Маша Стрельцова - Смесь бульдога с носорогом
Не успела я устроиться на непривычном мне пассажирском кресле, как на крыльце появился Витек в сопровождении товарищей — тоже в форме.
— Вы уж меня прикройте, может подзадержусь, — вещал мой школьный друг.
— Прикроем, какой разговор, — ответил молодой светловолосый парнишка и достал сигарету.
— А что у тебя стряслось? — спросил второй.
— Да вот с девушкой в пиццерию на обед договорился съездить, — небрежно бросил Витек и не торопясь подошел к моей бэмке, по хозяйски уселся на мое бывшее место, по хозяйски хлопнул дверцей и привычным жестом повернул ключ.
«Далеко пойдет», — улыбнулась я про себя.
— Держи, — кинул он мне на колени сложенный тетрадный листок.
Я развернула — корявым почерком было написано «Новогодняя, 45».
Значит, Новогодняя…
В голове пронеслась крамольная мысль — с лихвой выдать Витьке денег на такси и пиццу и рвануть по адресу, однако я решительно ее прогнала как недостойную. Кое — как промучившись час, отведенный на обед, я с облегчением высадила Витьку около его ментовки и рванула на Новогоднюю. Улочка оказалась на краю вселенной и моя машина, притормозившая на ней около сорок пятого дома оказала магическое действие на пару малолетних аборигенов, щелкающих семечки на лавке.
— Бээмвэ, — авторитетно заявил длинноволосый тинейджер и сплюнул под ноги.
— А вы к кому, тетенька? — бесхитростно спросил круглоголовый пацанчик лет восьми.
— К Ломекам, — кивнула я на дом.
— А мама только вечером будет, — ответил пацанчик.
— Работает что ли?
— Санитаркой в больнице, это на соседней, Волочаевской, если сильно надо, то можете к ней туда съездить, — тут же выдал он все секреты семьи.
— Да ладно, — неопределенно протянула я, — отец — то где?
— А он еще не приехал, он у дяди Игоря пьет с пятницы, дядя Игорь — он с работы папкиной, они на моторостроительном вместе работают, — обстоятельно разъяснил на этот раз тинейджер.
— Братья, что ли? — задала я глупый вопрос. Уж очень похожей была их манера делиться информацией.
— Ага, это Жорка, братан мой старший, он за меня кому хочешь в нос даст, — объяснил пацанчик.
Я посмотрела на бедно одетых ребятишек, покосившийся домишко и вздохнула. Нет, киллерами тут и не пахло, в том что меня чуть не сбил Ломеко Станислав Иванович, непутевый отец этих детей — Ворон точно не виноват. И похоже зря я за проделки Грицацуевой на него думаю — мало ли за что он ей деньги отдал.
— Матери скажите, что отец в милицию загремел, авария на нем, — сказала я и пошла к машине.
— Мать его убьет, — авторитетно вынес вердикт разговорчивый младшенький.
— Так понятно, — согласился старший.
Черт. В любом случае не нравится мне этот наезд — что — то пошло не так.
Не так.
Плохая примета, хуже выскочившей наперерез черной кошки. Пусть Ломеко Станислав Иванович и не имел в мыслях меня лишить жизни, только это ясно показывало что удача не на моей стороне, а с учетом того, на что я решилась — выглядело и правда страшновато.
Подумав об этом, быстренько доехала до дому, и первым делом рванула в гостиную, где осталась незаконченная раскладка со вчерашнего дня. Через полчаса, помучив карты и так и этак, я прикрыла глаза, откинувшись в кресле. Ну что мне стоило закончить раскладку сразу же, не было бы напрасных надежд и феерических планов. Карты были тверды — деньги взять несложно, да и лежат они — рядом. Но около них — смерть меня или самого дорогого мне человека (читай — Маруська), вор (читай — Зырян со своей братией), но даже если я их и найду, они мне не достанутся через вероломство близкого человека, ни центика ( читай — матушка их заберет у меня, пока я сплю и сдаст в церковь).
Надежды не было — я перепробовала все способы гадания, и везде результат был на диво однообразен. Мне хотелось растоптать гадкие картонные бумажки, сжечь их в банном тазике для курения трав, а ветер пустить по ветру.
— Машка, пошли есть, — заглянула ко мне Маруська.
— Маруська, оставь меня, — глухо выдавила я из себя.
