Детектив в пути - Инна Юрьевна Бачинская
У нас это называется «радиальный выезд», ну просто туда и обратно. Например, в Углич нам очень нравится поехать. В Суздаль. В Новгород Великий, в Нижний тоже хорошо.
Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, а также «не нужен нам берег турецкий»!… А тут с Юрмалой берег выходил хоть и не турецкий, но все же не наш, не наш решительно!… Да еще ночевка какая-то.
- А где ночевать-то будем?…
- У Боречки и Любочки, - ответила Марина загадочно, она любит удивлять, наша Марина. - В Пушкиногорье.
Ну, тут уж мы возликовали!… В Пушкиногорье нас с сестрой возили маленьких, и это было такое путешествие, скажу я вам!…
Мы ехали очень долго - это сейчас я понимаю, какое трудное дело, путешествие с детьми, но наши родители почему-то ничего не боялись и никогда не ленились. Там негде было ночевать - в нашей супердостопримечательной, суперисторической, суперинтересной, супердревней стране почему-то всегда негде ночевать, и тогда так было, и сейчас осталось, поэтому мне смешны все разговоры о том, что Россия вот-вот станет великой туристической державой!…
Позвольте, как же она станет, если билет на Камчатку стоит семьдесят тысяч рублей и нам, чтобы полететь с детьми и показать им, как «широка страна моя родная», на четверых нужно, стало быть, двести восемьдесят, а это невозможно ни при каких раскладах. Невозможно, и все тут!…
И что нам делать с детьми и этим самым «чувством родины»?! Как им объяснить наглядно, что она действительно широка и действительно лесов, полей и рек очень много и все они сказочно, неправдоподобно, дивно хороши?… И люди хороши, и леса, и дороги, и перевалы, и озера, и монастыри!
Да и жить негде!…
Когда нас повезли в Пушкиногорье, бабушка, всю жизнь проработавшая в ЦК (это не центральная котельная, кто не знает, а Центральный комитет Коммунистической партии), звонила своей приятельнице Анне Ивановне, которая в те времена была председателем то ли обкома, то ли горкома Святых Гор - звучит отлично, правда?! И Анна Ивановна нас поселила. Там, в Пушкиногорье, была гостиничка «для своих», с крошечными номерами и сортиром в конце коридора. Так что жили мы сказочно. Даже на экскурсию попали. И шли в толпе замученных туристов мимо дома Семена Гейченко, директора заповедника, где в окнах были выставлены самовары, на цыпочках шли, и все экскурсанты шли точно так же, боялись потревожить легендарного и знаменитого человека. Все знали, что он где-то рядом, и боялись ему помешать.
Он же с Пушкиным почти на короткой ноге. По крайней мере, мы свято верили, что на короткой!…
Так что Михайловское, Петровское и Тригорское - это отлично.
И опять мы ехали долго и трудно. Федеральная трасса Москва - Рига хороша только первые километров сто, а может, и меньше. Дальше начинается засада - в прямом и переносном смысле. Покрышки рвутся, передний мост отваливается, задний тоже чувствует себя неважно.
Приехали вечером и долго торчали на обочине, все не могли сообразить, куда поворачивать. Миша, Маринин муж - он был за рулем первой машины, - звонил, спрашивал, консультировался, мы не вмешивались, ждали по привычке, когда «взрослые» разберутся. Марина неспроста называет нас «пионерским отрядом», а саму себя «инструктором» и не дает нам спуску, если мы делаем что-то не то и не успеваем утром к церемонии поднятия флага, где бы этот флаг ни поднимался, на Алтае, в Магадане или Петрозаводске.
Следом за Мишей мы неспешно въехали на территорию, и тут выяснилось, что Боречка и Любочка, у которых мы должны гостевать, научные сотрудники Заповедника (пишу с большой буквы, понятно вам?!), и не простые сотрудники! Борис Козьмин - художник, смотритель и хранитель Петровского, усадьбы Ганнибала, назначенный когда-то на должность именно Семеном Степановичем Гейченко, а его жена Любочка - пушкинист, историк, автор многочисленных книг, что уж говорить о монографиях и специальных работах!…
Тут-то мы и забыли про «туризм», сортир в конце коридора и отсутствие гостиниц. Как-то, знаете, стыдно в их присутствии об этом не то что говорить, но даже думать.
Борис Козьмин - человек взрослый, очень хорошо, не по-современному образованный, тонкий и знающий о жизни гораздо больше нашего.
Его жена вообще прелесть, если так можно сказать об умной, талантливой красавице, матери двоих сыновей и бабушке не-помню-скольких внуков!…
По-моему, никто не зовет их Борис и Любовь. Исключительно Боречка и Любочка. Ну… нельзя по-другому. Не получается.
У них «открытый дом», тоже в самом правильном, не слишком современном понимании. Многочисленные гости, которые валом валят в Петровское, сами жарят картошку на огромных сковородах, заваривают чай, рассаживаются вокруг диковинного стола на тяжелых стульях, которые Боречка вырезал когда-то из ганнибаловских лип. Утром поедают яичницу - где в это время хозяева, никто не знает, но понятно, что на работе! - и отправляются… бродить.
В Пушкиногорье не имеет смысла носиться с экскурсионной группой, как бы ни был хорош экскурсовод. Имеет смысл только «бродить»!…
И - не знаю, почему так нам повезло! - мы были допущены к Боречкиным картинам.
Вы знаете, он пишет картины в мастерской, которая примыкает к бане, мне кажется, что именно в таких мастерских рождаются самые удивительные работы!… Я редко бываю в мастерских художников, почти никогда, но именно такие кажутся мне почему-то самыми правильными. Боречка пишет в «свободное время», то есть когда не исполняет многочисленные обязанности хранителя музея. Времени маловато, конечно, но он очень старается выкроить, и Любочка ему в этом всячески содействует.
Он пишет пейзажи - Сороть, Святые Горы, Петровское, Тригорское, ганнибаловские липы.
И еще он пишет… Пушкина.
Мне кажется, что писать Пушкина почти невозможно. Страшно очень. Это все равно что писать… ну, не знаю… иконы. Для этого недостаточно уметь рисовать.
Для этого нужно уметь… верить.
А это не у всех получается, вернее, не получается почти ни у кого, ну, если искренне-то!… От души.
У Боречки Козьмина получается, и объяснить, как именно получается, невозможно. Честно, я не хотела смотреть картины - мало ли, какая ерунда там окажется, и все исчезнет! Магия, волшебство, очарование, «гений места», как писал Петр Вайль, все тогда пропало!
Ничего не
