Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Подоспевший Мамай переступил через поверженного компаньона и, став на четвереньки, принялся прочесывать местность. Под лунным светом заманчиво мерцали бронзовые осколки разной величины. Нa изломах они сверкали почти как золотые. Среди них попалось несколько окурков, раздавленный спичечный коробок и пуговица, но золота не было. Мамай рассвирепел. Он подобрал крупный, неправильной формы слиток, осмотрел его со всех сторон, смутно надеясь увидеть на нем оттиск пробы. Увы, это был самый прозаический нос вождя, не имеющий ни пробы, ни эстетической ценности. Кладоискатель встал, отряхнул брюки и только потом обратил внимание на бездыханную тушку эфиопа.
— Не притворяйся, — мрачно сказал Потап, — а то хуже будет.
Великий маг не послушался и продолжал валяться. И хотя он уже оправился от шока и пришел в себя, по тону бригадира он понял, что надо бы еще полежать. Однако вскоре африканец начал замерзать и, решив, что должное впечатление удалось произвести, жалобно застонал. Но Мамай был неумолим.
— Козлу — козлячья смерть, — заключил он, несильно пнув напарника ногой. — Ладно, вставай, бить не буду. Может быть.
— Я раненый, — произнес Гена, не открывая глаз, — в ногу.
— Хорошо, по ноге бить не буду.
— Да за что?
— Он еще спрашивает! Ты чего орал как резаный?
— Хотель сообщить…
— Сообщить! Ты еще дай объявление в газеты! Добыча клада, к твоему сведению, — дело весьма интимное. Скажи спасибо, что оба бюста оказались пустыми.
— Спасибо.
— Тьфу, дурак!
— Я раненый, — оскорбился Гена.
— Ты не раненый. Ты контуженый. С детства, — с грустью констатировал бригадир. — Ну почему нельзя было просто свистнуть?
— Я не умею.
— Почему сразу не сказал?
— Я только потом узналь, когда попробоваль.
Глядя на подручного, который, поджав больную ногу, словно цапля, пытался устоять на здоровой, Потап проговорил:
— Если бы ты не был такой примитивной особью, то я бы давно заподозрил в тебе шпиона-вредителя.
Чекист хотел было разразиться речью о никчемности эфиопа, но дело не терпело отлагательства. С бюстами следовало покончить раз и навсегда.
Выведенный из строя подмастерье похромал к подъезду, чтобы занять теперь место наверху. Приплясывая от холода, бригадир схоронился за углом.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец, тихо свистя, с небес прилетел третий бюст и грянул оземь. Одного взгляда на его останки было достаточно, чтобы понять, что надежды кладоискателей не оправдались и на этот раз.
Ночной шум разбудил жильцов с нижних этажей. Некоторые граждане просто вышли из себя и зажгли свет, ясно давая понять, что терпение их небезгранично. Самые же решительные свирепо выглядывали из-за занавесок на улицу, стараясь, впрочем, остаться незамеченными.
Последний вождь приземлился без лишней помпы. Не попав в асфальт, он угодил в мерзлую клумбу и нехотя развалился на две симметричные части. Справедливо полагая, что если золото хранилось в одном из четырех бюстов, то теперь ему деваться просто некуда, радостно рыча, Потап бросился к месту падения…
Отсутствие клада он перенес стойко. В конце концов, отрицательный результат — тоже результат и кольцо вокруг драгоценного вождя значительно сузилось. К тому же после ревизии бюстов стратегические интересы бригадира всецело устремились к памятникaм, вес которых исчисляется уже не килограммами и даже не центнерами, а тоннами. Тоннами, — повторил Потап магическое слово, чувствуя, как волосы у него на голове пришли в движение.
Подмастерье был несколько озадачен, увидев товарища с пустыми руками, но в приподнятом настроении. Не давая никаких разъяснений, чекист прошел в комнату и быстро забрался в постель. Уже перед самым сном эфиоп не вытерпел и осторожно справился о результатах операции. Лишь по прошествии долгих десяти минут, когда казалось, что до утра бригадир не заговорит, Потап приподнял голову и веско ответил:
— Нахрапом обогащаются только дураки и получатели наследства. Удивляюсь, почему ты до сих пор не разбогател.
— А я еще наследства не получил, — сказал нахальный негр, когда Потап уснул.
В соседней комнате раздались подозрительные шорохи, но Тамасген не придал этому значения, приняв их за слуховые галлюцинации, явившиеся следствием напряженной трудовой ночи.
