Маша Стрельцова - Смесь бульдога с носорогом
— Марусь, я хочу чтобы ты мне помогла МНЕ это тащить. Одна точно не дотащу.
— Ладно, убогая, — со стоном вздохнула она. — Собирайся, поехали, куда тебя девать.
Обрадовавшись, я махом натянула джинсы, после вчерашнего ставшие шортами, топ, заплела косу и схватила пустую бутылку, их почему — то требовали назад.
— Готова, — отрапортовала я.
Бакс надрывно-многозначительно мявкнул.
— Да ладно, иди, выводи машину, я ему баксов свежих сама насыплю, — сказала Маруська, перехватив мой взгляд.
— Я тебя люблю! — облегченно воскликнула я. — Ключи около зеркала, запрешь квартиру.
После чего спустилась на лифте в гараж, вывела машину и остановилась около подъезда, поджидая Маруську.
Невидимые за кирпичной стеной, обрамлявшей парадный вход, бабульки как обычно сидели и балакали о своем, о девичьем. Я бы и не прислушивалась, если бы вдруг не прозвучала моя фамилия.
— Потёмкина — то из двенадцатой квартиры по миру пошла, слышали? — прошепелявила одна.
Потёмкина — это я, если кто не знает.
— Да ты что! — дружно ахнули ее товарки.
— Это которая тут Потёмкина? — переспросила одна.
— Да ходит тут, каланча одна, коса у нее длиннющая.
— Ааа, — вспомнила бабулька, — поняла я, бабоньки, про кого вы тута говорите. А что ж по миру — то пошла, она вроде вся из себя?
— Уж не знаю что у нее стряслось, а только служит она теперь дворничихой у нас! — радостно оповестила всех первая бабулька.
— Да ты что? — усомнился кто — то. — Она ж вон какая цаца, машина у нее ненашенская, и вообще.
— Истинный крест, сама вчера видела, как она тут метелкой махала! — уверила ее сплетница. — И вышла она не днем убирать, а ближе к темени, видно, людей стесняется. Правда на совесть убрала, я за ней присматривала с балкона, все чистенько смела, а потом шваброй двор вымыла, дядя Вася сроду плитки не мыл.
Тут я не выдержала. Ноги сами меня вынесли из машины, и я нарисовалась, фиг сотрешь, перед остолбеневшими бабульками.
— Добрый день, бабушки, — вежливо поздоровалась я. Бабки молча кивнули, глядя на меня, как кролик на удава. У всех на лбах была практически написана одна — единственная мысля — слышала я или нет.
— Бабушки, я к вам по делу, — похлопывая кончиком косы по коленкам, начала я. — Дядя Вася — то, дворник, уехал, и площадка перед домом вчера настолько была замусорена, что мне пришлось от важных дел отрываться, и убирать двор. Вы бы сходили в управление, дали там разгона, а?
— Ну можно, — неуверенно ответила одна, переглянувшись с остальными.
— Иначе, — продолжила я, — не остается ничего другого, как последовать моему примеру и установить дежурство поквартирно. Так сказать, своими силами. Каждому жильцу — по одному дню дежурства.
Бабки снова переглянулись, на этот раз гораздо тревожнее.
— Ты погоди пока, — в конце концов произнесла одна, — сейчас сходим в управление, решим. Если что, то день, второй двор и неубранный постоит, ничего не случится.
— Вы вроде из первой квартиры? — обратилась я к ней, узнав по голосу главную сплетницу. — Августа Никифоровна вас зовут?
— Ну? — настороженно посмотрела она на меня. Бабулька выглядела сегодня на редкость аристократично — легкий летний костюмчик, соломенная шляпка, гордая посадка головы.
— Я к вам вечерком тогда зайду, скажете, что насчет дворника решили, хорошо?
Ответить бабка не успела. Из двери вылетела Маруська:
— Ой, старушка, извини, прокладку меняла, — громогласно объявила она. Я чуть не застонав от ее простоты, быстренько схватила ее в охапку и поволокла в машину. Этим бабулькам только тему дай, вон как меня махом в дворничихи определили!
— Не забудьте, я вечером зайду! — напоследок крикнула я.
Без приключений мы доехали до тихой улочки, где располагался Кристалловский офис. Воду мы купили, и нам даже неслыханно повезло — какой — то парень донес гигантскую бутылку до машины. А дома, я надеюсь, будут сидеть у подъезда не слабосильные старушки, а юные гаврики, и уж они — то мне никак не откажут в такой малости, как занести домой воду.
Маруська страдальчески на меня посмотрела и велела:
— Сходи хоть сникерс мне в утешение купи, что ли.
— Маруська, дома все есть, — идти мне не хотелось, жара действовала расслабляющее.
— Я сейчас хочу, — капризно надула она губки.
