Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Мы приехали, предъявили документы, и нас провели к Эдуарду Бакланову в кабинет.
Строгий мужчина в военном френче без знаков различия предложил нам сесть.
— У вас все спокойно в музее? — спросил его Гена. — Происшествий нет?
— Какие же могут быть у нас происшествия? — Голос Бакланова был ровным, глаза смотрели не мигая. — Здесь не вокзал, не пивная. Публика интеллигентная. Вы чего, собственно, ждете?
— Предметы искусства у вас не пропадали?
— Насколько мне известно, нет. Появился сегодня один странный предмет — ученическая картинка с цветами. Полагаем, кто-то из школьников забыл. Это все?
— Скажите, — не удержался я, — а ваши сотрудники Мямлин и Кранц сегодня вышли на службу? А то данные имеются… — не договорил я в лучших традициях прокурорской работы.
— Какие данные?
— Есть сведения, — отчеканил Гена Чухонцев, — что сотрудник Мямлин — не тот, за кого себя выдает.
— Это любопытно, — холодно сказал Бакланов. — Рекомендую вам провести расследование. Мямлин сейчас в командировке.
— А где конкретно?
— Роман Мямлин находится в Нью Йорке, собирает экспонаты для выставки «По направлению к объекту».
— Он утром вылетел, — прошептал мне на ухо Гена, — мне сведения из Шереметьева передали. — И уже громко, Бакланову: — А где Роза Кранц?
— Куратор Кранц в настоящее время больна. — Директор музея встал, показывая, что аудиенция окончена. — Еще вопросы есть? — и протянул мне руку.
Я пожал его холодную твердую ладонь, посмотрел в его немигающие глаза. Глаза Бакланова вспыхнули и погасли — не оранжевым светом, нет. Просто вспыхнули на мгновение глаза — может быть, вдохновенная мысль посетила директора музея.
— До свидания, — сказал я, и тут заметил страшную деталь. Из-под воротника военного френча Эдуарда Бакланова торчала соломинка! Обыкновенная желтая солома — но откуда она может взяться в Москве, в центре города, в Музее современного искусства!
Бакланов проследил за моим взглядом, неторопливо поднял руку и вынул соломинку из-под воротника.
— На дачу вчера ездил, — сказал директор ровным голосом. — Спал на сеновале.
— Еще один вопрос имеется, — сказал Гена Чухонцев. Все-таки он носил погоны, обязан был работать. — Вам знаком директор парижского аукционного дома господин Дрюмо?
— Прекрасно знаю Пьера.
— И вам известно, что он пропал в Москве? — Это был коронный прием Чухонцева, задать вопрос сразу в лоб. — Причем сразу после посещения вашего музея. — Это уже была импровизация, и мысленно я аплодировал Чухонцеву.
— Пьер находится в Париже, вчера беседовал с ним по телефону. Не желаете ли с ним поговорить? Если нет, то прошу извинить — спешу. Государство выделило средства на строительство нового здания нашего музея — сегодня конкурс проектов.
— Большое будет здание? — зачем-то спросил Гена.
— Двадцать этажей.
Гена ссутулился, когда выходил из кабинета. Мы спустились по железной лестнице — во всех современных музеях специально сделаны очень неудобные железные лестницы — и едва вышли за порог, Гена сказал:
— Вези к Татарникову.
Сергей Ильич выслушал наш рассказ внимательно, ни разу не перебив. Он лишь прикуривал одну от другой, и слушал, пуская кольца желтого дыма.
— Вы Денису Макарову верите?
— Безусловно, — сказал Сергей Ильич, — его свидетельство ценно тем, что подтверждено всей исторической литературой. Подобных свидетельств сохранилось достаточно много.
— Сверхъестественные силы? — спросил Чухонцев язвительно.
— Отчего же, вполне естественные.
— Только не надо нам рассказывать про графа Дракулу, вампиров, вурдалаков и всякое такое. Про Дракулу я кино видел, — сказал Гена Чухонцев.
— И что же, — полюбопытствовал Татарников, — неплохое кино?
— Для детишек развлечение! У нас-то с вами не кино, а самая настоящая реальность! Вот я и говорю, не надо про Дракулу — вы дайте нам исторические примеры!
— Помилуйте, помимо Влада Дракулы существует в истории великое множество подобных примеров. Например, современники были убеждены, что Чезаре Борджиа — вампир. Хрестоматийных историй об оборотнях не перечесть. Напомню хотя бы историю знаменитой Мелюзины Лузиньян, случившуюся в восьмом веке. Дама эта была драконом. Да, не удивляйтесь, она оборачивалась по ночам крылатым чудовищем и облетала вокруг замка. Иными словами, Мелюзина была суккубом, и ее супруг это обнаружил. Однажды вошел без стука к ней в опочивальню и был потрясен, увидев у жены длинный чешуйчатый хвост. Мелюзина с пронзительным криком вылетела в окно и больше никогда не возвращалась, лишь по ночам крылатая змея заглядывала в комнаты сыновей. Так гласит легенда.
Мы с Чухонцевым смотрели на Татарникова недоуменно. А Сергей Ильич безмятежно продолжал:
— Следует вспомнить древнекитайские предания о лисах, оборачивающихся женщинами на ночь, а поутру убегавших в норы. Не забудьте и о мертвецах, встающих из могил и возвращающих себе плоть до утреннего крика петуха. Также подумайте и о том, что пражский раввин, создавший глиняного Голема, и доктор Джекил, открывший способ превращаться в мистера Хайда, — ориентировались на реальный опыт человечества. Вещь или тело может перейти в иное состояние, которое содержит некие качества прежнего облика, но по видимости отлично.
