Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Гена стоял понурый. Мечты — посадить Берштейна, обнаружить обрез в плавках Сундукова, и даже казавшаяся ранее опасной фантазия обвинить депутата Сливкина — все это отступало рядом с распахнувшейся бездной. Оказывается, перед нами дело государственного масштаба.
— Где панихиду будем устраивать? — тем временем говорил Бабуянов сотрудникам редакции. — Я предлагаю в Государственной думе — пусть депутаты видят, за что человек кровь пролил. Пусть прочувствуют, шельмы.
Идею поддержали.
Альбина Кац слезла с мачты и пошла по кругу собирать подписи под письмом общественности президенту Российской Федерации с просьбой защитить журналистов от произвола и террора.
Незамеченные никем, спустились мы с Геной с «Фортуны-2», сели в мою раздолбанную «шестерку», поехали в город.
— К Татарникову зайдем? — спросил я Гену. Просто спросил, чтобы что-нибудь сказать.
— Отстань ты со своим Татарниковым! Мало мне Хабибуллина с Бабуяновым! Хватит с меня! Останови машину! — Гена выскочил прямо на шоссе и стал ловить попутку. Достали парня.
Я не обиделся, на что тут обижаться? Доехал до дому, завернул в магазинчик на углу, взял «Гжелку». Я далек был от мысли, что Татарников разгадает загадку — загадка представлялась мне неразрешимой. Много таких диких убийств в нашей демократической столице так и остались нераскрытыми, даже перечислять не хочется — и так все отлично знают, про что я. Нет, я и не думал, что Сергей Ильич поможет. Просто хотелось сесть с ним рядом, на тесной кухоньке, посмотреть, как он затягивается едким дымом, как медленно переливает в себя водку. Знаете, когда я смотрю, как Татарников пьет водку, мне делается спокойнее на душе — остались еще незыблемые ценности, не все пропало. Вот сидит Сергей Татарников, пьет водку — стало быть, есть какая-то надежда.
Словом, зашел я к нему.
Сели, разлили, да и рассказал я историку весь свой безумный день, езду по колдобинам описал, речку Клязьму, деревню Гавриково, сенатора Бабуянова, его дородных охранников.
— Обезглавили, значит, свободную прессу, — заметил Сергей Ильич, но как-то равнодушно он это сказал.
— Обезглавили, — согласился я.
— Горюют правозащитники?
— Ох, горюют, Сергей Ильич!
— И подозреваемых нет?
— А кого прикажете подозревать? Откуда мы знаем, кто может под Бабуянова копать? Мало ли у него конкурентов… Кто в Лондоне сидит, кто в Кремле…
— Ну, из Лондона, допустим, до Клязьмы не дострелишь.
— Наняли киллера.
— Наняли, говорите, киллера… — Татарников задумчиво покуривал, прихлебывал из стакана.
— В истории современной России, — сказал я, — это вещь обычная. Так только вопросы и решают. Так бизнес и двигают.
Услышав слово «история», историк Татарников нахмурился.
— Вы когда-нибудь задумывались над тем, что движет историю? — спросил меня Сергей Ильич Татарников.
— Как это, что движет историю? — Я даже привстал со стула, не ожидал я от Татарникова такого вопроса. Обычно историк проповедовал созерцательный подход к событиям, обобщений не делал. — Как вас понять, Сергей Ильич? Ну, сама она идет себе и идет.
— Верно, — Татарников поскреб лысину, пожевал губами. — Идет себе история и идет. Но ведь что-то ее толкает вперед, не думаете? Скажем, дерево растет себе и растет. Но если дерево поливают, оно растет быстрее.
— Что движет историю? — Нет, не знал я ответа на этот вопрос.
Историю раньше, при советской власти, двигали борьбой классов, а вот чем сегодня двигать, не договорились. Борьбу классов, кажется, отменили. Теперь эта теория считается неверной, а если не борьба классов движет историей, то что же ее, родимую, может двигать?
— Не знаете? — спросил жестокий Татарников. Своих студентов он так же пытал. Спросит о чемнибудь каверзном и стоит над душой, ехидничает. — Не знаю, чем двигают историю.
— Подумайте и сразу догадаетесь. Вы просто не стараетесь.
— Мало ли чего я не знаю! Если расскажете, буду знать! — ответил я резко.
Не мальчик я, нечего мне тут экзамены устраивать.
— Вы задумывались над тем фактом, что часто мы обладаем чем-то, чем не можем воспользоваться?
— Простите, не понял.
— Чего уж проще. Скажем, у вас есть деньги, а они ничего не стоят — в финансовом мире это несоответствие обладания и возможностей называется инфляция. Но ведь таких несоответствий в мире очень много, вся история состоит из этих недоразумений.
