Петра Рески - Палаццо Дарио
– Фабио, ты знаешь, что сегодня день рождения графини Фоскари? – спросил Марчеллино. – Мне ни в коем случае нельзя забыть отослать ей букет гардений. Больше всего на свете она любит гардении.
– Пройдоха, сколько стеклянных статуэток ты у нее стащил? А сколько гравюр подменил подделками? Пять? Шесть? – ухмыляясь, спросил Фабио делле Фенестрелле и повернул элегантную лодку в тихий обводной канал.
– Ты был и есть неисправимый утешитель графинь, – сказал он и подмигнул Марчеллино.
– А кому еще их утешать? Это все – старушки, которые сидят одни в своих палаццо, заживо похороненные, со своими Карпаччо и Канова, забытые детьми и внуками. В своих дворцах они не слышат больше ничего, кроме шагов своих горничных-филиппинок, – обиженно ответил шарообразный Марчеллино.
Наконец они остановились у роскошного мраморного портика импозантного Палаццо Лоредан. Пока Фабио пришвартовывал лодку, Марчеллино любовался его гибкой фигурой.
Войдя во внутренний двор роскошного Палаццо Лоредан, Фабио замер. Гитарист! Несомненно, это был он. Он был одет в рабочую форму и подметал двор. Руки Фабио задрожали. В ту же минуту ему захотелось подбежать к юноше, обнять его и сказать, что между ними произошло что-то редкое и удивительное. Еще ни один мужчина в мире так не притягивал его. Ему казалось, что он спит и ему снится ангел. У молодого человека был высокий гладкий лоб. Над полуприкрытыми глазами дерзко поднимались ровно очерченные брови. Подбородок хорошей формы завершал лицо с сомкнутыми словно для поцелуя губами. Фабио одарил его таким долгим и тоскливым взглядом, что гитарист с полуприкрытыми глазами смущенно отвел их. Фабио рванулся вперед и всунул ему в руку свою визитную карточку.
– Пожалуйста, позвоните мне! – выдохнул он. Нехотя поднимался он вслед за Марчеллино по изящно украшенной мраморной лестнице. Сосредоточиться он не мог. И только когда наследник семьи Лоредан принялся убеждать его купить ночной столик в стиле ампир, к нему вернулась его жизненная энергия. С первого взгляда он понял, что сможет убедить графа, будто ампирный столик является вопиющей по небрежности исполнения подделкой.
– Дорогой граф Лоредан, гвозди, которыми скреплен этот столик, фабричного производства, – сказал Фабио с интонацией триумфатора, – а такие стали производить только с 1870 года. Раньше гвозди ковали вручную.
Молодой Лоредан стоял пораженный с открытым ртом. Воспользовавшись моментом, Фабио предложил ему полцены за этот изящный старинный тосканский столик.
– К сожалению, венецианские аристократы зачастую сами понятия не имеют о состоянии и ценности своего антиквариата, – сказал Фабио и подошел к Марчеллино, стоявшему скрестив руки на груди.
– Марчеллино, что у тебя там, под пиджаком? Ну-ка показывай, ворюга.
Он вытащил пергаментный свиток из-под пиджака Марчеллино.
– Ах ты, лиса, я так и знал, что ты не удержишься, – сказал Фабио и засмеялся, – не можешь что-нибудь не стащить.
– Ты же сам сказал, что венецианская аристократия понятия не имеет о своем антиквариате, – простонал Марчеллино.
Завершив дело, они отправились в Палаццо Дарио. Сиденья бирюзового цвета нагрелись на солнце, и мотор речной лодки гудел зычно и ровно.
– Ах, Марчеллино, – мечтательно сказал Фабио, – он такой чистенький, такая прелесть. Простой и в то же время немного рафинированный. Я и мечтать не мог о том, что в Палаццо Лоредан найду такой подарок.
Марчеллино испуганно, удивленно и жалобно посмотрел на него. Как Фабио мог быть таким бесчувственным? Марчеллино и сам прекрасно видел, какими влюбленными глазами Фабио смотрел на молодого человека. Фабио такой нетактичный!
– А ножки, – восторженно сказал Фабио, – никогда еще не видел таких прекрасных ножек!
Марчеллино готов был заплакать. Ну почему Фабио так жесток к нему? Что он сделал такого, чтобы его так мучить?
– Но с ним еще работать и работать, – добавил Фабио, указывая на старинный тосканский столик.
Марчеллино с облегчением вздохнул.
Колокол на Кампаниле пробил десять. Фабио медленно выбрался из постели и оделся. Он сунул ноги в бархатные гондольерские туфли, посмотрел на гладкую грудь своего возлюбленного, подошел к окну и глубоко вздохнул. Он увидел черную гондолу, проплывавшую по всемирно известному Большому каналу.
– Венеция – город, чьи опознавательные знаки не встретишь больше ни в одном городе мира, – подумал он и ощутил прилив счастья.
Кто-то помахал ему из стройной гондолы. Быть может, это был последний отчаянный знак судьбы?
