Нина Васина - 37 девственников на заказ
Я бы сказал больше: в эти встречи Су-Инь пытался надавить на своего бывшего возлюбленного. Возможно, он напомнил, кто помог Халею выбраться из Индокитая и каким образом, но Халей не принял островной спор как нечто важное — для него важнее было расставить точки в отношениях с Су-Инь. Возможно… если учесть, что все, что вы мне тут рассказали о Богдане Халее — “шпионе”, правда, возможно предположить, что именно в эти встречи Су-Инь пытался из давнишней выдумки, к которой они тогда прибегли для спасения жизни Халея, извлечь конкретную выгоду и заставить его пролонгировать китайские интересы. А Халей заблудился в дождях Ханоя, Китай его совершенно не вдохновлял.
Конечно, за ними следили. Конечно, дело расковыряли, уже готовили бумаги для ареста Халея, но после их второй встречи, на следующий же день, на вашего старика было совершено покушение. Он чудом выжил.
— Это сделал Су-Инь? — оживилась я.
— Не доказано. Но странная вещь… Россия тогда не сотрудничала с Интерполом, а китаец тем не менее был весьма оперативно задержан в тот же день в английском аэропорту и посажен в тюрьму к банде фальшивомонетчиков. И улики, поступившие в английскую полицию по этому делу, были настолько вескими, что китайцу дали двадцать лет! Что вам рассказывал старик о поддельных фунтах стерлингов?
— Ничего. Не помню…
— Вы помните в подробностях о его шпионских страстях, о карточных играх и совершенно ничего не помните о фальшивых деньгах?
— Это смешно! Моя мама, не знаю почему, как-то обозвала его фальшивомонетчиком, Богдан рассмеялся и сказал, что в этом есть доля правды, вот и все!
— А вы знаете, что Богдан Халей играл со своей маленькой дурочкой в “Монополию” и учил ее при этом различать валюты разных стран. Видел я эту коробочку с игрой. Она вся была заполнена деньгами — доллары, фунты стерлингов, иены, марки, реалы, франки!.. Там были даже юани и драхмы! — взволновался Урса.
— Давайте-ка угадаю. Вы пытались арестовать Богдана за хранение валюты? — вздохнула я. Мне грустно. Со мной Богдан в игры не играл.
— Все деньги были нарисованы им для игры, и весьма качественно!
— Неужели привлекли за изготовление фальшивок?!
— Бумага была не та, на некоторых купюрах присутствовали издательские надписи, — раздраженно вспоминает Урса. — Что вы так загрустили? Не знали о дочери?
— Я узнала случайно. Богдан был женат дважды, охотно рассказывал, как “отравил” обеих жен и вскользь заметил, что достаточно за это наказан взбалмошной и капризной девчонкой с китайским именем. Я ее никогда не видела. Но очень хотела увидеть и сделала Богдана педофилом.
Педофил
— Потрясающе, — вздохнул Кохан.
— Это не то, что вы подумали. Я обещала рассказать, откуда вы узнали об ожерелье? Рассказываю. Вы узнали о нем в девяносто пятом году из Интернета.
— Что вы говорите?.. — пробормотал Урса, пряча глаза.
— Именно. Вы обнаружили на сайте для любителей детской обнаженки фотографию голой девочки лет тринадцати с бриллиантовым поясом и фотоаппаратом в левой руке.
— Вы говорили, что были в трусиках…
— Конечно, когда старик попросил меня примерить ожерелье, я была в трусиках. А позже, когда он спал после обеда, еще раз завинтила замочек ожерелья на талии, чтобы посмотреть, как оно смотрится на голом теле. Мне это так понравилось, что я взяла висевший в коридоре на книгах фотоаппарат и сфотографировала себя в зеркале. Раз десять. Я кривлялась, строила рожи, выпячивала пупок и изображала покорное смирение. Потом повесила фотоаппарат на место, сняла бриллианты, положила в пакет и закинула их в дырявый зонт. Представьте мое удивление и стыд…
— Ну уж и стыд, — бормочет Урса.
— Именно — стыд! Когда спустя месяц Богдан протянул мне дюжину фотографий: “Это, кажется, твое? Предупреждать надо. Я не имею собственной лаборатории, чтобы делать фотографии. Я сдаю пленки в ателье, ты ввела меня в совершенный конфуз, на меня так смотрели!..”
— В девяносто пятом — через два года после его смерти — я сама отправила свою фотографию в Интернет. Вы меня слышите?
— Слышу, — вздыхает Урса.
— Я подписалась. Вероятно, поэтому вы ее и обнаружили, так ведь? Пустили поиск на его имя — вдруг что-нибудь всплывет! Я назвалась “девочкой Богдана Халея”. Надеюсь, он простит мне это хулиганство, тем более что я действительно считала себя его собственностью.
— Почему?.. — застонал Урса.
