Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке - Антонова Александра
— И что? — мое любопытство разгорелось жарким пламенем.
— И ничего. — Гунда поджала губы. — Не крутись!
— Когда же ее укусила змея? Где?
— Утром. В опочивальне.
— Ты все врешь, — недоверчиво покачала я головой.
— Я — не вру! Хендрик сам разрубил змею пополам, но было уже поздно. На ее руке, вот тут, между большим и указательными пальцами остались следы ядовитых зубов. Медноголовка, слышала о такой? Водится в наших краях. Самая ядовитая…
— Но как змея оказалась в опочивальне?
— Да кто ж его знает? — пожала она плечами.
— А почему она укусила ее за руку?
— А ты хотела за какое место? — фыркнула старуха. — Ох, мученье с твоими косами. Вот здесь держи.
Она свернула косы спиралями и заколола костяными шпильками. Голова стала похожа на гроздь винограда. Сверху водрузила островерхий колпак с вуалью.
— Вот, теперь хорошо! — оценила она свою работу. — Похожа. Вылитая Агнес.
— Гунда, — все никак не могла я взять в толк историю со змеей. — У змеи нет ног.
— Нету, — легко согласилась она.
— Как же змея могла подпрыгнуть и укусить Агнес за руку?
— Ну какая же ты непонятливая? — в досаде Гунда постучала себя указательным пальцем по лбу. — Змея была в ларце с алмазной короной. Агнес доставала корону, и в это время ее укусила змея!
— Зачем в ларце была змея?! — ахнула я.
— Змеи — они такие: они всегда куда-нибудь заползают, — растолковала она мне известную истину.
— А корона красивая? — тяжело вздохнула я.
— Красивая, — подтвердила Гунда и мечтательно почмокала губами:
— Алмазы — вот такие, с голубиное яйцо. А на верху один — квадратный, желтого цвета. М-м-м… Красотища… Корона-то матери Хендрика принадлежала. Традиция у них в роду такая: маркграф надевает на голову молодой маркграфине алмазный венец после брачной ночи. Чтоб, значит, уже жена была… Корона — символ плодородия и процветания. Пока Грюнштайны владеют алмазным венцом, власть их крепка.
— А где же ларец хранился? — Я поправила колпак, который сполз на лоб.
— В сокровищнице и хранился.
— Плохая у вас в замке сокровищница, — покачала я головой, и колпак съехал на ухо. — Безобразие, змеи в алмазных коронах живут. Крысы, наверное, летучие мыши…
— Не твоего ума дело! — нахмурилась старуха. — Хорошая у нас сокровищница. Змея заползла в ларец уж после того, как его в опочивальню принесли. Я сама на корону полюбовалась, когда постель им готовила. Не было там змеи!
— Гунда, признайся, это ты змею в ларец положила? — осуждающе покачала я головой. Колпак свалился на колени.
— Я?! — ахнула она. — Ах ты ж мерзавка! Да я!.. Да я всю свою жизнь!..
— А кто? — быстро спросила я.
— Кто-кто… — проворчала она, вмиг остыв. — В том-то все и дело, что некому… В опочивальню молодых никто не заходил… Я сама у дверей… хм-м… сторожила их покой.
— А через потайной ход, — скосила я глаз в сторону маленькой двери за ширмой.
— Еще чего! Я ход сама заперла, а ключ на пояс повесила, — она продемонстрировала мне маленький изящный ключик, один из многих, что висел на кольце у нее на поясе. — Никто не входил. Не шевелись, а то колпак криво пришпилю.
Я послушно застыла перед зеркалом, любуясь массивным ожерельем с красными камнями и такими же серьгами. Ах, как мне нравились украшения! И почему батюшка не разрешал носить матушкины вещицы? В ларце, что остался после нее, и не хуже были.
— Ну как же змея могла попасть в ларец? — все допытывалась я.
— Как-как, — недовольно проворчала старуха. — Бледный Всадник на бледном коне. Слыхала о таком?
— Слыхала… — моя спина покрылась мурашками.
И до наших краев докатился слух о страшном привидении, обитавшем в замке Грюнштайн. Бледный Всадник на бледном коне проносится бесшумным галопом по темным залам, пугая придворных дам и кавалеров. Его появление приносит несчастье.
— Так это Бледный Всадник во всем виноват?!
Гунда многозначительно качнула подбородком в знак согласия. Мы помолчали.
— Зачем же маркграф выдает меня за погибшую жену?
