Карл Хайасен - О, счастливица!
Мэри Андреа едва ли замечала, как все распадается на части. По ее воспоминаниям, однажды Том просто вошел с грустным лицом и попросил развода.
Ее ответ:
– Не смеши меня. За пять сотен лет в семье Финли никто не разводился.
– Чем и объясняются, – сказал Том, – все эти психозы.
Мэри Андреа пересказала этот разговор своему консультанту из «Реабилитационного центра и санатория минеральных вод "Мона Пасифика"» на Мауи, заведения, особо рекомендованного несколькими ее приятелями-актерами с обоих побережий. Когда консультант спросил, доводилось ли Мэри Андреа с мужем быть когда-нибудь безумно счастливыми, она ответила – да, где-то месяцев шесть.
– Может, семь, – добавила она. – Потом мы достигли плато. Это нормально для молодых пар, разве нет? У Тома не плато-тип личности. Ему нужно или идти вверх, или спускаться вниз. Карабкаться или падать.
– Я понял, – кивнул консультант.
– А теперь меня преследуют его юристы и судебные исполнители. Это очень опрометчиво. – Мэри Андреа была гордым человеком.
– У вас есть причины полагать, что он изменит свое мнение относительно брака?
– Да кому тут нужно менять его мнение?! Я просто хочу, чтобы он бросил эту абсурдную идею развестись.
Консультант смутился. Мэри Андреа продолжала объяснять свою точку зрения: развод как институт уже начал устаревать.
– Он избыточный. Излишний, – добавила она.
– Уже поздно, – сказал консультант. – Хотите чего-нибудь, чтобы легче уснуть?
– Посмотрите на Ширли Маклейн [11]. Она не жила с мужем – сколько там? тридцать лет? Многие даже не знали, что она была замужем. Вот как с этим надо управляться.
Теория Мэри Андреа заключалась в том, что развод оставляет человека беззащитным и ранимым, а сохранение брака – даже если ты не живешь с супругом, – обеспечивает купол безопасности.
– И тогда никто не сможет вонзить в вас свои крюки для туш, – уточнила она. – Юридически выражаясь.
– Никогда это не рассматривал таким образом, – сказал консультант.
– Ну хорошо, это просто глупый кусок бумаги. Но не считайте его ловушкой, считайте его пуленепробиваемым щитом, – заявила Мэри Андреа Финли Кроум. – Ширли была права. Можете попросить принести мне чашку «эрл грея»?
– Вам лучше?
– Намного. Я избавлю вас от своего общества через день-другой.
– Не спешите. Вы здесь, чтобы отдыхать.
– С долькой лимона, – сказала Мэри Андреа. – Пожалуйста.
Синклер пил кофе и обжег язык – при виде Тома Кроума, пересекающего отдел новостей, у него срабатывал глотательный рефлекс. Прижимая ко рту мятый носовой платок, Синклер поднялся, чтобы поприветствовать своего знаменитого репортера – с фальшивым радушием, очевидным для всех, кто это видел.
– Сколько лет, сколько зим! – стелился Синклер. – Хорошо выглядишь, старик!
Кроум проследовал к кабинету редактора.
– Нам надо поговорить, – сказал он.
– Да, да, я знаю.
Когда они остались за стеклом одни, Синклер сообщил:
– Сегодня утром звонили Джоан и Родди. Судя по всему, уже весь Грейндж в курсе.
Это Кроум уже знал.
– Мне нужна неделя или около того, – ответил он. Синклер насупился:
– Зачем, Том?
– Для репортажа. – Том невозмутимо посмотрел на него. Он ожидал подобной реакции, слишком хорошо зная невысказанное кредо Синклера: серьезные статьи – серьезные проблемы.
Редактор в нарочитой задумчивости откинулся на спинку кресла:
– Наверное, нам больше не нужна вкладка, а?
Кроума позабавило это собирательное «мы». Газета отправляла своих редакторов средней руки в школу менеджмента, где их научили, помимо прочих скучных трюков, использовать слово «мы», выражая несогласие с персоналом. По тамошней теории, местоимение во множественном числе подсознательно придавало аргументам корпоративную силу.
Синклер продолжил:
– Думаю, нам нужна дюймов на десять максимум, в ежедневном выпуске, в городских новостях. ГРАБИТЕЛИ КРАДУТ ЛОТЕРЕЙНЫЙ БИЛЕТ, ФОРТУНА ОТВЕРНУЛАСЬ ОТ ЛЕДИ ФОРТУНС.
Кроум склонился ближе:
– Если такой заголовок хоть когда-нибудь появится в «Реджистере», я лично явлюсь к тебе домой и вырежу тебе легкие секатором.
Синклер задумался, не лучше ли было оставить дверь открытой, на случай если придется спасаться бегством.
– Никакой статьи в ежедневном выпуске, – отрезал Кроум. – Эта женщина не собирается делать никаких публичных заявлений. Она даже не стала сообщать в полицию.