Мы слушали Татарникова словно бы впервые — неужели это тот самый Сергей Ильич, которого мы знали? Историк ли с нами говорит? Ученый ли это? Сергей Ильич всегда отличался трезвостью во взглядах — нет, я не оговорился, отличался именно трезвостью, то есть рациональным подходом к проблеме. То, что он любил выпить, к делу не относится.
Татарников затянулся желтым дымом и продолжал.
— Оборотничество не есть что-то колдовское. Это просто-напросто нахождение между двумя мирами. Обычное промежуточное состояние, то, что иные философы определяли как сумерки души. Следует различать антропоморфное и зооморфное оборотничество, то есть обращение в иной человекоподобный облик, или же в зверя. Скажем, русские сказки сохранили нам описание царевны-лягушки, братьев-лебедей и так далее. Однако есть оборотничество и вещественное — когда оборотень переходит в предметный мир, например Баба-яга оборачивается теплой печью на пути замерзшего путника.
— Что вы такое говорите, Сергей Ильич? Вот уж не ждал от вас! — Я смотрел на Татарникова ошеломленно. Серьезный человек, профессор истории, что он несет!
— Вы хотите сказать, что не верите в оборотней, голубчик?
— Сергей Ильич, это ведь совершенно не научно!
— То есть вы верите в то, что государственные облигации будут погашены, а в то, что Мелюзина летала вокруг замка, — в это не верите? Лис-оборотней, считаете вы, не бывает? А мятая бумажка с надписью «сто рублей» — которая соответствует золотому запасу страны, давно украденному, — это как раз, по-вашему, настоящее? Где, простите, логика? Вы верите в финансовый капитализм, то есть в то, что нарисованное на бумаге соответствует реальной работе мировой промышленности, — а в народные предания не верите? Позвольте спросить, голубчик, а почему? Почему вы доверяете некоему, простите за резкость, прощелыге из правительства больше, чем свидетельствам своих предков? Каким критерием руководствуетесь? Вот, скажем, министр финансов сказал, что кризис кончился и надо опять вкладывать деньги в акции нефтяных компаний. В это вы верите? А сотни тысяч сказителей в разных уголках нашей планеты не сговариваясь оставили нам истории о том, как люди оборачиваются животными, — и в эту простую — естественную! — вещь вы поверить не можете? Не понимаю вас, голубчик! По-моему, лисице гораздо легче обернуться женщиной, нежели листочку бумажки — куском золота.
Татарников говорил обычным, мерным, немного занудным тоном. Он прерывался лишь на то, чтобы закурить новую сигарету.
— В истории оборотничества нет ничего сверхъестественного. Это самое что ни на есть торжество естества. Необходимо понять природу оборотничества, в том числе для исторических исследований.
Скажем, рассмотрим оборотничество применимо к социо-культурной эволюции человечества. В этом смысле Россия — страна-оборотень. Она обращается то в Запад, то в Восток, не являясь, по сути, ни тем, ни другим. Она — оборотень, обыкновенный вервольф, вот эта ее оборотническая природа и должна быть учеными изучена. Невозможно изучать одну из ипостасей сложного организма — ведь не составит же врач представления обо всем организме, если будет изучать только одну часть больного? Кем является дама Лузиньян — женщиной или драконом? Она является оборотнем, соединяющим в себе и то, и другое. И так же точно обстоит дело с Россией. Как у всякого нормального оборотня, у России есть определенная цикличность в превращениях. Периоды, когда Россия воображает себя Европой, длятся примерно 15 лет, а потом сменяются на 40-летний период стагнации, который исследователи европейско-прогрессивной ориентации воспринимают как регресс. Таким исследователям кажется, что со страной произошла культурная катастрофа — так и барону Лузиньяну показалось, что случилась беда, когда он увидел у жены хвост. Многим ревнителям прогресса мнится, что Россия изменяет себе и своему европейскому пути, когда она возвращается к византийской ипостаси. На деле же это никакой не регресс, ни в коем случае не измена. И даже соревнования между динамичной цивилизацией западного толка и стагнацией сталинско-брежневского образца — такого соревнования нет. Это всего лишь циклы бытия оборотня. Короткий день в европейском обличии сменяется долгой ночью восточноподобной тирании — и это попросту природа вервольфа, именуемого в исторических хрониках словом «Россия». Не климат пугал приезжих де Кюстинов и Герберштейнов, не варварские нравы — европейские исследователи оставили нам записки о куда более экзотических землях, но записки эти не столь взволнованны. Пугал их непредсказуемый характер объекта исследования — они терялись: что именно они изучают? И если оказывалось, что период их исследований падал на завершение российского цикла, и они становились свидетелями превращения — путешественников охватывал суеверный ужас. Сюда же плюсуются иррациональные отзывы самих русских о природе своего отечества. «Умом Россию не понять» — как прикажете западному ученому обходиться с такой посылкой? Он стремится понять именно умом, он хочет фактами объяснить то, что необъяснимо фактами: именно потому, что природа оборотня двойная, одни факты следует располагать в одной шкале, а другие — в другой! Существует неимоверное количество исследований о России, произведенных достойными учеными; большинство этих работ абсолютно бесполезны. Если изучать природу оборотня, то именно как природу оборотня, но не как природу существа, одному лишь биологическому виду принадлежащего.
