Иоанна Хмелевская - По ту сторону барьера

Что уж говорить о людях, не связанных брачными узами. Чего только я не насмотрелась в тех видеокассетах, которые Роман, видно, специально для меня отобрал, чтобы знала, где я сейчас пребываю. Ну никак не могла я поверить, чтобы столь горячая любовь сразу охватывала два человеческих существа, чтобы они немедленно шли в постель, с непристойной торопливостью в ней тут же совокупляясь? Неужто в мире и в самом деле царит такая распущенность нравов?

Не укладывается в голове и публичный показ всего этого. Зачем такие интимные стороны человеческой жизни делать всеобщим достоянием? Лишая себя остатков таинственности и интимности, женщины уж точно ума лишились — ведь это прямой путь к потере мужчинами всякого интереса к ним.

За обедом мы много говорили о фильмах, всех, безусловно, возмущало засилье в них грубости и жестокости, что в первую очередь негативно сказывается на психике детей. Это доктор Вийон так заявил. Я, конечно, была с ним согласна, хотя сама больше помалкивала. Мои друзья в жестоких фильмах главным образом видят причину того, что среди молодежи стало столько преступников. А какими же вырастать детям, если они ничего другого не видят на экранах, кроме насилия и жестокости?

Потом перешли на современную литературу, сыгравшую свою роль в воспитании таких детей и юношества, которых мы имеем. И тут выяснилось, что я совсем не читала этих книжек. Интересно, как я могла их читать, если даже не имела понятия об их существовании? Видя, что я не принимаю участия в общем разговоре, собеседники приступили ко мне с расспросами, и опять пришлось ссылаться на жизнь в глухом лесном краю и стенающего мужа.

Поэтому первое, что я сделала, расставшись с друзьями, — отправилась в книжный магазин и закупила гору книг. Некоторые мне посоветовала пожилая и наверняка очень начитанная продавщица, другие я приобретала, руководствуясь названиями, причем предпочитала те, в которых говорится о женской доле, о трактовке взаимоотношений полов, о физиологии и еще о многих вещах, которые мне и в голову бы не пришли, не наслушайся я рассуждений за обедом.

Зато вспомнила я о библиотеке в моем родовом польском гнезде. Отец собирал ее годами, и я в ней еще далеко не все книги прочитала. Волосы у меня поднялись дыбом. В этой библиотеке было несколько тысяч книг, чтения хватит на добрых пару лет, а жить когда? Запереться в доме и читать, читать... Нет, надо будет на досуге придумать что поумнее.

Утром я чувствовала себя невыспавшейся, да и была такой, однако уже знала — двадцатый век начинает понемногу укладываться в моей голове в цельную картину. Я о многом узнала, но это вовсе не означало, что со многим примирилась, особенно в области морали и нравственных норм. Правда, многое в обычаях двадцатого века выгодно отличалось от привычных мне норм поведения девятнадцатого, и я с готовностью приняла новые.

В этот день Эва устраивала у себя прием. Вот опять неожиданность — прием был совсем необычным. Происходил он в садике у ее дома, а единственным блюдом было нечто вроде похлебки из сыров, кипящей в огромном блестящем горшке. Каждый гость лично набирал эту жидкость большой разливательной ложкой на свой кусок хлеба, из-за чего случались забавные недоразумения.

Знакомых было много, разного пола, а один молодой человек как пришел, так и не отступал от меня ни на шаг. Хорошо хоть имя свое назвал — Арман. В ответ я произнесла свое, не называя фамилии, а уж тем более графского титула, поскольку уже знала — это не принято. В компании незнакомых, случайно собравшихся людей надо было вести себя как можно непосредственнее, не забивая голову правилами так называемого хорошего тона.

Как-то так получилось, что этот Арман целиком завладел мною, отбив всех прочих ухажеров, а я впала в так называемое фривольное настроение и только смеялась, когда он довольно бесцеремонно отталкивал очередного гостя, желавшего со мной познакомиться. Правда, был он очень строен, ловок, полон огня и смотреть на него было приятно. Играла музыка, начались танцы, танцевала и я, сначала приглядевшись — сумею ли, но вскоре поняла, что каждый танцевал, как ему нравится, никаких особых фигур и па не выделывалось. Можно скакать и прыгать, и дурачиться, лишь бы соблюдать ритм. Правда, некоторые фигуры вызывали у меня... ну, просто шокировали меня, уж слишком сильно партнеры обнимались и прижимались друг к дружке, но, боюсь, шокировали они только меня одну.

А в общем, мне очень понравилось, я от души веселилась и лишь время от времени приходило в голову — а не попади я в двадцатый век, никогда бы не смогла так непосредственно веселиться, не думая о графском достоинстве и своем вдовьем положении.

