Ли Голдберг - Мистер Монк и «синий грипп»
Не знаю, правдиво ли мое подозрение, но мне хотелось бы в это верить. И я не стала переубеждать ее, что не являюсь детективом и не поправила насчет звания Монка. Он же не просто детектив, а капитан отдела убийств. Приятно, что она приняла меня за авторитетную фигуру.
— Есть ли у Вас картины с собаками, играющими в покер? — поинтересовалась я. — Мы их просто обожаем.
— В настоящее время нет, — ответила она.
— А как насчет портретов Элвиса?
Она презрительно посмотрела на меня. — Боюсь, нет.
— Тогда, полагаю, сегодня мы ограничимся только просмотром, — сострила я.
Мы обнаружили Макса Коллинза за любованием клубком железных нитей, напоминающих огромный ком шерсти, выблеванный кошкой. Скульптура стояла на белом постаменте, подсвеченном галогеновыми лампами.
Коллинз носил безупречно сшитый костюм так, словно сам работал моделью, но я оглянулась вокруг и нигде не увидела его отражения. Вероятно, он сам знал, как хорошо выглядит. Ему было лет тридцать пять, зубы сверкали белизной, а кожа отливала таким золотистым загаром, что, возможно, сам Джордж Хэмилтон посылал ему письма как поклонник.
— Спасибо, что согласились встретиться со мной здесь, капитан, — Коллинз протянул руку Монку, которую тот пожал, и сразу жестом попросил у меня салфетку. — Я не мог пропустить сделку. Эти произведения искусства идут в мои руки от частного коллекционера, продающего некоторые экземпляры, чтобы собрать деньги на другие начинания. Его потеря — моя прибыль.
— Я так понимаю, у Вас самого недавно случились кое-какие потери, — произнес Монк, вытирая руки, — благодаря инвестиционному совету Аллегры Дусе.
— Давайте просто скажем, что я сосредоточил свои инвестиционные интересы на произведениях искусства.
— Вы отказались от астрологических советов? — вклинилась я, кладя салфетку в герметичный пакет, который потом переложила в сумочку.
— Я до сих пор читаю свой гороскоп в Кроникл; просто перестал полагаться на звезды в финансовых вопросах.
— Эта изысканная скульптура станет особо выгодным вложением, — заявила Пруденс. — Одна из самых прекрасных работ Лоффисьера. Он назвал ее «Экзистенция».
Монк отвернулся, поморщившись.
— Вам не нравится? — удивился Коллинз.
— Она бесформенна, — растолковал Монк. — Даже не симметрична. Она шаткая и неравномерная.
— В этом ее прелесть, — скривила губы Пруденс. — Она изображает круг жизни и вечную борьбу между физическим и духовным, между политикой и искусством.
— Это не круг, — возразил Монк, — а какая-то мешанина.
— То, что Вы видите, это сложность произведения, — настаивала владелица галереи.
— Я вижу лишь кучу-малу, — отрезал Монк.
— Я так понимаю, Вы не поклонник абстрактного искусства, — усмехнулся Коллинз.
— Мне нравятся аккуратные и чистые вещи, — ответил Монк. — Как Вы познакомились с Аллегрой Дусе?
— Интересный переход. Я кое-что слышал о ней. Она давала советы некоторым крупным представителям бизнес-сообщества, основываясь на астрологических и своих схемах. Мне говорили, они весьма успешны.
— Тогда Вы начали искать контакта с ней?
— Не совсем так. Видите ли, я вырос в Хейт, и моя мама до сих пор там живет. Я навещал ее однажды и проходил мимо дома Аллегры. Тогда я подумал: «Черт, а почему бы и нет?». Мы с Аллегрой быстро нашли общий язык. Она сделала мою диаграмму, и я поразился, насколько она точна! Поэтому я и стал захаживать к ней за дополнительными консультациями.
— Даже не смотря на потерю денег? — удивилась я.
— Я еще не упоминал, как хороша она была в постели? — Коллинз улыбнулся мне, и подошел к картине, похожей на взрыв цвета, выполненный мазками, брызгами и проливанием краски.
Мне показалось, что взяли воздушный шарик, наполненный краской, бросили его на полотно, несколько раз мазнули кисточкой, а затем вылили остатки краски из банки.
Монк закрыл глаза, чтобы не видеть картину. — И что же пошло не так?
— Я потерял три миллиона и не мог поверить, что звезды так жестко меня подставили. Я нанял частного детектива, чтобы тот докопался до сути. Он обнаружил, что Аллегре приплачивают компании, в которые я инвестировал свои деньги. Астрология к ее советам не имеет ни малейшего отношения, поэтому я и порвал с ней.
