Антон Бакунин - Убийство на дуэли

— Это точно так, — с удовольствием подтвердил Протасов. — Я ведь сам тоже, не стану хвалиться, но скажу, стрелок неплохой.

— А вот князь у нас и не стрелял ни разу, если не считать, что вчера для эксперимента пальнул в воздух. Попробуй-ка, князь.

Я не ожидал такого поворота.

— Другой раз как-нибудь, — попытался отказаться я.

— Зачем же другой раз, пожалуйста, это мигом организуем.

В эту минуту шум в зале вдруг затих. Мы втроем повернули голову в сторону зала. Все упражнявшиеся и в стрельбе, и с гирями собрались у тира. Посредине зала стоял стройный красавец лет сорока. Он был в трико, но по выправке угадывался офицер. В каждой руке он держал по револьверу. Метрах в десяти от него, как раз там, где начинался тир, лежал мостик, приспособление, с которого в цирке акробаты прыгают сальто-мортале. Офицер сделал разгон, прыжок, кувырок в воздухе и, еще не приземлившись, но уже повернувшись в воздухе лицом к мишеням, выстрелил сразу из обоих револьверов. Две мишени в виде фигуры человека тут же упали. Аплодисменты и возгласы восхищения завершили это удивительное упражнение.

— Полковник Федотов. Чемпион Павловского полка по стрельбе. Редкий стрелок, — пояснил Протасов.

— Да, сальто-мортале, и сразу из двух револьверов — молодец, — восхищенно сказал Бакунин. — Ну, так что же, князь, попробуй.

— Попробуйте, время-то военное, — поддержал Бакунина Протасов.

Он схватил свои костыли и ловко двинулся к тиру. Бакунин последовал за ним, и я тоже.

— Вот так, — показал мне Протасов, направляя револьвер в сторону круглой мишени. — Это барабан. Мушка. Вот так целиться — и на курок.

Он не отказал себе в удовольствии сделать три выстрела — все в изображенное в центре яблочко. Когда заменили мишень, я прицелился и выстрелил. В мишень я не попал — от выстрела мою руку подбросило вверх. Но второй выстрел пришелся уже в мишень, я удержал револьвер, не дав ему дернуться вверх. Всего я сделал четырнадцать выстрелов, и последние оказались довольно приличными, чего, признаться, я и не ожидал.

— А ты молодец, князь, — похвалил меня Бакунин.

— А что, — поддакнул Протасов, — у вас, князь, крепкая рука. При регулярных упражнениях можете добиться успехов.

Когда мы вернулись к столу хозяина заведения, Бакунин хотел уже попрощаться с ним, но Протасов неожиданно спросил:

— Так о чем, Антон Игнатьевич, хотели поговорить?

— Да, собственно, мы уже поговорили, — сказал Бакунин, он не хотел вдаваться в подробности, но симпатии к хозяину заведения возобладали. — Собственно, вот про этого самого Толзеева я и хотел поговорить… Он ведь стрелялся на дуэли с князем Голицыным.

— Так это он убил князя Голицына? — пришел в ужас Протасов. — Так он из террористов?

— Нет, Толзеев не из террористов. Он только ранил князя, сделав свой выстрел. Как и положено по правилам дуэли. А преступник, зная о дуэли, в тот самый момент выстрелом в голову убил князя. Если бы Толзеев промахнулся, никто бы ни о чем и не догадался. А Толзеев не промахнулся. Это и было удивительно, можно сказать, первый раз стрелял и попал. На тридцати шагах. Вот я и хотел уточнить, могли он попасть.

— Отчего же не мог. Мог. Стрелка из него не получится. Это уж поверьте мне. Но попасть в человека на тридцати шагах — это не исключено. Вот ведь как подстроено — дуэль… А они со стороны… И бомбу бросать не нужно… Однако ж вы, Антон Игнатьевич, их разгадали? Наверное, умозаключение сделали?

— Да, братец, вот теперь приходится умозаключения делать, — удивляясь осведомленности хозяина заведения, сказал Бакунин. — А ты про умозаключения откуда взял?

— Из вашей книги.

— Так ты что же, читал мою книгу?

— А как же.

Бакунин не смог скрыть удовольствия.

— Ну и как тебе, братец, нашел что-нибудь интересное?

— Нашел. Читал я, читал да и думаю: дай-ка и я книгу напишу.

— Вот как? И о чем же ты будешь писать?

— А о стрельбе. Я когда вашу книгу читал, то так и понял: писать надобно о том, о чем знаешь.

— Это дельная мысль.

— А я о чем знаю? О стрельбе. Уж я об этом, кажется, столько знаю. И ведь в этом деле есть свои тонкости, то есть философия.

— Философия?

