Дарья Донцова - Любовь-морковь и третий лишний
– Господа, церемония прощания завершена, остальные речи на кладбище, у центрального входа автобусы, прошу всех спешно занять в них места. Ваня, Сережа, Коля, Дима, уносите гроб.
Похороны напоминали фарс. Четверо крепких парней, одетых в синие комбинезоны, уволокли домовину с Бурской, толпа провожающих, громко голося, ринулась в противоположные двери. Впрочем, убежали не все, человек тридцать столпились вокруг Семена Петровича, глядя, как орудуют врачи. Ненадолго в большом помещении повисла тишина, такая густая и плотная, что, казалось, ее можно резать ножом.
– Ну что с ним? – ракетой взвился к потолку голос Батурина.
– Ничего сделать нельзя, – прозвучало в ответ, – все, он умер.
Люди шарахнулись в сторону.
– Не может быть! – истерически взвизнула какая-то женщина. – Немедленно лечите Семена.
– У нас простая «Скорая», – растерянно начал оправдываться врач, – не кардиология, не реанимация.
– Так вызовите лучших специалистов! – заорал Батурин.
– А толку? – глухо ответил врач. – Он сразу умер, похоже, это инсульт, все лицо перекосило, а может, инфаркт, не могу так сказать.
– Вдруг он жив? – с надеждой воскликнул кто-то. – Искусственное дыхание делайте или такие утюги к груди прикладывайте!
– У меня дефибриллятора нет, да и не нужен он тут, – мрачно пояснил врач.
Над залом вдруг вспыхнула вспышка.
– Не снимать, – затопал ногами Юлий, – охрана, гоните папарацци вон, камеру разбейте, живо, живо… Ты, врач, работай, пока нормальные спецы подъедут.
– Они не боги, – рявкнул эскулап, – все, помер он.
– Господи, – застонал Батурин, – за что мне это?
За что, а? За что?
Толпа зашевелилась, из ее глубины послышались всхлипывания и рыдания.
– Да уж, – прошелестело за спиной, – бог не фраер, все видит и наказывает! Жаль только, Валька раньше померла, ей бы пожить, помучиться, увидеть, как денежки закончились.
Я обернулась и увидела женщину лет пятидесяти, самого затрапезного вида. На актрис, не преминувших даже на похороны нацепить меха и драгоценности, она была похожа мало, впрочем, на сотрудников театра тоже, скорей уж на бомжиху, принарядившуюся на праздник. На говорившей красовался жакет с потертым воротником из кролика, длинная бесформенная юбка, из-под которой высовывались некогда белые сапоги, на голове нечто типа берета. Из-под него выбивались сальные пряди, а опухшие глаза и одутловатое лицо без слов рассказывали – дама любит выпить, причем не чай с сахаром, а пиво с водкой.
– Как вам не стыдно радоваться чужому горю! – вырвалось у меня.
Алкоголичка прищурилась:
– Да? Кому беда, а кому счастье.
– Вы о чем?
Бабенка хмыкнула:
– О жизни. Валька померла, Семен только что на тот свет отъехал, деньги его куда отправятся?
– Родственникам.
– Я одна.
– Вы?
– Чего так удивляешься? Ты сама-то кто? – прищурилась пьянчужка. – На ломаку не похожа… Фанатка Валькина?
Я не успела раскрыть рот, как тетка вдруг заулыбалась:
– А-а-а, понятно, ты журналистка! Поодаль стоишь и матерьяльчик собираешь. Добрый день, коллега.
– Коллега? Вы пишете?
– Думаешь, только ты в газете работать можешь? – засмеялась опухшая рожа. – ан нет, много нас. Между прочим, я журфак МГУ закончила, потом в лучших изданиях работала, да ушла по здоровью.
Валька про мою болезнь знала, но помочь не хотела, у нее знаешь какое отношение к жизни было?
– Нет, – растерянно ответила я.
– Бей своих, чтоб чужие боялись, – ухмыльнулась маргиналка, – тут про нее былины слагали: этому дала, этому дала, этому дала. Ну сорока!
Я потрясла головой:
– Сорока? Вы о чем?
Бабенка противно оскалилась:
– Неужели песенку не слышали детскую про сороку-воровку? Она кашку варила, деток кормила…
Всем понадовала, а одному ничего не досталось. При этом, прошу отметить, сорока-то воровкой слыла, натырит всего, заявится домой, и кашку варить, но тем не менее решила деточку воспитывать, плохой она ей казалась!
– Извините, пожалуйста, – я попыталась избавиться от странной собеседницы, – мне пора, а то автобусы уедут, как потом до кладбища добираться?
Но алкоголичка крепко вцепилась в мое плечо.
– Диктофончик-то спрячь, – ехидно заявила она, – не ровен час заметит кто и отметелит, как того, с фотоаппаратом, тоже из наших парнишка! Залез в ложу, думал, его не видно, а про вспышку не вспомнил, ну да все мужики идиоты, мы умнее намного.
– Где диктофон? – еще больше удивилась я.
Бабенка ткнула пальцем вниз.
– Да в сумке!