Глава 10. Секретный план Трумэна
В то время, когда бедные кладоискатели крепко спали, за стеной всего в трех шагах от них затевались и вершились крупнейшие финансовые операции, продавалась и скупалась недвижимость, открывались коммерческие банки, разворачивалось строительство парфюмерных комбинатов и судовых верфей. На карту ставились птицефермы и целые жилые кварталы. Выдвигалось предложение о приобретении двенадцатиэтажного небоскреба, в котором, в частности, помимо прочих, почивали заезжие старатели. Вопрос об их выселении ставился ребром. И то обстоятельство, что они все еще занимали жилплощадь в квартире № 96, следовало рассматривать как чистую случайность.
Эти грандиозные преобразования начались два месяца назад, когда Феофил Фатеевич неосмотрительно впустил на постой квартирантов — юную, только что зарегистрированную чету Тумаковых.
Молодожены въехали сразу же после свадьбы и уже вторую совместную ночь провели в арендуемых покоях. Запершись в спальне, они внимательно посмотрели телевизор, покурили и вскоре потушили свет. Буфетов только ностальгически вздыхал, ходил на кухню пить воду и вспоминал свою романтическую молодость.
Но за ночь супружеский диван не издал ни единого заслуживающего внимания скрипа. Тумаковы оказались людьми практичными и вместо того, чтобы предаваться глупым радостям медового периода, занялись делом. Они зашторили окна, проверили замок и сменили яркий свет на тусклый. При свете ночника они принялись обогащаться.
Супруг выпотрошил из свадебных конвертов деньги и трижды их пересчитал.
— Сколько было гостей? — угрюмо спросил он у жены.
— Пятьдесят девять человек звали, но за столом сидело семьдесят семь. Я сама видела.
— Сволочи! Сожрали больше, чем подарили.
В целях спасения первоначального капитала от инфляции было решено перевести его в иностранную валюту. Путем непростых арифметических действий к полуночи выяснилось, что весь семейный бюджет, за вычетом квартплаты, составляет сто семнадцать долларов по рыночному курсу. А если продать стиральную машину, то вполне можно было выйти на все сто пятьдесят. Но молодая воспротивилась и категорически отказалась расставаться с родительским подарком. Тумаков назвал ее мещанкой и неохотно записал в актив число 117.
Но если решение о конвертации было принято единодушно, то по поводу дальнейшего применения средств возникли разногласия. Глава семейства отдавал симпатии промышленным товарам. Хранительница очага настаивала на закупке шоколада.
— В Москву надо ехать, — говорила она, — за батончиками. Прибыльное дело.
— Не, — перечил супруг, — опасно.
— Почему опасно?
— Далеко везти. Ты ж по дороге сожрешь половину, я тебя знаю, — рассудил он здраво.
— Дурак, — подумав, ответила Тумакова.
— Сама дура, — также подумав, высказался Тумаков. — А батончики твои подъему не дают. Нужно брать галантерею, особенно заколки. Китайские такие, с белыми камушками. С них двойной подъем брать можно. Если вложим сто семнадцать, то выручим двести тридцать четыре.
Молодая хотела возразить, но сумма получилась настолько замечательная, что она уступила. Тем более, что после второй ходки за товаром и его успешной реализации получалось уже четыреста шестьдесят восемь.
— Эдька! — воодушевилась она. — А сапоги мне купим?
— Ладно, — снисходительно буркнул коммерсант.
Увидев себя утопающей в высоких замшевых ботфортах с золотыми пряжками, Тумакова радостно замурлыкала и чмокнула мужа в гладкую щеку.
— Только придется еще раз съездить, — озабоченно проговорил он, взбивая слежавшуюся подушку. — И сразу куплю себе "Сейко" механическую, как у заведующего овощным магазином у моста. Натка, сколько там у нас осталось?
— Восемьсот ровно. Ого-го. Да?
— Так себе.
— Может, еще чего-нибудь придумаем?
— Хватит на сегодня, я устал.
Придя к заключению, что заработать больше восьмисот долларов за ночь — тоже ничего себе, новобрачные удовлетворенно уснули.
Наступивший день был трудным.
Хотелось пить. Еще больше хотелось есть. Спать не хотелось совершенно, но это нужно было делать, чтобы не есть и не пить. Тумаковы лежали, отворотившись друг от друга, и тщательно жмурили глаза. Лишь изредка, потеряв терпение и убедившись, что партнер дремлет, один из них вставал и сердито бежал в туалет. В промежутках между туалетами виделись дневные сны. Эдьке мерещились новенькие, с фосфорным циферблатом часы. Они трепыхались на запястье, словно живая рыба, сверкали гранями и пускали солнечных зайчиков. К вечеру их массивный браслет уже натер Тумакову руку.
