Круиз с покойником - Галина Балычева
«И что это с ним сегодня такое? — подумала я. — С чего он вздумал говорить мне гадости? Поругаться, что ли, хочет?»
Я с подозрением покосилась на друга детства. Но тот только рассмеялся и поднял руки.
— Сдаюсь-сдаюсь, — сказал он. — И чего ты так раскипятилась? Ну любила и любила. Чего ты?
Но я почему-то и в самом деле раскипятилась. Вспомнила опять Макса и все, что было с ним связано, — хорошее и плохое. Хорошего было, конечно, намного больше. Но было и кое-что плохое, через что я не смогла переступить. Ну какого черта надо было Димке напоминать мне обо всем этом? Настроение сразу испортилось и захотелось спать.
Время и в самом деле было уже позднее, и на верхней палубе остались топтаться под музыку только Кутузов, Степка и Альбина Александровна с Аллочкой. Остальные разбрелись кто куда, а скорее всего спать пошли.
— Танцуете? — задала я риторический вопрос, проходя мимо обнявшихся парочек. — Ну-ну, а мы уже спать идем.
Степка на секунду оторвался от созерцания красивого личика отцовой аспиранточки и послал мне лучезарную улыбку.
— Приятных снов, — произнес он каким-то незнакомым мне голосом и снова уставился на аспиранточку.
От неожиданности я на секунду притормозила и уставилась на обнимавшуюся парочку, но Димка, шедший сзади, слегка подтолкнул меня в спину.
— Чего уставилась, мамаша? — с ехидством бросил он. — Не заметила, как сын вырос?
Я ничего не ответила и неопределенно мотнула головой. «Все выросли, — грустно подумала я. — И Степка, и я. А отец так вообще до шестидесятилетнего юбилея дорос. Ну и ладно. Ну и хорошо».
— Спокойной ночи, — сказала я Димке и направилась в свою каюту.
— Спокойной, — донеслось мне в ответ.
В каюте меня поджидала выспавшаяся и соскучившаяся Дулька. Ей уже порядком поднадоело сидеть тут совершенно одной, и моему появлению она обрадовалась так, как может радоваться только собака — бурно, искренне и бескорыстно.
— Привет, собака, — сказала я и взяла ее на руки. — Соскучилась?
Дулька изо всех сил пыталась лизнуть меня в лицо, но я умело уворачивалась.
— Есть хочешь?
Она задергалась у меня в руках, пытаясь спрыгнуть на пол и приступить к трапезе немедленно. Дулька всегда голодна и готова к принятию пищи в любое время суток. Вот разбуди ее среди ночи и предложи поесть, тут же вскочит и побежит на кухню. Правда, никто таких экспериментов с ней пока не проводил — нельзя же собаку перекармливать, но думаю, что если ей предложить, то не откажется.
Я насыпала в мисочку сухого корма и стала стягивать с себя одежду — сначала Димкин джемпер, потом платье.
— Господи, как же я устала, — сказала я сама себе, — будто бы вагон картошки разгрузила (Можно подумать, что я когда-нибудь разгружала вагоны с картошкой.) — Спать, спать, теперь только спать. Нет, сначала в душ, а потом спать.
При слове «спать» Дулька оторвалась от своего ужина и, подняв голову, грустно на меня посмотрела. Ей-то опять спать было уже не в радость, она и так целый день проспала. Я с сочувствием посмотрела на собаку и отправилась в ванную.
После душа мне несколько полегчало, и я решила проявить человеколюбие, то есть собаколюбие, и вывести Дульку прогуляться на свежий воздух. Облачившись в джинсы, свитер и кроссовки, я подхватила под мышку собаку и вышла из каюты. Коридор был пуст. Кажется, все уже спали. Впрочем, откуда-то еще доносились приглушенные голоса.
— Пошли, Дульсинея, немного прогуляемся, — сказала я собаке и стала подниматься по лестнице на верхнюю палубу.
Здесь наверху уже тоже никого не было. Музыка не играла и свет в окнах кают-компании не горел.
Мы прошлись с Дулькой вдоль борта яхты и немного постояли на корме. Я держала собаку на руках, чтобы ей лучше было видно окрестности. Хотя видеть особо было нечего. Берега в темноте едва просматривались, а встречных кораблей не наблюдалось. Но Дулька особенно никуда и не всматривалась. Она сосредоточенно нюхала воздух и фыркала. Всю нужную информацию она получала посредством носа — маленькой черной пуговки.
— Нравится? — спросила я у собаки. — Ну тогда пойдем еще пройдемся.
Мы прошлись вдоль борта назад, потом снова вернулись на корму, потом прошли вдоль другого борта.
Все окна кают, выходящие на верхнюю палубу, были темными.
Все, кроме одного.
Чье это было окно, я не знала, да мне это было и неинтересно.
Я не собиралась проходить мимо этого окна, дабы не смущать обитателей каюты, и, не дойдя до него метров пяти, повернула назад.
Однако я-то повернула, а вот Дулька пробежала дальше.
Кричать, звать ее ночью я не решилась и поэтому, слегка пригнувшись, прошмыгнула мимо окна вслед за собакой.
Но когда я пробегала мимо светящегося окна, то услышала голоса — мужской и женский. Женский голос был едва слышен, и его я не узнала, а вот мужской явно принадлежал Кондракову.
За окном ссорились.
«Не иначе, как это каюта Кондраковых — подумала я, догоняя собаку. — Бедная Вероника! Теперь ее Кондраков полночи пилить будет за то, что та выходила куда-то с капитаном. Он такой. Впрочем, она сама виновата — не надо было выходить замуж за старого да богатого. А то сначала окрутила старого дурака Кондракова, а теперь с молодыми красивыми капитанами по углам прячется. Эх, бедный Кондраков!»
Теперь мне уже было жалко Кондракова.
Я догнала собаку и, подхватив ее на руки, пошла назад. Пригибаться я уже не стала, а просто быстро прошла мимо окна. Там по-прежнему ругались, и я услышала обрывок фразы, выкрикнутый истеричным голосом:
— Ради благополучия сына я пойду на все!..
Голос принадлежал женщине. Но поскольку говорила она в запальчивости, то кому принадлежал этот голос, я опять не поняла. Впрочем, кому же он мог принадлежать, если это была каюта Кондраковых? Разумеется, Веронике. Однако у Вероники вроде бы детей нет. Хотя... кто ее знает? Может быть, она была уже замужем и не раз, и от предыдущих браков у нее есть дети. И теперь она чего-то хочет от Кондракова.
Потом я услышала голос Кондракова, который выкрикнул в ответ, что он сам убьет Веронику.
— О господи, — выдохнула я, — какие бразильские страсти! — И рысцой побежала вдоль борта «Пирамиды».
Вернувшись в каюту, я быстро разделась и юркнула в
