Алан Брэдли - Сладость на корочке пирога
Да, наверняка! Марка не здесь. Какая я идиотка, если подумала, что она может быть тут! Весь кабинет, конечно, будет стоять на первом месте в списке слишком очевидных тайников. Я ощутила прилив уверенности, и то, что Фели и Даффи неверно именовали «женской интуицией», подсказало мне, что марка в другом месте.
Пытаясь не шуметь, я повернула ключ и выскользнула в коридор. Две ведьмы все еще сидели в гостиной, в их голосах звучали злость и печаль. Я могла бы подслушать под дверью, но я решила не делать этого. Меня ждут более важные дела.
Безмолвная, словно тень, я поднялась по западной лестнице в южное крыло.
Как я ожидала, комната отца была погружена в полумрак, когда я туда вошла. Я часто смотрела на эти окна с лужайки и видела плотно сдвинутые тяжелые портьеры.
Изнутри спальня обладала мрачной атмосферой музея во внеурочное время. Резкий запах отцовских одеколонов и лосьонов для бритья вызывал в памяти открытые саркофаги и погребальные урны, в которые некогда клали древние специи. Изящно изогнутые ножки умывального столика эпохи королевы Анны смотрелись почти неприлично рядом с мрачным готическим ложем в углу — словно угрюмый старый камердинер удрученно наблюдает, как его молодая госпожа натягивает шелковые чулки на длинные ноги.
Даже часы в комнате навевали мысли о далеком прошлом. Одно позолоченное чудовище стояло на камине, его медный маятник, словно изогнутое лезвие в «Колодце и маятнике»,[36] отсекал время и на конце каждого взмаха тускло поблескивал в приглушенном освещении комнаты. На прикроватном столике стояли маленькие георгианские часы, молча не соглашаясь с каминными: одни показывали 3:15, другие 3:12.
Я прошла в дальний конец длинной комнаты и остановилась.
Гардеробная Харриет — в которую можно было попасть только через отцовскую спальню — была запретной территорией. Отец приучил нас уважать святыню, которую он сделал из этой комнаты, когда узнал о смерти Харриет. Он заставил нас поверить, хотя не говорил так напрямую, что нарушение этого правила приведет к тому, что нас гуськом выведут в заднюю часть огорода, поставят у кирпичной стены и без промедления расстреляют.
Дверь в комнату Харриет закрывало зеленое сукно, из-за чего она была похожа на бильярдный стол, поставленный вертикально. Я толкнула ее, и она распахнулась в неуютной тишине.
Комната купалась в свете. Сквозь высокие окна на трех стенах потоки солнечных лучей, рассеиваемые бесконечными оборками итальянских кружев, лились в комнату, которая могла бы стать декорацией к пьесе о герцоге и герцогине Виндзорских. На трюмо лежали щетки и расчески работы Фаберже, словно Харриет только что отлучилась в соседнюю комнату принять ванную. Флакончики духов от Лалик были украшены разноцветными браслетами из темного и светлого янтаря, маленькая плитка и серебряный чайник стояли наготове для ее утреннего чая. В вазе из тонкого хрусталя поникла одинокая желтая роза.
На овальном подносе стоял крошечный хрустальный флакончик, в котором оставалась капля или две духов. Я взяла его, извлекла пробку и провела ею под носом.
Это был запах маленьких голубых цветов, горных лугов и льда.
Странное чувство охватило меня — или, вернее, пронзило меня, словно я зонтик, вспоминающий, как это, когда его открывают под дождем. Я посмотрела на этикетку и увидела единственное слово: Миратрикс.
Серебряный портсигар с инициалами X. де Л. лежал около ручного зеркальца, на тыльной стороне которого был вытиснен образ Флоры с картины Боттичелли «Весна». Я никогда не замечала прежде, рассматривая репродукции, но Флора выглядела счастливой и заметно беременной. Может быть, отец подарил Харриет это зеркало, когда она носила одну из нас? И если да, то кого: Фели, Даффи или меня? Сомнительно, чтобы это была я: третья дочь вряд ли будет даром небес — по крайней мере, как считал отец.
Нет, вероятнее всего, это была Офелия Перворожденная — она, казалось, появилась на свет с зеркальцем в руке… Не исключено, что с этим самым.
Изящное кресло у окна являло собой идеальное место для чтения, и здесь, в пределах досягаемости руки, находилась личная библиотечка Харриет. Она привезла книги со времен ее школьных дней в Канаде и летних каникул у тети в Бостоне: «Энн из поместья “Зеленые Крыши”» и «Джейн из Лантерн-Хилл» соседствовали с «Пенродом» и «Мертоном из кино»,[37] а в дальнем конце полки стоял зачитанный экземпляр «Ужасных разоблачений Марии Монк».[38] Я не читала ни одной из этих книг, но судя по тому, что я знала о Харриет, это, скорее всего, были книги о свободных душах и мятежниках.