Прекрасный гитарист вот уже несколько недель жил у Фабио. Молодого человека звали Рауль Госпик, он был, как выяснилось, безработный югославский матрос. «Это любовь с первого взгляда», – думал Фабио, когда Рауль позвонил ему. В тот же день они встретились. Фабио пригласил его на обед. Он больше ни о чем другом не думал, как только о минуте, когда юноша проснется рядом с ним. Однако Мария, его верная экономка, отнеслась к Раулю с подозрением. Она заметила, как сверкнули его глаза, когда он впервые переступил порог Палаццо Дарио. Она также отметила, с каким вниманием он смотрел на обе картины Тинторетто. С первого мгновения верная душа этого дома и пылкий гитарист объявили молчаливую войну.
– Вы слишком великодушны к этому парню, – шумно прошептала Мария Фабио, когда он перед ужином зашел на кухню, чтобы высказать ей комплименты за цыпленка в лимонном соусе, – слишком великодушны!
– Может быть, – улыбаясь, ответил Фабио, – но тот, кто отдает с целью что-то получить взамен, теряет себя.
Мария замолчала, проводила Фабио в его спальню и поставила на столик дымящийся эспрессо в изящных фарфоровых чашках на серебряном подносе.
– Спасибо, Мария, – сказал Рауль Госпик своим бархатным голосом, который звучал нежно, как напев гондольера.
Но, подавая ему серебряную сахарницу, она увидела, какими ледяными глазами он смотрел на нее, словно компенсировал этим лживость своих слов.
– Не ваш уровень, – предупредила Мария Фабио, оставшись с ним как-то наедине.
– Что ты такое говоришь, Мария! Да, Рауль простой парень, но может лучше многих специалистов по живописи отличить работу Тьеполо.
Фабио был в восторге от Рауля и отметал все предупреждения и Марии и Марчеллино, который пытался раскрыть ему глаза еще настоятельнее Марии. Что-то было в Рауле, что тронуло самую чувствительную и скрытую точку существа Фабио. Из нее разливалось тепло, пробуждавшее в нем жизнь, как весеннее венецианское солнце. Любовь к Раулю свела его с ума.
Однажды вечером, уставший от долгих, мучительных переговоров о старинной венецианской люстре, которую хотела продать графиня Фоскари, Фабио делле Фенестрелле вернулся домой в Палаццо Дарио. Мария ждала его у тяжелых дубовых входных дверей.
– Марчеллино ждет вас в салоне Мохамеда, – сказала она.
Фабио удивился. Марчеллино уже давно не заходил к нему. Он был обижен, страдал от того, что Фабио был погружен в свою новую любовь. Он не бывал в Палаццо Дарио с тех пор, как там поселился Рауль Госпик. Фабио взбежал по мраморным ступеням. Салон Мохамеда сиял в свете старинных канделябров золотым светом. Там никого не было.
– Марчеллино? – позвал Фабио и прошел несколько шагов по коридору, стены которого были обиты желтым атласом и блестели.
Никто не ответил. Странно. Он прошел в библиотеку. Снизу, снаружи, со всемирно известного Большого канала долетал щемящий сердце напев гондольера. Фабио прислушался – звучала «funiculi-funicula». Ни Марчеллино, ни Рауля нигде не было. Может, Мария ошиблась? Фабио решил сначала принять душ и пошел в свою любимую роскошную ванную, отделанную розовым веронским мрамором. На пороге он замер. Рауль и Марчеллино стояли обнявшись у розовых мраморных колонн. Рауль обнажил свою гладкую грудь, лицо Марчеллино выражало крайний восторг. Они мгновенно отпрянули друг от друга, словно над ними грянул гром.
– Рауль? Марчеллино? Что вы здесь делаете?
Фабио схватился за сердце, которое внезапно заледенело, как венецианская лагуна зимой. На его глазах выступили слезы, прозрачные и сверкающие, как кристаллы льда.
– Ничего, – ответили они в один голос.
– Я только хотел дать понюхать Марчеллино твой любимый парфюм, – смущенно сказал Рауль.
– Да, я никак не мог вспомнить его название, – краснея, вторил ему Марчеллино.
В этот миг холодное проклятие коснулось Фабио. Он не знал, как ему отнестись к этой сцене, и не подозревал, какой мрачный поворот уготовила ему судьба всего через несколько недель.
Около семи часов вечера он вернулся домой после лодочной прогулки с друзьями по всемирно известной лагуне. Но ни элегантная лодка, ни жаркий летний день, ни веселые улыбки друзей не могли развеселить Фабио с тех пор, как собственная гордость заставила его выгнать Рауля из Палаццо Дарио. Какое предательство! Его сердце разрывалось. Он запретил Раулю даже попадаться ему на глаза. Решение он принял без колебаний. Но горе, печаль и боль, которые обрушились на него при этом, были такой неизмеримой глубины и жгучей горечи, что избавиться от них он не мог. Мария, как всегда ожидавшая его в дверях, знала это. Тем тяжелее было ей сообщить ему: «Рауль Госпик целый день спрашивал вас».