А потом приятный вечер закончился, и все захотели меня провожать, в первую очередь, разумеется, Арман. Не знаю, что бы я могла себе позволить ночью со своими фривольными мыслями и будучи в легком подпитии, к тому же не находящая спасения от огненных взглядов Армана, если бы не Роман. Только наша компания вывалилась из Эвиного садика, как я увидела свою машину. Роман ждал и с таким видом распахнул передо мною дверцу «мерседеса», что я вроде как сразу отрезвела и вспомнила о правилах хорошего тона. А потом, ночью, сама не знала — злиться мне на Романа, что не дал согрешить, или, напротив, радоваться этому? Напрасно нагляделась я столько эротических фильмов, напрасно так страстно танцевала с Арманом, все это вызывало в душе дотоле неведомые ощущения, а в голове — грешные мысли. Ведь имеет же женщина право хоть раз в жизни испытать то блаженство, о котором мне все уши прожужжали? И не подвергнуться в эти благословенные времена осуждению общества.

О, я прекрасно знаю, где бы я нашла осуждение, но ведь ксендз-исповедник жил более ста лет назад...

* * *

Весь следующий день вспоминала я прием у Эвы и свои рассуждения о телесном блаженстве и возможности его испытать, раз уж судьба меня забросила в такой легкомысленный век, что просто грех не воспользоваться. Очень таким мыслям способствовал Арман, который заявился с самого утра и весь день только и делал, что утверждал в грешных мыслях — и взглядом, и прикосновением. И показалось мне, что влюбилась я в Армана: вот человек, которого ждала всю жизнь. Не знаю, чем бы закончилось все это, если бы не приехал Гастон де Монпесак. Мы с Арманом находились в гостиной, уж не знаю, была ли там Флорентина, я ничего вокруг не замечала. Открытые настежь стеклянные двери гостиной выходили на широкую лестницу, спускавшуюся к морю. Какая-то машина подъехала к ступенькам и остановилась, я не обратила на нее внимания, ибо только что Арман схватил меня в объятия и поволок в спальню. Не сопротивляясь, я лишь глянула через плечо Армана и увидела взбегавшего по ступенькам Гастона.

Страстный любовник, видимо, почувствовал, что держит в объятиях не живую женщину, а бесчувственное бревно. Поняв — дело неладно, он оглянулся и тоже увидел Гастона.

— Сколько у тебя этих охранников? — раздраженно прошипел он.

Не отвечая, я вырвалась из его объятий, спокойно оправила платье и повернулась к нежданному гостю. Гастон, увидев меня в несколько двусмысленной ситуации, на миг заколебался — входить — не входить, но я сама к нему обратилась.

А для меня сомнений не было. Лишь увидев Гастона, я все поняла. Нет, не хочу я никакого Армана, и никакое блаженство мне не нужно, это я напридумывала под влиянием глупых фильмов и вина, и никогда бы не простила себе, свяжись я с Арманом. Да, есть мужчина, которому я без сомнений и сожалений вручила бы себя и всю еще предстоящую мне жизнь, и этот мужчина — Гастон!

Вот где пригодилось мне светское воспитание, умение держать себя в самых сложных обстоятельствах и найти из них выход. А я ведь только что чуть было не потеряла голову. Улыбнувшись гостю, я поздоровалась с ним так, словно ничего и не случилось, и представила друг другу мужчин, совершенно позабыв о том, что фамилии Армана я так и не знала. Арман вывел меня из затруднения, назвав свою — де Реталь. Оказывается, он Арман де Реталь. Наверное, назвать фамилию его побудил тот факт, что Гастон, представляясь, назвал свою.

Я осмотрелась — Флорентины в комнате не было. Позвонив ей, я попросила принести нам какие-нибудь напитки.

И на короткое время испытала странное ощущение, словно оказалась в своем времени и в своем доме. После смерти мужа мне уже приходилось принимать в своем доме двух мужчин, двух претендентов на мою руку и состояние, глядящих друг на дружку волком. А поскольку ни один из них не был мне близок душевно, я прекрасно справлялась с ними. Правда, в этом мне очень помогала прислуга. Тогда ее в доме было намного больше. Лакей обслуживал гостей, экономка продумывала меню, да и еще не случалось так, чтобы кто-нибудь застал меня в чьих-то объятиях.

За двадцать пять лет своей предыдущей жизни я привыкла относиться к мужскому полу с холодной учтивостью, так нас, девиц, воспитывали. И эти, казалось бы, забытые навыки вдруг неизвестно откуда вернулись. К обоим своим ухажерам я старалась относиться одинаково, ничем не показывая истинного отношения ни к одному из них, хотя сердце мое разрывалось от любви и со страшной силой тянуло лишь к одному из них.