– Так ты с ней говорил?
– Да, но не записывал разговор.
Синклер подкрепился очередным глотком кофе.
– Тогда я точно не вижу смысла в статье. Без ссылок на ее слова и полицейских – не вижу.
– Увидишь. Дай мне время.
– Знаешь, что сказали Родди и Джоан? По слухам, эта дамочка Фортунс сама посеяла свой билет, а потом сочинила байку о грабителях. Ну знаешь, чтобы люди посочувствовали.
– Со всем должным уважением к Родди и Джоан – они несут хуйню.
Синклер ощутил безрассудный порыв защитить сестру и ее мужа; порыв, однако, быстро прошел.
– Том, ты же знаешь, какая у нас нехватка кадров. А неделя скорее тянет на расследование, чем на простой очерк, разве нет?
– Это статья. Точка. Хорошая статья, если у нас хватит терпения.
Политикой Синклера в отношении сарказма было не замечать его. Он сказал:
– Пока эта леди не захочет говорить с копами, мы мало что сможем сделать. Может, лотерейный билет украли, а может, и нет. Может, его у нее и не было никогда – крупные джекпоты всегда привлекают шизанутых.
– Кому ты это рассказываешь?
– У нас для тебя другие темы, Том.
Кроум потер глаза. Он подумал об Аляске, о медведях, взбивающих радуги брызг на реке.
И услышал, как Синклер говорит:
– Есть тут одни курсы для холостяков в местном колледже. «Холостяки в девяностых». По-моему, то что надо.
Кроум оцепенел от презрения.
– Я пока не холостяк. И, если верить моему адвокату, еще какое-то время холостяком не буду.
– Несущественная деталь. Обойдешь как-нибудь этот вопрос, Том. Ты живешь один, вот что главное.
– Да. Я живу один.
– Почему бы тебе не побывать на этих уроках? На этой неделе они шьют – может выйти очень мило, Том. Разумеется, от первого лица.
– Шитье для холостяков?
– Именно, – ответил Синклер.
Кроум вздохнул про себя. Снова «мило». Синклер знал, как Кроум относился к тому, что мило. Он скорее займется некрологами. Он скорее будет рассказывать о погоде, мать ее. Он скорее позволит забить себе в ноздри железнодорожные костыли.
Синклер с необоснованным оптимизмом дожидался от Кроума ответа. Который гласил:
– Я тебе звякну с дороги.
– Нет, Том, извини. – Синклер обмяк.
– Говоришь, я отстранен от этой статьи?
– Говорю, что сейчас нет никакой статьи. Пока у нас не будет отчета полиции или заявления этой Фортунс, нам нечего печатать, кроме слухов.
Говорит как настоящий охотник за новостями, подумал Кроум. Ну просто вылитый Бен Брэдли [12].
– Дай мне неделю, – повторил он.
– Не могу. – Синклер суетился, приводил в порядок стопку розовых бумажек с телефонными сообщениями у себя на столе. – Я бы с радостью, но не могу.
Том Кроум зевнул:
– Тогда, полагаю, мне придется уволиться.
Синклер остолбенел.
– Это не смешно.
– Хоть в чем-то мы единодушны.
Кроум непринужденно отдал честь, потом неспешно вышел за дверь.
Дома он обнаружил, что кто-то высадил все окна из крупнокалиберного оружия. На дверь была прикноплена записка от Кэти:
«Извини, Том, это я виновата».
К ее приезду час спустя он уже вымел почти все стекло. Она поднялась по ступенькам и вручила ему чек на 500 долларов.
– Мне так стыдно, честно.
– Это все из-за того, что я не позвонил?
– Ну типа.
Кроум предполагал, что больше разъярится из-за выбитых окон, но, поразмыслив, счел это своего рода личной вехой: впервые сексуальные отношения привели к крупному страховому иску. Интересно, думал Кроум, неужели я наконец вступил в преисподнюю романтики белой швали.
– Давай, заходи, – сказал он.
– Нет, Томми, мы не можем здесь оставаться. Это небезопасно.
– Но тут такой замечательный бриз, нет?
– Следуй за мной. – Она развернулась и порысила к своей машине – чертовски хорошая скорость для человека в сандалиях. На шоссе она дважды чуть не потеряла его машину в потоке. Они оказались у мексиканского ресторана рядом с третьесортной площадкой для гольфа. Кэти заняла укромное место в угловой кабинке. Кроум заказал обоим пиво и фахитас.
Она сказала:
– Я должна тебе объяснить.
– Дай угадаю навскидку: ты сказала Арту.
– Да, Том.
– Могу я узнать, зачем?
– Я расстроилась, потому что ты не позвонил, как обещал. А потом грусть превратилась в вину – я лежала в постели рядом с этим человеком, моим мужем, и скрывала ужасную тайну.
