасешь…
— Я еще не умер, но теперь надеюсь, что скоро… Раз ты уже умерла, то и мне жить незачем…
Вот тут и закрались сомнения, что говорю я с призраком.
— Блум, ты ли это? — я с трудом согнулась в жестяной парче и разглядела железную решетку, прикрывавшую отдушину в полу.
— Я… — сквозь решетку виднелось его широкое лицо.
— Что ты тут делаешь? Вылезай немедленно! — радости моей не было предела. Блум нашелся, пришел меня спасать, сейчас он выведет меня из тупика, и мы покинем страшный замок Грюнштайн!
— Не могу… — всхлипнул он. — Нет отсюда выхода.
— Как же нету? — удивилась я. — Как-то же ты попал туда.
— Вход есть, а выхода нету, — как всегда заупрямился он.
— Так не бывает! — топнула я ногой в досаде. Блум свои тугодумством способен вывести из себя и ангела.
— Ах, Аньес, Аньес, — жалобно проскулил он. — В этом жутком замке все бывает. Знала бы ты, чего я натерпелся! Я пробрался в замок под телегой водовоза, меня учуяли собаки, но я спрятался в бочке с отбросами, и они потеряли след. Потом я крался мимо солдат, лежал в навозе, плавал в сточной канаве и наконец пробрался в подвалы через слив. Господи, знала бы ты, в какой преисподней я побывал… Там скелеты прикованы к стенам, там крысы величиной с собаку, там ямы и бездонные ловушки. Однажды я набрел в коридоре на оконце, которое выходило прямо на кладбище. И видел я, как один призрак раскапывал могилу, а второй появился из земли. И я упал в беспамятстве и думал, что умер. И лишь твердил твое имя… Впрочем, что я тебе рассказываю. Ты же сама призрак… Аньес, спаси меня!
