Домушник - Эдгар Уоллес
— Господи… вот уж никогда бы не подумала… так что ты там сказала Кларенсу?
Эльза сглотнула.
— Я сказала твоему отцу: глупо ожидать, что ты, э…
— Выброшу белый флаг?
— Право, ну зачем так банально! — Кто бы не протестовал на ее месте? — Уверена, мы подружимся. Не желаешь как-нибудь отужинать с нами? Мой папашка такой дуся…
И так далее.
Дороти молча, в глубоком изумлении, слушала, как страшно было поутру не найти брошь на ее законном месте и какими душками оказались господа из страховой компании.
Никакого желания звонить Эльзе или ее отцу она не испытывала. И все же однажды, ведомая беспричинным капризом, она зашла в дом на Эльскомб-кресчент. Эльзы дома не было. Был ее папаша.
— К'нешна… — промямлил он. — Ткое дело, кто б п'думал…
Давеча он хорошенько напраздновался, радуясь грядущему обогащению. Однако ж, ощутив чье-то присутствие, с трудом, но почти проснулся.
— И я грю, Эльза: я грю, брать, что плохо лежит, — святое дело… — начал он и долго еще продолжал.
Дороти стояла как парализованная и слушала его, покуда он не начал похрапывать.
* * *
На самом деле настоящие воры в законе назначают встречи вовсе не в темных подвалах с заколоченными окнами и множеством тайных входов и выходов. Они беседуют даже не за железными дверями, обходятся без телохранителей и не имеют привычки перебрасываться репликами через грязный стол, держа руку на заряженном револьвере или рукояти блестящего кинжала.
Что там — старый Том Беркс в жизни не держал в руках пистолета, а кинжалы, будь то блестящие или не очень, почитал чем-то… как бы помягче сказать — иностранным.
В далекой невозвратимой своей юности он пару раз попадал полисмену в шлем из плевательной трубочки, но поводом для гордости это не считал.
А воровским притоном нынче послужил весьма респектабельный ресторан Эмилио, что невдалеке от Стрэнда. Здесь в свете ярких ламп серебро и стекло блистали на белоснежных скатертях, в немецких серебряных вазах в виде рога изобилия красовались букеты цветов, вдоль стен были сиденья из красного плюша, а на стенах — огромные зеркала, на которых теснились замки и пейзажи, так что даме, желавшей попудрить носик, приходилось постараться, чтоб найти кусочек зеркала между тучными лебедями и блистающими минаретами.
Воровская же пирушка состояла из crème duchesse, sole au bonne femme и poulet curry au casserole.[1] Из напитков Том выбрал кофе; Морган, будучи моложе и беднее, использовал шанс попробовать pêche melba[2] за чужой счет.
Беркс тяжко вздохнул, стряхивая в кофейник пепел с сигары, и в который раз печально помянул некую Лу.
— Какая женщина! Нет, но какая женщина!
Восторг в его голосе мешался со священным ужасом.
Лысый, тяжеловесный, краснолицый, морщинистый — сейчас он, казалось, и впрямь испытывает глубокое горе. Морган был моложе, и несчастья былых товарищей трогали его куда меньше. Если говорить о внешности, то Морган был мужчина лет тридцати, с неприятным, болезненно-худым лицом и большими, грубыми руками с шишковатыми пальцами.
— Держалась бы за друзей — настоящих друзей, я хочу сказать, — была бы свободна, как ветер и сидела бы сейчас с нами за ужином…
— Нет-нет, только ланч, — мурлыкнул Том. — И только в Карлтоне. Она всегда выбирала только лучшее. Эх…
И он снова вздохнул.
Проныра Морган — его звали пронырой за неуловимость и чудовищную худобу, которая, по слухам, позволяла ему проскользнуть между прутьями любой банковской решетки, — был весь сама услужливость и предупредительность.
— Слишком легкомысленна, вот что я скажу, — философски добавил Том. — Слишком уверена в себе и не любит вспоминать о своих обязательствах. Я ж говорил ей с месяц назад: Лу, ты мне нужна. Большое дело намечается, без тебя никак, так что освободи для меня пару дней в районе Нового года…
Морган нетерпеливо цыкнул зубом.
— Я-то думал…
Но Тома не интересовало, что он там думал.
— А она мне — что работает на Ринси. А он растяпа, я ей говорил. Я ей полсотни дал — деньги потеряны, но это не суть, Проныра, я пахал как проклятый, чтоб обделать дельце… — Он то ли испустил тоскливый стон, то ли просто достал изо рта сигару. — А сейчас у меня, черт подери, есть все — и где эта Лу?
Морган задумался, вспоминая: а собственно, где?
— Не тупи, — сердито бросил Том. — Что я, не знаю, что она в Галловей?[3] Полгода невеликий срок, и ей еще отсрочку дают. Но где ж я теперь найду Ту Самую?!
Проныра ухмыльнулся.
— И нечего лыбиться!
Вид у Тома был ожидаемо кислый.
— Я ее для тебя нашел, — просто пояснил Проныра.
Том скептически прикусил сигару.
— Нашел? Небось, Мэгги Сварти, Гэй Джойлер или кого вроде них? Да из них леди, как из меня! На нары захотел, что ли?
— Я нашел леди, — повторил Проныра.
Том скривился.
— То, что ты считаешь леди, и настоящая леди — две вещи несовместные.
Проныра не обиделся.
— Настоящая леди, без обмана. Молодая, симпатичная и на пианинах умеет. Ее так приперло, что она на все готова — ну, кроме всяких интересностей.
— Интересностей?
— Ну там, обнимашки, поцелуйчики, все такое, — пояснил Морган.
Том поднял бровь.
— Не, я даже не пробовал, — поспешно оговорился тот, опасаясь выглядеть дураком. — Но один там пригласил ее в кино, так она его к черту послала.
— Леди… — Беркс прижмурился, словно от сильной боли.
— Леди, отвечаю. Я слюбился с тамошней уборщицей — и что б ты думал, я нашел?
Беркс пожал плечами, и Морган достал горсть рваной бумаги, которую ловко разложил так, что из обрывков составился кусок письма.
Беркс достал пенсне, старательно устроил его на переносице, по привычке приоткрыл рот, как всегда, когда его что-то интересовало, и прочитал:
— «Верните брошь — и я воздержусь от каких-либо крайних мер…» Да, написано на хорошей бумаге, почерк женский. — Беркс был знатоком в этих делах. — Небось горничная какая-нибудь. А ты — леди…
Но Проныра возражал столь искренне и так верил в свои слова, что ему практически удалось убедить собеседника. Правда, оставалось убедить еще и девушку, но Проныра, как человек ответственный и тактичный, был уверен, что все преодолимо.
* * *
Мисс Мэри Смит не была легкой добычей. С тех пор как она взяла некую брошь с туалетного столика Эльзы Беркс, она отошла от дел. Брошь ценой в три тысячи фунтов она желала бы приколоть прямо к сердцу, но, поскольку это было невозможно, приходилось носить ее на груди.
Она меняла квартиры так же легко, как меняла имена, — и делала