— Именно философия. Ведь вот сколько я хороших стрелков знавал. Все люди разные. И привычки разные у всех, и характер. А только вот суть одна. Не всякий может хорошим стрелком стать. Даже если долго упражняться. Вот Толзеев тот же — не станет. И вот князь, — Протасов повернулся ко мне, — стрелял сегодня неплохо, хоть и первый раз. А стрелком князю не стать. Тут особый характер нужен. Особый. Вот об этом я и решил написать. Ведь я, может, один об этом задумался. Подмечают, может, многие, а так, чтоб задуматься…

— Это ты, братец, прав, — Бакунин обнял хозяина заведения за плечо. — Обязательно напиши. Вот ты эти тонкости, философию эту подметил. А пройдет время — забудется. А все мы не вечны. Даже солнце. Нужно, чтобы все оставалось.

«Ну, — подумал я, — если сейчас дойдет до угасания солнца и переселения на другие планеты, значит, опять придется остаться без обеда». Но на этот раз пронесло. Словно что-то вспомнив, Бакунин замолчал и сказал:

— До свидания, братец.

— До свидания, Антон Игнатьевич. Благодарю за посещение. Истинную душевную радость доставили. До свидания, князь.

— До свидания, — попрощался и я.

— Хороший человек, — сказал Бакунин, выходя на улицу. — Вот этого господина Протасова и посадить бы в Думу. Ан нет, там сидят Толзеевы. Ну да ладно, князь, это все философия или, как господин Протасов изволил выразиться, тонкости. Давай-ка возьмем извозчика.

Пройдя минут десять, мы взяли подъехавшего к нам извозчика. Усевшись в коляску, Бакунин по-свойски спросил его:

— А что, братец, ты лошаденку свою с утра-то кормил?

— Кормил, барин, — ответил извозчик.

— Овсом или сеном?

— Как можно, барин. Известное дело — овсом.

— Ну коли овсом, так давай-ка с ветерком к ресторану Егорова. За ветерок пятак прибавлю.

Слова Бакунина возымели действие. Извозчик довольно быстро домчал нас до ресторана Егорова.

Глава двадцать четвертая

ОБЛАЧКО ТАЙНЫ

В ресторане Егорова Бакунина хорошо знали. Тут же явился хозяин и проводил нас в кабинет.

— Рады видеть, Антон Игнатьевич, — радушно, с поклоном поприветствовал нас хозяин. — Сегодня Маша поет.

— Братец, не до песен. Вот князь с голоду умирает. Второй день не обедавши.

— Как так, — всплеснул руками хозяин ресторана. — Обедать полагается каждый день. Это вы напрасно, князь, пренебрегаете.

— Это князь по молодости, — пояснил Бакунин, — в его годы я, бывало, и по три дня кряду не обедал.

— Врете, Антон Игнатьевич. Вы мне как-то говорили, что в молодости обедали трижды вдень.

— И такое бывало. Ну да ладно. Мы сегодня только пообедать. Ушицы нам. Уха у них, князь, отменная.

— Это верно изволили заметить, — улыбнулся хозяин.

— А как у тебя насчет поросенка?

— Специально для вас всегда наготове. С хреном прикажете или со сметаною?

— Видишь, князь, у них по Гоголю. Послушай, Спиридон, ты Гоголя-то читал?

— Никак нет. Мы уж коли что и читаем, то что-нибудь поосновательнее.

— Вот как. Ну и что ж ты читаешь поосновательнее?

— Я про Ваньку Каина люблю. Поучительная вещь!

— В каком же это смысле она поучительная?

— А в том, что, мол, не воруй, то есть не разбойничай.

— Это правильно. Значит так, неси уху и поросенка в сметане — так, князь?

Я молча кивнул, полностью полагаясь на вкус Бакунина.

— И все остальное — на твое усмотрение: закусочки, пироги.

— Водочки прикажете?

— Нет, братец, водочки не нужно, так только, графинчик, для пищеварения, как господин Павлов велел.

— А кто такой будет господин Павлов?

— Врач. Очень большой знаток по этой части. Величина. Европейского, братец, масштаба и более того.

— К врачам мы всегда с уважением. Все сей минут доставим, — хозяин поклонился и уже хотел уйти.

— Да, — остановил его Бакунин. — Может, Акакий подойдет, веди его сразу же к нам.

— Все исполним, — хозяин, наконец, ушел.

Усевшись поудобнее, Бакунин спросил меня:

— Ну, как тебе Кондауров?

— Необычный человек.

— Да, непрост, — согласился Бакунин. — Обратил внимание на его глаза? С такими глазами, брат, за парижскими актрисами не бегают. Они за ним сами толпой побегут. Очень сильный человек. Скрытен, закрыт. Это не Толзеев. Впрочем, теперь все от Толзеева зависит.