Мой взгляд метнулся к висевшему на запястье ридикюльчику. Конечно, как всегда, я забыла закрыть его и прямо на виду лежит телефон. На Новый год Кирюшка подарил мне новый аппарат, мальчик умилил меня до слез, протянул коробку и сказал:
– Лампа, бери и пользуйся, а старый, похожий на утюг, немедленно выброси вон!
Я вскрыла упаковку и чуть не зарыдала, Кирюшка, наверное, потратил на презент все скопленные деньги, самая навороченная модель, причем очень необычного вида. Внешнего дисплея нет, нужно нажать крохотную пупочку, и тогда черная защитная панель отъедет в сторону, открывая кнопки с цифрами и экран, в закрытом виде подарок Кирюши абсолютно не похож на мобильный, просто прямоугольный кусок пластмассы, сбоку которого тревожно мигает зеленая лампочка.
Теперь понятно, почему пьянчуга приняла меня за журналистку, сунула свой любопытный нос в мою бесшабашно расстегнутую сумку и приняла супермодную модель сотового за диктофон. А кто еще может заявиться на похороны со включенным звукозаписывающим агрегатом? Ясное дело, только представительница желтой прессы, охотница за сенсациями и скандалами.
Мне стало не по себе, пальцы мгновенно щелкнули замочком, торбочка закрылась.
– Правильно, – кивнула тетка, – только незачем тебе на кладбище пилить, там ничего интересного произойти не может. Гроб в могилу опустят, пара дураков речи толкнут, и пожалуйте на фуршетик.
– Поминки!
– Как ни назови, суть одна – водки пожрать.
– Похоже, ты не отказалась бы от рюмашки, – не утерпела я.
– Охо-хо, – протянула баба, – надеюсь, меня в дом пустят.
– Во время поминальной трапезы двери открыты для всех.
– Да уж не вытурят, – скривилась тетка, – сюда-то я в толпе просочилась, с народом перемешалась.
Хотя Семен вроде как и не смотрел по сторонам. Что ж, бог им судья, Семке и Вальке. Вон, как жизнь повернулась! Небось оба, как сообразят, кому богатство достанется, в гробу заворочаются, да поздно. Их денежки теперь мои. Не сразу, правда, их пощупаю, говорят, полгода подождать надо, ничего, я терпеливая, получу свое!
Я только хлопала глазами, не понимая, о чем ведет речь пьянчужка.
– Но сейчас-то тугриков нет, – вещала та, – поэтому я готова за энную сумму рассказать тебе эксклюзивную информацию!
– Вы кто? – впрямую спросила я.
– Эвелина, – с некоторой долей кокетства сообщила незнакомка.
– Очень приятно, Лампа, это мое имя.
– И более странные встречаются, – ухмыльнулась Эвелина, – похоже, твои родители большие шутники.
Я постаралась пропустить мимо ушей глупое замечание, а Эвелина продолжала:
– Наши с Тиной предки тоже идиотами были, одну дочь обожали, вторую ненавидели, в общем, поломали мне жизнь.
– Постой-ка, – тряхнула я головой, – ваши с Тиной родители. Ты сестра Бурской!
– Точно, – кивнула Эвелина, – урод семьи, луч тьмы в светлом царстве, ужас на крыльях ночи, это все я, и способна сейчас за двести баксов рассказать тебе такое о народной любимице, что тираж твоей газетенки подскочит втрое! Желаешь эксклюзив?
Эвелина прищурилась, я вздрогнула. Когда-то очень давно мой отец привез из очередной командировки черепаху, названную им Прохором. Прохор жил в воде, в основном проводил время, спрятавшись в мелких камушках, которые покрывали дно аквариума.
Но изредка его плоское зеленое тело всплывало на поверхность, из-под панциря вытягивалась длинная-предлинная шея, увенчанная плоской головой. Маленькие черные глазки-бусинки мрачно оглядывали все вокруг, и отчего-то становилось понятно: Прохор ненавидит всех и вся, будь его воля, сожрал бы и хозяев, и аквариум, и корягу с грунтом. Просто сил у него на это нет, характер аллигатора спрятан в теле тщедушной черепахи, только и остается, что тихо переполняться желчью.
Сейчас Эвелина внезапно показалась мне похожей на Прохора, я невольно вздрогнула, а она, решив, что я колеблюсь, добавила:
– Я очень хорошо знаю, кто убил Вальку!
Я схватила ее за плечо.
– Точно?
– Не сомневайся, – хмыкнула алкоголичка, – информация супер! Высший класс! Так как? Пойдем?
– Куда?
– Тут, за углом, кафе есть, – деловито сообщила Эвелина, – в двух метрах. Побежали!
Быстрым шагом она направилась к выходу, я двинулась за ней, мысленно подсчитывая имеющиеся в кошельке деньги. У меня с собой девять тысяч, вообще-то я никогда не ношу столь больших сумм, но приближается Двадцать третье февраля, и хотелось сделать подарки мужской части семьи. Костину я запланировала купить свитер. Сережке дорогой одеколон, Кирюшке компьютерную игру, а двортерьеру Рамику косточку из прессованных жил, деньги мне заплатили при увольнении с «Бума», конверт с купюрами тоскует в сумочке, в отделении, тщательно закрытом на «молнию». Только все недосуг заглянуть в магазин.