Поблизости, на кругленьком столике, лежал фотоальбом. Я открыла обложку и увидела, что страницы сделаны из черной мягкой бумаги, под каждым черно-белым снимком были подписи от руки белыми чернилами: Харриет, 2 года, в Моррис-Хаус; Харриет, 15 лет; в Женской академии мисс Бодикоут (1930 — Торонто, Канада); Харриет с «Голубым призраком» — ее двухместным хэвилендовским самолетом — (1938); Харриет в Тибете (1939).
Снимки показывали, как Харриет вырастает из пухлого херувимчика с копной золотистых волос в высокую, худую, смеющуюся девушку (без намека на грудь), одетую в хоккейное обмундирование, и затем в кинозвезду с белокурой челкой, стоящую, словно Амелия Эрхарт, одной рукой небрежно опираясь на край кабины «Голубого призрака». Фотографий отца тут не было. Так же как и фотографий нас, дочерей.
На каждом снимке было видно, что черты лица Харриет сочетали в себе перемешанные черты Фели, Даффи и меня, — везде улыбающееся, уверенное, но при этом располагающе застенчивое лицо искательницы приключений.
Пока я смотрела на ее лицо, пытаясь увидеть сквозь фотографию душу Харриет, в дверь осторожно постучали.
Пауза — и снова стук. И дверь начала открываться. Это был Доггер. Он медленно сунул голову в комнату.
— Полковник де Люс? — позвал он. — Вы здесь?
Я застыла, не осмеливаясь даже дышать. Доггер не двигал ни единым мускулом, но смотрел прямо вперед, как вышколенный слуга, знающий свое место и полагающийся на свой слух, который подскажет ему, если он не вовремя.
Но что он задумал? Разве он не сказал мне только что, что отца увезла полиция? Почему, черт возьми, он рассчитывает найти его в кабинете? Он совсем с ума сошел? Или следовал за мной по пятам?
Я приоткрыла губы и медленно втянула воздух ртом, чтобы меня не выдал неконтролируемый свист носом, и одновременно молилась, чтобы не чихнуть.
Доггер стоял целую вечность, словно живая статуя. Я видела в библиотеке гравюры, изображающие это древнее развлечение, когда актеры покрывали себя известкой и пудрой и принимали неподвижные позы, часто не особенно приличные, как считалось, изображая сцены из жизни богов.
Через некоторое время, когда я начала понимать, как чувствует себя застывший перед удавом кролик, Доггер медленно убрал голову из проема, и дверь бесшумно закрылась.
Он меня видел? И если да, притворился ли, что не видит?
Я ждала, прислушиваясь, но из соседней комнаты не доносилось ни звука. Я знала, что Доггер не будет долго задерживаться, и, когда я решила, что прошло достаточно времени, я открыла дверь и выглянула наружу.
Отцовская комната была в том же состоянии, в котором я ее оставила, двое часов тикали, но теперь, по причине моего испуга, мне казалось, что громче, чем прежде. Понимая, что такая возможность может больше никогда не представиться, я принялась за поиски в той же манере, в какой осматривала отцовский кабинет, но, поскольку обстановка здесь была спартанской, как, должно быть, палатка царя Леонида, обыск не отнял много времени.
Единственной книгой в спальне оказался каталог от Стэнли Гиббонса, касавшийся аукциона марок, который должен был пройти через три месяца. Я открыла его и жадно пролистала, но ни на что не наткнулась.
В гардеробной отца было на удивление мало вещей: пара старых твидовых пиджаков с кожаными заплатками на локтях (карманы были пусты), два шерстяных свитера и несколько рубашек. Я покопалась в его туфлях и в древних полковых полувеллингтонах, но ничего не нашла.
С приступом угрызений совести я осознала, что лучшей одеждой отца был воскресный костюм, в котором его увез инспектор Хьюитт. (Я не позволяла себе произнести слово «арестовал».)
Возможно, он спрятал проколотую «Пенни Блэк» где-то в другом месте — в бардачке «роллс-ройса» Харриет, например. Насколько я знала, он мог уже уничтожить ее. Теперь, когда я остановилась обдумать эту мысль, она показалась мне весьма разумной. Марка уже была повреждена и поэтому утратила ценность. Хотя что-то в ней расстроило отца, и было логично, что, как только он ушел в свою комнату в пятницу, он поднес к ней спичку.
Это, конечно, должно было оставить следы: пепел от бумаги в пепельнице и сгоревшая спичка в мусорной корзине. Это было легко проверить, поскольку то и другое находилось прямо передо мной и было пустым.