Старуха тяжело вздохнула.
— Не верит он мне, не верит… Думает, что это человеческих рук дело. Говорит, что привидениям не нужны ядовитые змеи, чтобы кого-нибудь призвать в свои объятия. Вот и хочет понять, кто подложил змею и убил Агнес.
Я задумалась над словами Гунды и согласилась с маркграфом. Действительно, зачем привидению змея, если оно и так может справиться с любой женщиной?
— А зачем кому-то понадобилось убивать Агнес? — уставилась я на свое отражение в зеркале.
— А позавидовали. Гадкие люди. Позавидовали счастью молодому. Вот и подложили змею… Чтоб, значит, убить молодую… Охо-хо, любил он ее очень. Так любил, так любил… Теперь не скоро женится… — Гунда быстро взглянула в зеркало и отвернулась, но я успела заметить в ее глазах настороженный блеск. Так смотрят люди, желая узнать, поверили ли в их ложь.
— Как же маркграф собирается узнать, чьих это рук дело?
Старуха смутилась и больно уколола меня шпилькой.
— Маркграф Хендрик — мужчина умный и наблюдательный, не чета нам, глупым женщинам. Убийца себя сам выдаст испугом, потому что не удалась его хитрость. Как увидит маркграф тот испуг, так и поймет, кто злодей. И воздаст по заслугам. А ты девочка умненькая, поможешь найти завистника. И маркграф тебя за это хорошо наградит. Домой вернешься богатой невестой. Потерпи маленько, уж завтра и наградит.
Она загремела ключами, запирая сундуки с приданым Агнес.
А я задумалась: выходит, обман те слухи, что утверждали, будто невеста маркграфа умерла от страха перед алтарем. В жизни-то все не так было!
Да, было не так…
Черная тень мелькнула в зеркале, и я вздрогнула. Колпак удержался на голове благодаря костяным шпилькам. Маркграф оторопело взглянул на мое отражение, но ничего не сказал. Мужчины!.. Они ничего не понимают в женской моде. Желтое платье из негнущейся парчи — о таком наряде мечтает любая придворная дама. Желтый цвет — цвет золота, цвет богатства. А богатство — это уважение и почитание. А почитание — это любовь, как в балладах о прекрасных королевах и рыцарях. А любовь — это вздохи при луне, это звуки лютни под балконом, это турниры, это мадригалы и воздушные поцелуи. Вот что такое любовь! Бедный Блум, он никогда не увидит меня в желтом платье…
— Что-то ты рано, — прокаркала старуха. — Но мы уже почти закончили… Принес?
— Принес. — Маркграф бесцеремонно взял мою левую руку, снял с пальца подарок Блума и надел вместо него перстень с крупным синем камнем.
— Один к одному, — закивала орлиным носом Гунда. — Никто и не отличит. К тому же Изабелла всегда свечи жалеет, а впотьмах и не разглядеть ничего.
Кольцо замечательно смотрелось на моем пальце, только было немного великовато. Тяжелый камень сползал на бок.
— Не вздумай потерять, — проворчала Гунда.
Она с неудовольствием смотрела на обручальное кольцо. А мне оно очень нравилось: простенький ободок, а на нем продолговатый сапфир, величиной с фалангу мизинца. Камень был так замечательно отшлифован, что казалось, будто это сгусток ночного неба, а в нем мерцают звездные всполохи. Вот таким и должно быть настоящее обручальное кольцо. Эх, Блум, что же ты не догадался подарить такое же?
Маркграф протянул руку, я послушно вложила в его ладонь пальцы, и мы отправились в путешествие по замку… Первая заминка произошла в дверях опочивальни: колпак на добрых три ладони возвышался над головой Хендрика и не проходил в дверной проем. Но я нашла выход из положения: если немного согнуть колени и наклонить голову, то колпак прекрасно проходил по высоте. Я понадеялась, что потолки на половине Изабеллы достаточно высоки.
Изабелла представилась мне сухонькой старушкой, набожной, в болезнях, с блеклыми от пролитых слез глазами, но в то же время едкой и скупой. Несчастная женщина, потерявшая и мужа и невестку. Что еще ей оставалось делать, как не уйти в монастырь? Так делают многие вдовы, чтобы отрешиться от мирской суеты и посвятить остаток дней молитвам и размышлениям в уединенном месте. Отчего же маркграф и Гунда усомнились в благих намерениях Изабеллы?