Меня удивило, что разговор проходил перед Пруденс, но она словно не обращала никакого внимания и не чувствовала неловкости, хотя, несомненно, слышала каждое слово. Она стояла на своем месте, умело оставаясь ненавязчивой.
— И это все? — поинтересовалась я. — Вы просто порвали с ней?
— Еще я порекомендовал ей уехать из Сан-Франциско, пока она в состоянии ходить на ногах.
— Имелся у Вас ключ от дома Аллегры? — Монк нашел положение, при котором видел Коллинза и при этом не видел картину.
— На самом деле был, — признался Макс, при этом сдвинувшись так, что картина снова оказалась в зоне видимости Монка.
— Где Вы были два дня назад? — Монк подвинулся к Коллинзу, глядя на него уголками глаз.
— Навещал маму, живущую в двух шагах от дома Аллегры, — Коллинз сделал шаг назад, и Монку пришлось снова повернуться к нему и мельком увидеть картину. — У меня был не только мотив убить Аллегру, но еще средства и возможности.
— Удивлен Вашей откровенностью, — Монк сощурился, чтобы расфокусировать зрение. — Не хотите ли признаться, пока она не иссякла?
— Уверен, если буду с Вами открытым и честным, Вы вычеркнете меня из списка подозреваемых.
— А может, это простая уловка, — предположил Монк, — как и Ваши перемещения, лишь бы я смотрел на эту ужасную картину.
Коллинз симулировал удивление: — О, извините. Я понятия не имел. Вам не нравится картина?
— Да это мазня, а не картина! — воскликнул Монк.
— Между прочим, это классический Уолленгрен, одно из его ранних произведений абстрактного импрессионизма, — Пруденс с благоговением вперилась в картину. — Называется «Лора. Портрет любовницы». Как можно увидеть, он находился под влиянием Поллока и де Кунинга.
— Конечно, — закивал Коллинз.
— Эмоции здесь сыроватые, почти животные, — продолжила лекцию Пруденс, — но уже закаленные чувственностью и, не побоюсь этого слова, фантазией. Чувствуете власть инстинкта, а не интеллекта?
— Чистый холст был бы приятнее на вид, — поморщился Монк. — Изображение на картине совсем не похоже на женщину.
— Абстрактное искусство не изображает объекты, — возразила Пруденс. — Оно захватывает их природу, неоднозначность, чувства, сущность.
— Сколько стоит? — деловым тоном осведомился Коллинз.
— Семьсот тысяч долларов, — ответила Гринвальд.
— Я возьму ее, — сказал Макс.
— Вы же не хотите купить ее? — опешил Монк. — Это же не искусство!
— Мне любопытно, — протянул Коллинз, — найдется ли здесь нечто, что Вы сочтете искусством?
Монк стал осматривать галерею, пока его взгляд не остановился на чем-то приятном.
— Это шедевр! — воскликнул он.
Он подвел нас к постаменту, на котором стояла ярко подсвеченная галогеновыми лампами бутылка «Виндекса» с распылителем.
— Ее красно-бело-синий цвет символизирует свободу, демократию и мир, и наш патриотический долг — сохранить поверхности от микробов, — воодушевленно вещал он. — Изящные плавные линии бутылки и глубокий ярко-голубой цвет жидкости представляют природу, непорочность и духовное избавление, исходящие только от чистой жизни. Вот что прекрасно!
— Это просто средство для мытья стекол, — усмехнулась Пруденс, — а не экспонат. Я чистила стекла и поставила бутылку на постамент. Никудышный пример.
Мне не понравилась эта высокомерная дама. Она ничем не лучше меня, и следовало дать ей знать об этом.
— Мыло «Брилло» представляет собой лишь неказистые куски одноразового применения в красочной упаковке. Но когда Энди Уорхол сделал точные копии упаковок этого мыла из фанеры и выставил в галерее, их назвали произведениями искусства, — возмутилась я. — Как и на бутылке «Виндекса», смелое использование красного, белого и синего цветов в оформлении упаковок «Брилло» говорит о патриотизме, силе и независимости, а также о сохранении чистоты, а прямоугольная форма являет собой порядок, баланс и гармонию!
Уорхол использовал обычные вещи, чтобы спросить: почему одни вещи могут являться произведения искусства, а другие — нет? И тем самым полностью подорвал представление об искусстве. Я утверждаю, поставив «Виндекс» на подсвеченный яркими огнями постамент, Вы превратили его в искусство. Вопрос: является ли бутылка произведением искусства, независимо от контекста? Думаю, мистер Монк убедительно доказал, что является.
Все молча уставились на меня. Возможно, я и выглядела как представитель рабочего класса, но это не значит, что я необразованная. Я наслаждалась их удивлением и старалась не показаться самодовольной.
