Алена Смирнова - Пикник с покойником
На кладбище после полудня в обычный вторник не было ни души. У ворот на меня неприветливо зыркнул могильщик. Смачно сплюнул и скрылся в подсобке. Я поначалу испугалась одинокого пребывания среди памятников, но потом заметила женскую фигуру вдалеке. Присмотрелась. Евгения ли это Альбертовна маячила в аллее — определить не удалось. Тем не менее двинулась. Вынуждена признать: недавняя пешая прогулка по обочине — это еще цветочки.
Чутье меня не подвело. Евгения Альбертовна Енина обнимала гранитную плиту. Она была воплощением скорби, и я себя препаршиво чувствовала, прячась за полномасштабной скульптурой какого-то безвременно ушедшего господина. Судя по количеству мрамора и бронзы в надгробии, парень немало успел в жизни. Останки того или той, кого оплакивала Енина, удостоились гораздо более скромного прикрытия. Я проклинала свое любопытство, теряла желание разговаривать с Евгенией Альбертовной и мечтала поскорее выбраться с кладбища. Минут через тридцать горюющая женщина прошла мимо, так и не заметив меня. Я заставила себя приблизиться к могиле. Уйти и даже не взглянуть на имя покойного? Нет, я все-таки ценю свое время и не люблю слова «зря».
Сначала я вытаращила глаза, потом заозиралась в поисках Ениной. Она была уже далеко. Бросаться за ней в погоню не стоило. Хотелось справиться со стрессом и чуть-чуть подумать. По серому камню тянулись золотые буквы, прямо-таки сводившие с ума: «Некорнюк Николай Иванович»… От неожиданности я даже забыла, как звали утопленника из озера. Редкая такая фамилия… Точно — его! Постепенно склонность если не к синтезу, то к анализу возвращалась. Похороненный здесь Некорнюк умер два месяца назад в возрасте двадцати пяти лет. А Некорнюк-утопленник звался Иваном Савельевичем, следовательно, мог быть отцом Николая Ивановича. А Енина им кто? Не с ней ли развелся ученый двадцать лет назад? За короткий срок она поочередно лишилась сына, мужа и сотрудника — совпадение или закономерность? Как вообще такое можно вынести? А до кучи и еще Алекс в гостинице. Алекс, выплативший Леве крупную сумму. Хорошо, но при чем тут Некорнюки? Мне нужен убийца Левы Зингера. Енина же в утро убийства была у заказчика. Или он лжесвидетельствует? Зачем? Черт, Юра, Алекс, Алла, мастерская в полном составе… Не разобраться мне, не справиться.
Рассуждая таким грустным образом, я притащилась в город. Продолжая распинать себя за бездарность, выскочила из автобуса. Мысленно обзывая себя «остолопкой», поднялась на шестнадцатый гостиничный этаж и ввалилась в проектный отдел. Вовремя. Народ разбегался по домам. Лиду Симонову я застала. Представилась знакомой родителей Левы и пригласила в бар. Темно-кудрая прелесть покочевряжилась, но совсем недолго. То ли прикладывалась к бутылке, то ли действительно душевно относилась к Левушке. «Главное, не ляпни про документы Ерофеева», — призвала я свой болтливый язык к порядку. Он обиделся и немедленно отозвался ощущением противной горечи. Только тогда я вспомнила, сколько выкурила, пока носилась по лесным опушкам и полям. Меня тянуло почистить зубы, однако пришлось заняться Лидой.
Она была плотненькой и — хорошенькой. Есть такие женщины — приятно округлые, но не жирные. Одно портило барышню — тембр голоса. Она повизгивала, даже когда говорила тихо. Наверное, музыканту с идеальным слухом ее общество показалось бы невыносимым. Когда лейтенанты рассказывали, как она призналась в потере ключей, а позже в приставании к Леве с предложением фиктивного брака, мне было скучно. Теперь она сидела напротив «живьем», и кое-что изменилось. Измайлов часто повторяет, что сыск интересен лицами, жестами — в общем, людьми. Мне казалось, что я его начинаю понимать. Выхоленная кожа Аллы, балансирующий в холле на одной ноге Ерофеев, Енина у памятника, неухоженные, густо накрашенные алым лаком ногти Симоновой… Мир вокруг как будто уплотнялся, и чудилось, что убийца не фантом, что он реален и досягаем, как все люди, с которыми я сегодня столкнулась. Безысходность покинула меня, и я принялась болтать с Лидой. К ее голосу удалось легко привыкнуть, а пообщаться за кофе с коньяком она была не прочь.
Не знаю, то ли я перенапряглась, путешествуя, то ли Лида родилась хитрее меня, но выяснить у нее что-либо путное о гибели Левы не получилось.
А я старалась, я мобилизовала все свои репортерские способности. Она оставалась равнодушной: ну работал с ней парень полгода, ну решил перед отъездом в Израиль попользоваться чужой интеллектуальной собственностью, ну поплатился. Дело, в общем, темное.
— Вы не сообщайте родителям, что Лева пошел на мерзость, если они не в курсе. Пусть думают, что он порядочный человек.