Прахом все надежды! Я уже в воображении переехала в Барселону, жаркую благословенную Испанию, где живет чудовищно толстая Монсеррат с чудовищной фамилией Кабалье и ангельским, невыразимо прекрасным сопрано. Там бродят горячие испанские парни с бронзовыми сильными телами, жесткими членами и римскими профилями. И любая блондинка там — затаенная мечта любого их них, орошенная спермой и бурлением гормонов в крови. Я бы поставила в новом доме огромную кровать, в ванной было бы великое множество полуоплывших свечей, освещавших темные тела моих мачо, и в моем доме пахло бы не сожженной полынью, а жаркими испанскими признаниями на шелковых простынях, смешанной с моим телом спермой и моими оргазменными стонами. И никто мне не скажет что я рожей на принцессу не тяну. А в перерывах я бы разводила в оранжерее экзотические орхидеи и разноцветных попугаев. И никакой магии — даже самой простенькой! Я не выдержала и слезы покатились из глаз.
A poco dinero poca salud — беднее бед, когда денег нет, говорят в жаркой Барселоне.
Мои горькие рыдания прервала трель сотового.
— Извини, — буркнул Ворон. — Я обозлился, когда ты на меня налетела и наговорил черт знает чего.
— Да ладно, — вяло отозвалась я, — чего надо?
— Я около тебя сейчас, можно зайду?
— Ну заходи.
Me da lo mismo, — сказала бы я, если бы была в Испании.
Мне все равно.
Снова запиликал сотовый.
— Маняша, — не терпящим возражения голосом начала мать. — Времени полпятого, ты почему еще не приехала?
Я тут же забыла про Испанию, облилась холодным потом от ужаса и проблеяла:
— Так ты же на пять назначала, вот я к пяти и собираюсь.
— Могла бы и пораньше приехать, матери помочь на стол накрыть, ради тебя же стараюсь, — недовольно попеняла мать.
— Мамочка, я скоро буду и все сделаю!
— Да ладно уж, времени в обрез, хоть сама объявись.
Я положила сотовый на коленки и глубоко вздохнула — если бы я забыла и не приехала, мать бы с меня три шкуры спустила. Вдалеке на первом этаже едва различимо запиликал домофон. Ладно, Маруська откроет. Я же ринулась в спальню, раскрыла платяной шкаф и обозрела развешанные на плечиках тряпки. Мне было необходимо платье. Мать терпеть не могла меня в джинсах, по библии носить мужскую одежду был страшный грех, потому брюки мать заклеймила как непотребные. Я пыталась ей объяснить, что когда Богом был утвержден этот мораторий на внешний вид, мужчины носили длинные бабские халаты, а одежда их жен включала обязательные брючата. Я в этом вопросе я Бога понимала — понятно, что если б было наоборот, горячие палестинские парни испытывали б меньше проблем с проникновением в «Запретный женский сад удовольствия». Одно дело — халатик, поднял подол и все дела, другое дело — сложная конструкция из пары шаровар, тройки рубах и отлично все фиксирующего сыромятного пояса. Берег свое стадо Господь от блуда, слов нет, все до мелочей предусмотрел. Мать же меня слушать не стала, обозвала еретичкой и нехристью и велела в бесовской одежде не являться.
Выбрав голубое платье, я вытащила его, критически оглядела и вздохнула — оно было всего лишь до колен, а следовательно — бесовское. Выгонят. Не то что я была этому не рада, но потом же проблем с матерью не оберешься.
Снова запиликал сотовый.
— Ну? — спросила я, увидев на экране номер сотового Ворона.
— Меня твоя подруга не пускает, — проинформировал он.
«Правильно делает», — подумала я, а вслух сказала:
— Ворон, подожди меня у подъезда, я сейчас выйду, кое — что поменялось.
— Хорошо, — коротко ответил он.
В конце концов я выбрала унылое коричневое платье до щиколоток, произведение трудолюбивых китайцев, купленное для сельхозработ на материной даче, быстренько переоделась и пошла вниз.
— Машка, — выглянула из кухни Маруська — Тут к тебе бандит этот, Ворон ломился, так я его на … послала.
— А вот это ты зря, проблемы будут, — я с умилением поглядела на подружку. Вступилась за меня, не побоялась.
— А нефиг ему было руки на тебя распускать. Ты куда?
— Мать на смотрины велела явиться, — уныло поведала я.
— Вот старая карга, неймется ж ей, — сплюнула она.
— Не смей так про мою мать! — возмущенно заорала я.
— А что? У нас демократия, что хочу то и говорю, она мне в детстве всю плешь проела. Кто на этот раз? Опять припадочный скрипач?
Припадочным скрипачом был предшественник Николяши — Владик, чрезмерно полный, одышливый мужчина лет сорока в роговых очках и светлыми волосенками, сквозь которые просвечивала розовая кожа и покрывающие эту кожу чешуйки перхоти. Смотрины закончились вызовом скорой — Владику я понравилась чрезвычайно и его от переизбытка чувств скрутил эпилептический припадок.
— На этот раз — Николяша, он стихи пишет.
— Тьфу! — от души снова сплюнула Маруська, — и как у таких мамаш как твоя нормальные дети рождаются.
