Ольга Степнова - Беда по вызову

— Обычно я всегда попадаю в точку. Так как?

— Гл… Б… Зови Петя.

— Петя? Петров?

— Дроздов.

— Никакой индивидуальности.

— Зато у тебя хоть отбавляй.

— Да, меня не перепутаешь. Это рюмки? — Она показала на два граненых стакана.

— Не тарелки.

— У тебя есть зеленка?

— Ее разве пьют?

— Хочешь — пей, а я рану на подбородке прижгу.

Я представил Беду с зеленым подбородком и поморщился.

— Прижигай своей водкой.

— Это абсент. Им прижигают душу, а не тело.

— Разве он не запрещен?

— Запрещен. В Европе.

Я повертел в руках бутылку с надписью «King of Spirit». На дне болтался какой-то осадок.

— Значит, мы пьянствуем?

— Я — дегустирую.

Еще одна дегустаторша нашлась. Я отвинтил крышечку, плеснул примерно половину стакана светло-зеленой жидкости и одним глотком выпил.

— Стой! — заорала Беда. Но было поздно. Я стоял посреди своей каморки, парализованный дикой горечью. Горечь — было единственное, что осталось в этом мире. Глаза полезли на лоб, а желудок подтянулся к горлу. Несколько долгих мгновений я старался не выплеснуть абсент ей в лицо прямо из желудка. Сазон называл это действие «опорожниться верхним концом». Победила воля. Я мысленно записал очко в пользу Беды, и она опять оказалась в плюсе.

— Кретин. Ты, что, никогда не пил абсент?

— Пил. Ты же видела. — Мне стало легче и веселее.

— У тебя сахар есть? — она закурила Житан. Я стрельнул у нее сигарету и затянулся крепким, вкусным дымом.

— А на фига нам сахар?

— Дырявой ложки у тебя, конечно, тоже нет.

— Да все у меня есть.

Я положил на стол почти целую пачку рафинада и алюминиевую ложку, с двумя дырками посередине, которую соорудил, чтобы вытаскивать из кастрюли свои холостяцкие пельмени.

— Какое богатство! — удивилась она, плеснула на дно стакана абсент, положила сверху дырявую ложку, в нее сахар, и через сахар начала лить обычную воду, которая стояла на столе в пластиковой бутылке. Сахар постепенно растворился, а пойло в стакане замутилось и стало выглядеть, как обычный самогон. Я рискнул проделать те же действия. Прошло помягче.

— Не кури! — сказала Беда, когда я взял сигарету.

— Почему?

— А… кури, — махнула она худой рукой, — Потом увидишь.

Я затянулся. Жизнь — не самая плохая штука.

— Каждый раз, когда я тебя вижу, ран на тебе все прибавляется, — намекнула она на разбитую губу.

— На тебе тоже, — намекнул я на разбитый подбородок. — А где твоя машина?

— Там что-то прокручивается, не схватывается, в общем, не заводится.

— Бендикс хреначит, — поставил я диагноз. Она внимательно посмотрела на меня и налила себе вторую порцию. Я тоже.

Каморка раздвинула тесные стены и яркие лучи солнца в девять вечера залили мое скромное жилище. По-моему, запел соловей.

— Тебе заплатили за книгу?

— Книгу зарубили, — она вдруг зарыдала. Рыдала она без единой слезинки и с каменным лицом, но я все равно все понял, увидел и почувствовал, как она подвывает и подскуливает там, у себя внутри. Я не стал спрашивать, кто зарубил и почему.

Меня вдруг стало двое. Один правый, другой левый. Правый я был добр и благодушен. Ему стало жаль Беду и захотелось помочь. Левый оказался желчен и скептичен, но тоже отнесся к ней почти с сочувствием.

— А хочешь, — закричал правый я, — я подарю тебе сюжет? Или как это там называется?

— Ты — сюжет?

«Ты в этом ничего не понимаешь», — подсказал левый я правому. Беда опять изобразила свой мутный напиток. Оба меня потянулись к стакану. Ни один из них не был пьян. Пьяным я себя хорошо знал.

— Ну, не хочешь, как хочешь, — обиделись на нее оба сразу и закурили.

— Не кури, — попросила она обоих. Оба не послушались.

— Давай свой сюжет.

— Не дадим, — ответили мы.

— Давай! — заорала она и так стукнула кулаками по столу, что все предметы на нем — стаканы, бутылка, сахар, и даже дырявая ложка — подскочили. — Из-за тебя я отдала свою тему, я болтаюсь без работы и только вычитываю чужие материалы. Книгу зарубили. В издательстве сказали — недоработанный сюжет. Я щурилась всю неделю, а ты даже не мог привезти мне очки!

Тот я, который был левее, хотел ее выгнать, но правый не позволил.

— Слушай, — сказал он, — слушай.