Яснее не стало, я пожал плечами.
— Вот, например, знаете ли вы, из-за чего началась Столетняя война?
— Какая война?
— Столетняя, — отозвался историк. — Началась она в одна тысяча триста тридцать седьмом году. И знаете ли вы, из-за чего?
— Умоляю! Только не надо про Столетнюю войну!
— После смерти Людовика Х Сварливого, — неумолимо продолжал Татарников, — его дочь Жанна Наваррская не унаследовала престола. Формально Жанна должна была царствовать, а фактически не смогла: припомнили внедренное франками салическое право — то есть наследование престола исключительно по мужской линии — а не пользовались им к тому моменту уже лет девятьсот. Ввел это право Хлодвиг, помните Хлодвига? — Историк выпустил облачко дыма, сощурился, припоминая детали Столетней войны. Я похолодел. Если он теми же темпами будет рассказывать, нескоро мы доберемся до Роберта Хабибуллина.
— Не слыхал я про Хлодвига.
— Напрасно. Интереснейшая фигура. Однако вернемся к Жанне Наваррской и салическому праву. Право это припомнили только затем, чтобы не дать Жанне корону. Королем стал младший брат покойного Людовика — Филипп V. И ничего хорошего из этого не получилось: права на французский трон заявил Эдуард III Английский. Он сказал, что салического права не признает, а следовательно, Филипп и его потомство — узурпаторы. Люди взялись за оружие, началась длинная история Столетней войны. И возникла она оттого, что некто наследовал корону, но не мог ею воспользоваться. — Казалось бы, при чем тут Хабибуллин? — не удержался я от колкости. — А оказывается, нити тянутся к нему еще от Хлодвига с Эдуардом.
— Вы тоже заметили? — Сергей Ильич выпустил струю дыма, отвинтил крышку у бутылки, звякнул горлышком о стакан. — Тянутся нити, тянутся. Принцип несоответствия обладания и возможности пользоваться тем, чем обладаешь, и есть двигатель истории. Так-то, голубчик. Скажем, отмена крепостного права в России. Ведь какая благородная реформа! Формально — освободили крестьян. Фактически — как этой свободой прикажете пользоваться? Или, допустим, демократию взять…
— Что с ней не так, с демократией?
— С одной стороны Клязьмы бедная деревня, а с другой — охотничьи угодья Бабуянова? — невпопад спросил историк.
— Ну да. Охотничьи угодья Бабуянова. Гектаров двадцать.
— И что же на этих угодьях?
— Как что? Ландшафтный дизайн. Охотничий павильон. Шикарно все устроено.
— Понимаю. Дикая природа, павильон охотника. А за охотничьими угодьями Бабуянова что расположено?
— Так там вообще правительственная зона. Такие дворцы — ахнете! Там у самого президента дача.
— Как же Бабуянов может охотиться, если рядом дача президента? — спросил Татарников. — Вы, голубчик, как себе это представляете: бродит по лесу сенатор Бабуянов с ружьем, а в километре от него президент грибы собирает?
— Все это мы уже проработали, — махнул я рукой. — Думаете, следствие не осмотрело охотничий павильон? Первая версия знаете какая была? Дескать, убийца воспользовался охотой — среди других выстрелов его выстрел остался незамеченным.
— И что же?
— Ничего. Никто на территории Бабуянова и не охотится никогда. Запрещено строжайше. Павильон охотничий построили, положено так, чтобы в усадьбе был охотничий павильон. А вот охотиться Бабуянову нельзя. Коллекция ружей висит, патронташи висят, ягдташи, капканы, ножи, сети. А пользоваться ничем тоже нельзя. Хозяин только шашлыки имеет право жарить. Других прав нет.
— Такое вот у нас русское трапперство, — заметил Татарников. — Ружья есть, а не стреляют.
— Ну не повезло, — сказал я. — Не там павильон построил.
— Такая вот у нас демократическая страна: объявляем охоту на казнокрадов и коррупционеров, а охотиться нельзя. Обидно, а?
— Да все уж привыкли, Сергей Ильич!
— Русские трапперы… — Татарников сделал глоток, покашлял. — Свободная охота…
— Идея-то неплохая, — сказал я примирительно. — Право охотиться у Бабуянова, как я понимаю, есть. Наверняка лицензия куплена, и лесник присутствует, все как положено. Только возможности пользоваться правом охотиться Бабуянов не имеет.
Что-то такое померещилось мне, словно разгадка совсем близко. Одного слова только не хватало — но какого? Я смотрел на Татарникова, а Сергей Ильич смотрел на свой стакан, покачивал его в руке.