Я не отказалась бы вкатить ей, добренькой и жалостливой, оплеуху… Потом остыла. В конце концов, они своими глазами видели извлеченные из кармана коллеги ключи и бумаги. И, вероятно, не находили ничего странного в том, что не собирающийся возвращаться в страну человек крадет «бриллиантовые идеи». Я раньше изумлялась, когда обнаруживала, что совсем иначе, чем другие, оцениваю людей, их поступки. С пеной у рта доказывала: моя трактовка верна — и баста. Но однажды сообразила: доказывая, я вынуждена приводить примеры, попросту говоря, сплетничать. Стала повнимательнее относиться к беседам и обнаружила, что три четверти собеседников вообще не интересуются истиной, просто перемывают косточки общим знакомым. А стоит костям кончиться, расходятся. Лида явно относилась к их когорте. Тем подозрительнее казались ее недомолвки по поводу Левушки. Неужели она действительно была уверена, что он вытащил из ее сумочки ключи? Оскорблена? Возмущена? Я попыталась еще несколько раз наскочить на нее, но эти попытки были хуже пыток. Зато о Ениной барышня распространялась, не смущаясь.
— Она едва сама на тот свет не отправилась вслед за Зингером. Сына недавно похоронила. Для нее предательское поведение и смерть Левы были сильнейшим ударом. Любила она его, выделяла, будто и не начальница.
Костя Ерофеев от зависти белел.
— Да еще и мужа потеряла, — осторожно ввернула я.
— Это давным-давно случилось, развод имею в виду, — с беззаботным видом выдала Лида.
Было очевидно, что о гибели химика она представления не имела. А Евгения Альбертовна? Симонову же понесло:
— Ой, а как у нее сын загнулся, жуть, — чуть ли не запричитала она.
Коля Некорнюк страдал пороком сердца. Готовился к операции, оставалось несколько месяцев. На женщин ему и смотреть пристально запрещали. Но он влюбился.
— Безумно, безумно втрескался в какую-то вертихвостку, — даже слегка захрипела взволнованная Лида.
Первая ночь любви превратилась в последний рассвет. Коля скончался в постели любовницы.
— Можете вообразить? И романтично, и страшно. Она просыпается, а он остыл. Альбертовна набросилась на нее, орала: «Шлюха!» За волосы таскала, но ведь сына не вернешь, девочка сама могла с перепугу окочуриться, ей всего восемнадцать. Шефиня отошла, опять к ней: «Не беременна ли ты? Роди, умоляю. У меня рядом никого». Так нет же, пронесло девку. Я недавно со «спиралью» подзалетела, а этой хоть бы хны. Наверное, Коля ничего не смог. Как полагаете?
Я пожала плечами. Разговор иссяк, и мы с Лидой простились. Догадаться бы тогда, как мне пригодятся сведения о младшем Некорнюке. Но я явилась домой к Измайлову раздраженной и измотанной. На кухне Сергей Балков чем-то кормил полковника и Юрьева. Судя по насмешливым физиономиям ментовской троицы, конца моим испытаниям не предвиделось.
— Ты и впредь будешь премировать каждого, кто согласится отведать твоей стряпни? — спросил Вик. — Тогда уж рублей по пять запекай в котлеты. За десять копеек такое есть никто не отважится.
Они насладились женской ошалелостью, прежде чем объяснились. В пожаренных мной утром магазинных котлетах каким-то образом оказались мелкие монеты. Но поприкалываться не удалось. Я набросилась на еду и смолотила все до крохи.
— Поля, — возопил потрясенный Измайлов, — ты даже не жевала! А если проглотила деньги?
— Мой знакомый проглотил золотой мост. Прибежал к стоматологу, тот посоветовал купить, прошу прощения, горшок и ждать дней пять. На четвертый пациент с гордостью принес отмытую находку. Мост снова посадили на цемент. До сих пор им жует.
— Боже, — простонал Вик.
— Мы еще ужинаем, — напомнил чопорный Борис.
Только простецкий Балков посмеялся.
— Если вы такие благовоспитанные, — сказала я, — могли бы не заметить медной начинки.
И под укоризненными взглядами Измайлова и Юрьева прошествовала к двери и удалилась к себе на третий этаж. Ноги гудели, рука ныла, душа затаилась, пытаясь опровергнуть предположение о своем существовании.
— Не пойду никуда завтра, и послезавтра, и никогда, — бубнила я, будто кто-то меня гнал. — И Измайлова на порог не пущу, пусть один кукует.
Но «куковать» полковник категорически отказался. Позвал по телефону, продемонстрировал вымытую посуду, отогрел на широкой горячей груди, ладонь поцеловал. Я размякла настолько, что не полезла к нему с Колей Некорнюком. Вик тоже избегал грустных тем. Мы очень мило подурачились. Через несколько часов я твердо знала: любая боль притупляется, если не наделать глупостей сразу после ее возникновения. И малодушно собралась отдать Вику Виково, то есть отступить и дожидаться развязки Левиной истории в сторонке.