— Ох, горе ты мое горькое, что ради тебя не сделаешь, — вздохнула я и пошла к светофору. Хоть я и водитель, однако перехожу дорогу строго по правилам — я абсолютно убеждена, что половина водителей — ненормальные, и нет им большей радости, чем придавить зазевавшегося пешехода. Дорога была пустынна, лишь плелся где — то вдалеке красный жигуленок, однако я честно дождалась зеленого света, и лишь потом двинулась на другую сторону. Черт его знает, чего я посмотрела влево. Жигуленок, еще секунду назад такой далекий, был в нескольких метрах и несся на меня на бешеной скорости. Ноги вдруг стали ватными, мысли в голове разбежались, там что — то тонко зазвенело, и я лишь с ужасом глядела на летящую на меня машину.
Неведомая сила отшвырнула меня вдруг назад. Жигуленок, в ту же секунду проехав по месту на котором я только что стояла, скрылся за поворотом.
— Ты что, не видишь, куда прешь? — стоял надо мной и орал парень, который помог донести нам бутылку. — Жить надоело???
Странное дело, спасти от смерти, а потом кричать, будто я миллион баксами должна.
— Я на зеленый переходила, — тихо ответила я.
— Да какая разница, — продолжал разоряться парень, — жизнь — то твоя, могла б по сторонам лучше смотреть!
Я молча собрала разбросанные конечности и встала. Посмотрела по сторонам. Мир не перевернулся. Улица была по-прежнему сонная, Немногочисленные пешеходы как шли, так и шли, некоторые, правда, со сдержанным любопытством поглядывали на меня. Неслась Маруська ко мне с белым от ужаса лицом. Только ей и было дело, что от меня чуть мокрое место не осталось.
— Маняяя! — завывая, она бросилась мне на шею. — Ты жива???
— Жива, — ткнулась я ей в макушку лицом и заревела. Так мы и стояли на тротуаре, рыдая во весь голос. Маруська утиралась моим белым топиком, а я — ее волосами.
— Тьфу, истерички, — сплюнул мой спаситель и пошел к магазину.
Зазвенел сотовый.
— Алло, — сквозь слезы сказала я.
— Это что там у вас за вой? — осведомился Ворон.
— Меня чуть не убили! — всхлипывая, выдала я.
— То есть?
— Машиной чуть не сбили.
— Переходить надо осторожнее, — равнодушно ответил он. — Ты где? Я тебя у дома жду.
— Да, конечно, — я тут же перестала реветь от злости. Нашла кому жаловаться.
— Так ты когда приедешь? Мне тебя надо, — как ни в чем не бывало, заявил Ворон.
— А мне напиться надо, у меня стресс, — злобно рявкнула я и нажала кнопку отбоя.
— Пошли, Маруська, до хаты, — решительно поволокла я подружку к машине.
— А ты вести сможешь? — пролепетала она.
— Я все могу, — мрачно ответила я. — В горящую избу, коня — все что угодно!
Маруська молча села на переднее сидение. А у меня снова зазвонил телефон.
— Ну? — нелюбезно ответила я, увидев на экранчике номер Ворона.
— Маш, а ты номер — то той машины запомнила?
— Да. К 086 ДУ, еще вопросы?
— Вопросы потом.
Психанув от этого наглого и самоуверенного тона, я резко нажала на кнопку отбоя.
— Маняяя, — всхлипнула Маруська. — Ты чего?
— Дома, все дома.
Дома я напьюсь, пореву и расскажу Маруське что меня каждый день повадились убивать. И что я хочу жить, потому что меня кот, Маруська, вздорная матушка и папа, который без меня пропадет. Да что папа, все они без меня пропадут — и мать, которая не проживет на зарплату учительницы, и папа, как алкоголик не имеющий возможность трудиться, и Маруська, получающая полторы тысячи, и кот Бакс — сдаст его мать на живодерню, как пить дать сдаст. Мать, единственная кто по идее в случае моей кончины жила б хорошо — блаженная, и мигом определит все наследство в церковь.
А я сама, двадцати восьми лет от роду, не успела еще увековечить свое имя абсолютно ничем, не написала докторской диссертации, не получила Нобелевскую премию ( по Канадзаве до 35 лет у меня время есть!), не посадила березу и в общем — то ничего в жизни толком не видела, кроме плохо выбритых по нынешней моде фейсов клиентов и заклинаний в ученической тетрадке на 98 листов, написанных моим старательным, тогда еще детским почерком.
Жуть!
В общем, у меня были веские причины чтобы не желать моей безвременной кончины.
Мы молча доехали до дому и ярость всколыхнулась во мне удушающей волной, когда я увидела долговязую фигуру Ворона, покуривающую у своего серебристого джипа. Кровавая пелена застлала мне глаза. То что жигуленок — дело его рук, я не сомневалась. Тварь, убийца, недоносок, motherfucker, bloody bastard, merde, — стучало у меня в висках набатом. Я бросила машину в его сторону, страстно желая смять его, почувствовать глухой удар о бок дорогущего лексуса, смягченный прослойкой в виде его тела.