— Потому что… Он меня вылепил, он…
— Почему вы так поступили с фотографией? Я не понимаю — зачем? — перебил Урса.
— Я искала. Так же, как и вы. Вам не давали покоя исчезнувшие бриллианты, а я искала его дочь.
— Глупо.
— Может быть…
— Нашли?
— Это грустная история. Я ее уже не успею рассказать.
— Не успеете?
— Уже полдень. К вечеру мы должны приехать. По крайней мере я. Надеюсь, вы меня выпустите из поезда? А я еще не рассказала вам, как Халей “отравил” своих жен.
Тридцать седьмой
— Расскажите лучше, почему он покончил с собой. Ну же, дипломированный психиатр, проявите отстраненное отношение к собственным фобиям, расскажите все, как на сеансе у врача!
— Мне нечего рассказывать. — Я забилась в угол и подтянула к себе ступни.
— Зато я прекрасно помню эту квартиру, пропахшую кошками и обложенную книгами с пола до потолков. Я помню кресло с высокой резной спинкой — почти трон! — и в нем…
— Не надо…
— И в нем — старик с перерезанным горлом, а на полу — подарок на память о Су-Инь, нож для резки сахарного тростника!
— Неправильно, — шепнула я. — Это память о поручике Купине, это нож из его коллекции.
— Старик был в халате, на халате — полосы крови, как будто он вытер пальцы. И на полу, по паркету, шли странные перекрещивающиеся полосы, как будто он полз и черкал кровью странные письмена.
— Замолчите, или я закричу! — Обхватываю голову руками и закрываю глаза.
— Я должен вам кое-что сказать, — встал Урса. — На занавеске висел котенок и кричал. Я взял его и сунул за пазуху.
— А я не могла понять, куда делся Бурсучок. Две недели дверь квартиры была опечатана, я думала, что найду его мертвым, а он пропал… Дайте руку. Спасибо.
— Не за что. Котенок этот оказался не барсуч-ком — а барсучкой, я назвал ее Суини. Не смотрите так, у меня мурашки по коже от ваших глаз, ну вот… Еще и плакать будем? Отличная кличка… для кошки… Не трогайте мою ногу.
Я подтянула Урсу за руку к себе, обхватила его еще вполне упитанную ляжку и ткнулась в нее лицом, дав волю слезам.
— А как я еще мог назвать эту кокетку, украденную мною из квартиры Халея…
— Вы перекопали все книги. Зачем? Искали документы? Запрещенную литературу?
— Я искал ожерелье. Четыре дня. Я решил, что оно запрятано в книге. Отпустите ногу, я налью нам еще рома. Колбасу будете?
Достал из сумки небольшой батон колбасы и мечтательно понюхал его. За колбасой из сумки появились две пластиковые тарелки и пластмассовые вилки. Резал колбасу Урса охотничьим ножом с широким лезвием.
— Вы пробрались за мной в поезд, чтобы узнать, где ожерелье?
— Если я его найду, я отправлю дело Халея в архив. Я бы тогда допросил вас сразу же, но ваша мама… Она пригрозила жалобой за давление на несовершеннолетнюю, да, честно говоря, и повода не было — вы в те дни отсутствовали в городе. А вот интересно, спроси я тогда у семнадцатилетней Евфро-синии Куличок, где бриллианты, что бы она мне ответила?
— Что они исчезли из дырявого зонта в эти самые две недели, пока квартира была опечатана. Я уехала накануне смерти Богдана. Мы… поругались, — выдавила из себя это слово с трудом, — а когда вернулась, зонт оказался пустым, книги все не на своих местах, котенок с занавески пропал, на спинке кресла темное пятно…
— Вы что, убегая после ссоры, проверили, на месте ли ожерелье?
— Нет. Просто пощупала зонт внизу. Это уже стало привычкой. Хотите, я скажу, почему он умер? Это я убила его.
Урса дергается, чертыхается, бросает нож и тянет в рот указательный палец левой руки.
— Черт! Я из-за вас порезался!
— Дайте крови немного вытечь и обвяжите платком.
Пока Урса с паническим ужасом, присущим многим мужчинам при виде крови, возится с пальцем и стенает, я смотрю на его нож, выпачканный кровью. Глубокая рана. Интересно, как быстро кровь свернется?.. Интересно, хватит ли ее?..
Подвинув к себе нож и неотрывно глядя на испачканное лезвие, я на ощупь достаю из сумочки свой заветный блокнот. Главное — не шуршать, чтобы не привлекать внимания. Но Урсе не до меня.
— Ромом можно полить, как думаете? — поинтересовался он, с ужасом наблюдая, как намокает кровью платок на пальце.
— Можно… Можно…
Макнув мизинец в кровь на лезвии, я, затаив дыхание, написала на чистом листке букву “У”. Лишь бы хватило…
— Эй, что это ты делаешь? — заорал Урса на букве “а” — эта буква получилась самой бледной. Докладываю с чувством выполненного долга:
