Лариса Бесчастная - Вобла в эстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники
Это были очень эротичные высказывания, а иногда и откровенно порнографические и, закончив своё выступление традиционным «Гоп вашу мать, как вы мне все настохренели», я гордо выпрямилась с видом победителя, секунду назад воткнувшего флаг в ту самую задницу, которую именуют Рейхстагом…
Обалдевшие хунвейбины долго таращили на меня зенки, пока Рыжий не воскликнул восторжённо и уважительно:
— Во даёт сука!!!
— Даёт ваша мать, — мгновенно парировала я, — а я лишь фиксирую многообразие поз и партнёров. И не буду спорить с вами, пацаны: уж, точно я не кобель. А, кстати! По мнению самбэковских барбосов я не простая сука, а бешеная волчица.
— Эк, её колбасит, — умилился Губошлёп и достал из кармана нечто, от чего по моей спине пробежались мурашки. — А мы сейчас из неё нарезку сделаем… — он легко сжал рукоятку и на волю вырвалось кровожадное лезвие ножа.
Я раззявила рот, чтобы заорать от страха и позвать на помощь, но мой разгулявшийся после сквернословия язык брякнул совсем иное:
— Впечатляет!.. Слышь, достань и мне такой! Я им яйца буду колоть.
— Чьи? — машинально уточнил Губошлёп.
— Начну с твоих, придурок. По знакомству.
Оба Ванька загоготали и Азиат резко оборвал их:
— Хватит развлекаться, охломоны! Тут вам не цирк! Вы что, не видите: она тянет время. Небось, ждёт кого-то. Тащите бабу в машину! Ты, Грибаня, бери её под руку, а Кот с пером будет подгонять сзади. Я пойду первым…
— Стойте! — завопила я. — Надо выпустить моего кота! Я не дам вам его угробить! Он всё, что у меня есть!
Азиат посмотрел на меня, как на умалишённую и махнул рукой: бери, мол! Я подошла к дивану и подняла Тихона, возлежащего на моём сотовом, умудрившись незаметно впихнуть тот в щель между спинкой и сиденьем. Рыжий Грибаня подхватил меня под руку и повёл. «Дверь закройте! — сердито велела я Губошлёпу, — а то мою мебель сопрут. Тот хмыкнул, но дверь захлопнул. И пристроился сзади. «А вдруг он нечаянно нажмёт на ту кнопку?!» — леденея, подумала я и прибавила шагу.
Но дальнейшее выгнало этот страх, заменив другим: на площадке между первым и вторым этажом стояла Марья Игнатьевна. Увидев нас, она мгновенно поняла что к чему и качнулась ко мне.
Всё, что случилось потом, захлестнуло меня стыдом, тем более, что у меня не было уверенности в том, что в будущем я смогу извиниться перед своей добрейшей тётей Мусей. И не было ни секунды для размышлений. Меры её безопасности я приняла мгновенно.
Швырнув в соседку Тихона, никак не ожидавшего от меня этакого предательства, я заорала: — Что уставилась, дура старая?! Не видишь, женихи ко мне пришли? И не вздумай устраивать нам разборки или сплетни распускать, мы сами знаем, что делаем! Не маленькие уже… Прочь с дороги! Не мешай!
Багровея от стыда и волоча за собой ошалевшего Грибаню, я полетела по лестнице и чуть не сбила с ног не менее ошарашенного Азиата. Лавочка у подъезда была пуста, но я не могла порадоваться сему факту: предо мной укором стояли наполненные ужасом глаза Марьи Игнатьевны. Братаны подвели меня к чёрному БМВ с нервничающим водителем и стали усаживаться. Я окинула прощальным взором свой двор и видение оскорблённый соседки сменилось другим: в противоположном от меня углу двора появился …Михаил! Да ещё в милицейской форме!
Вместо того, чтобы радоваться возможному спасению я пришла в ужас, потому что Мишу заметил и Азиат, подсаживающийся в водителю.
— Пацаны! Менты! Дёру! — вскрикнул он и Губошлёп, нагнув мою голову, затолкал меня в машину, прямо на колени к Грибане, а сам буквально упал на меня. Я подскочила, как резиновый мячик, и успела увидеть в заднем окошке, что Михаил бежит к машине…
Машина сорвалась с места и он отдалился. «Мишенька, Мишенька… — застучало в голове, — дурачок ты мой! Ну, зачем ты пришёл? Они ведь могли застрелить тебя! А меня зарезать… ножом…».
Губошлёп с силой сдёрнул меня с кресла и столкнул на пол:
— Сиди тихо, тварь! — он вывернул шею, оглядываясь назад, и констатировал: — Никого нет… Он же без колёс.
— А вы без мозгов! — обрёл дар речи Азиат. — Этот мент, верняк, наши номера сфотографировал.
— А мы их сейчас сменим, — беззаботно заявил Грибаня, довольный, что обошлось без стрельбы. — Это не страшно. Да и буммер наш зарегистрирован на дядьку, которого уже нет.
Думая о том, что надо обезопасить Михаила, я осмелилась высунуться с замечанием:
— Не бойтесь. Он близорукий. Слепой как крот.
— Ты его знаешь? — подхватился Азиат, не поленившись повернуться ко мне всем корпусом. — Это твой хахаль?
— Мент и мой хахаль?! — возмутилась я тоном бывалой уголовницы. — Ты что, совсем охренел? Нет у меня знакомых ментов! Это участковый. На дежурство пришёл…
Я осеклась, сообразив, что фактически заложила своего «мишку». О, нет! Надо помалкивать. И я затихла. Зато мои конвоиры, расслабленные тем, что всё обошлось без эксцессов, разговорились.
— Который день бегаем, как савраски, — пожаловался Грибаня, — моя забава мне уже всю плешь проела…
— А ты не слушай её! — перебил подельника Губошлёп. — Как управимся, на кайф-базар сходим. У меня там такая горячая двустволка есть. Молоденькая развратная стерва. Позабавимся втроём… — и они начали живописать достоинства группового секса.
Слушать непристойности Ваньков не было охоты и я заткнула уши, стараясь не касаться их колен. Должно быть их трёп раздражал не одну меня, потому что Азиат резко развернулся и рявкнул:
— Да, заткнётесь вы, блин, похабники?! Всё таки какую-никакую женщину везёте. Или у вас, на фиг, совсем умишко отбило?
А я действительно была никакая, потому что чутьё моё говорило, что «босс», берущий на «работу» такие кадры, как Ваньки, и сам окажется стопроцентным дебилом. Или жестокой, беспринципной сволочью. И это не сулило мне ничего хорошего. Потому что Харлам был самой пострадавшей стороной в этой афёре: он купил героин, отвалил огромные деньги и лишился и их и товара. Да вдобавок его унизили. За такие убытки должен был кто-то заплатить, а поскольку ни рыжей Алисы, ни Рената уже не было в живых, за всё он спросит с меня — больше не с кого. Самбэк, видимо, ему не по зубам…
Буммер ходко рассекал майские сумерки и я подумала: «Куда же они меня везут?». Краем глаза я заметила в боковом окне какие-то нечастые деревья и поняла, что едем уже за городом, а где именно — не определиться.
Мои мысли снова вернулись к Харламу, а точнее, к тому, как именно он намерен получить сатисфакцию за свой позор. В том, что жить мне осталось совсем немного, я не сомневалась, но вот мучиться перед смертью совсем не хотелось… Хорошо бы, вытащить у Губошлёпа чудо-нож, да покончить со всем разом, а заодно и с обоими Ваньками! Нет. Двух убить я не успею, не позволят. Тогда убью Азиата. Он сидит ко мне спиной… Я задрала голову и примерилась к шее Старшого в команде: уж и не знаю: дотянусь ли я?
Поймав себя на мысли, что хладнокровно обдумываю убийство, я чуть не задохнулась… но быстро пришла в норму от гнева: мать их так! Это они довели меня до такого! И потому ничего ужасного нет в том, что я думаю о мести! Чёрт побери! Ну не о своей же смерти мне думать?! А если они захотят поглумиться надо мной?!! О, Господи, дай мне силы всё это выдержать! И я стала вымаливать лёгкую смерть, раз уж она неизбежна…
Тем временем Ваньки сменили тему и я послушала историю Грибани про некого Слоняру, которого Харлам хотел послать к гонцу, но тот торчит глухо, сидит удолбленный и сачкует. Кто из героев истории торчит, а кто сачкует, я толком не поняла, но то, что Грибаня собирается встречать кого-то с грузом наркоты и боится влипнуть, усвоила.
Желая поддержать приунывшего соратника опасного наркофронта, Губошлёп рассказал анекдоты, про двух ширакезов в Лондоне, про мальчика, из которого родители выбивали дурь, но тот всегда знал, где достать ещё, и про девочку, смакующую детский героин оранжевого цвета и с апельсиновым вкусом.
Ваньки с удовольствием ржали над детьми, потребляющими наркотики, и на душе у меня стало ещё омерзительней. Господи! Сделай так, чтобы они заткнулись!!
В этот момент я ни сном, ни духом не предполагала, как скоро это случится…
Деревья исчезли и тряска уменьшилась, намекая на то, что мы выехали на асфальт. За окошком буммера стремительно темнело и я подумала, что, наверное, уже десятый час и дело идёт к ночи и к бандитскому привольному беспределу… «Потерпи немного, Татушка, — уговаривала себя я, — скоро, совсем скоро всё закончится… И наступит покой…».
Но покой, видимо, был прописан не мне.
Салон автомобиля высветила яркая вспышка и раздалась автоматная очередь. Стреляли, видимо, по шинам, потому что наш буммер дёрнулся, развернулся боком, несколько метров протащился по асфальту и сел на обода. Я зажмурилась и прильнула к сиденью, проклиная создателей БМВ за то, что они не предусмотрели ниши под сиденьем, куда могла бы забиться такая изящная женщина, как я.