И стал рассказывать историю Бизона и депутата Грача. Он живописал все в красках от третьего лица, а левый скептик хмурился и злился. На правого снизошло вдохновение. Вот, смотри: любовь — сразу, одна, и на всю жизнь — только так и должно быть. А вот интрига — блестящая! А какой друг, какая погоня и вдруг — разоблачение, подстава и безысходность. Что делать герою? Пиши свою книгу, зачитаются.

Беда слушала, кажется, с интересом. И даже закурила.

— Не кури, — сказал ей левый скептик. Правый взял черный Житан. Они оба увидели, что она дерзкая, сильная, и абсолютно непредсказуемая.

— Какая ты классная! — заявили мы оба.

— Эк тебя тыркнуло! — непонятно выразилась она. — Давай, рассказывай дальше. И правый рассказал… как герой сел в другой самолет.

— В общем, он оказался и не герой вовсе, — закончил за него левый.

Она стала ходить по моей каморке, бормотать, потом откинула крышку пианино, и сыграла на раздолбанных клавишах что-то сложное и классическое.

— Так и дурак сможет, — сплагиатничал левый, — что-то не схватывает, не заводит.

— Бендикс хреначит, — повернулась она к нам лицом.

Беда была одна, а меня два, и я не знал, как уладить этот вопрос. Мы подошли к ней одновременно и губами стали изучать ее всю. Она почему-то пахла полынью и была потрясающе горькая на вкус. Горечь — единственное, что осталось в этом мире. И это был вселенский, бесконечный кайф. А если вселенная бесконечна, то жизнь тоже должна быть бесконечна.

Утром я проснулся отдельно от тела. Тело за мной не успевало. Ни думать, ни двигаться. Я рассмотрел над собой бревенчатый потолок, вспомнил, что теперь живу в сарае, но забыл свое второе имя. Меня лизнула в нос собака и я вдруг припомнил, что пса зовут Рокки. Это было не похмелье, это было возрождение — без головной боли и сушняка.

Рядом лежала Беда. Она, похоже, давно не спала, или не спала совсем. Ее длинное голое тело мистически отливало в утреннем свете и я понял: она не драная ворона, она ведьма. И напитки у нее ведьмовские, и очки принимают прежнюю форму, даже если их пожует собака.

— Бизя, — сказала она, — твой сюжет дрянной. Он избит как твои ботинки. Единственное, что в нем интересно, это то, что ты сел в другой самолет. И улетел в другой город. Я займусь этим делом, Бизя.

— Что за манера называть всех как заблагорассудится? Чем ты займешься?

— Твоим делом. Раз у тебя самого не хватает духу им заняться.

— Не хватает духу? — Я подлетел с лежака. Штанов на мне, конечно же, не было. — Не хватает духу? Я рассказал тебе историю, бери ее и проваливай! Только не забывай, что это пьяный бред! — Она встала, натянула джинсы и рубашку. Я испугался, что она уйдет, но она крикнула: «Рокки, гулять!», накинула куртку и вышла.

Кажется, моя жизнь с ней стала регулярной, и она даже займется моим делом, раз у меня не хватает духа заняться им самому. «Король духов». Не хватает духа. Пусть подавится моим «делом». Пусть сломает себе зубы.

Она пришла из морозного утра, и очки ее сразу запотели. Она стала вытирать их полой моей рубашки, которую я только одел. Она вытирала их так, будто мы прожили душа в душу двадцать лет. Я потянул рубашку на себя.

— Скажи, почему мой сюжет дрянной?

Она включила старый электрический чайник, поставила на плитку разогревать собачью кашу, и неудобно села на пианино.

— В нем нет ничего, что отличало бы его от других. Начиная с трупа в багажнике. Ха! Видел ли ты хоть один сюжет без трупа в багажнике? От этого мутит и сводит скулы от скуки. Шикарная девица с имечком из дешевого романа тоже не впечатляет. Двойники-депутаты — бред и фарс, Ширли-Мырли какое-то. Супермишка — друган до гробовой доски — избито и пошло. И только главный герой интересен тем, что за его суперменством скрывается полный идиотизм и рассеяность старой клуши.

— Идиотизм? Рассеяность? Старой клуши?! Я — старая клуша?!! — Я запустил в нее своим драным ботинком. Она увернулась и снаряд оставил грязный след на пианино.

— Ну вот, а говорил, что у меня манера называть всех как заблагорассудится. Я всегда попадаю в точку.

Я кивнул.

— Черт с тобой. Ты одна узнала правду, и мне от этого стало легче.

— Это любовь, — хмыкнула она. Я поискал, чем запульнуть в нее еще. Рон, попривыкнув к нашим отношениям, радостно принес мне обратно не достигший цели ботинок. Я раздумал его бросать и с трудом отыскал второй. Черт знает как трудно отыскать вещи после ночи, проведенной с Бедой.