Ольга Степнова - Беда по вызову
— Мишка, привези мне бритву. Если я сбрею с себя всю растительность, то меньше буду похож на это рисованное пугало.
Мишка двинулся к двери, но прежде чем выйти, оглянулся:
— Бизя, а это не ты грохнул депутата?
— Мишка, я был связан, и передвигался по дому с дулом в боку. Я раскидал этих парней только в коридоре, когда они собрались захоронить меня в «комнате для гостей». Я не слышал выстрелов, я ничего не видел. Это подстава.
Мишка кивнул.
— И весь этот кикоз из-за тачки?
— Весь этот кикоз из-за бабы.
Мишка снова кивнул и вышел. Я опять остался один. Видно, все же судьба решила попытать меня заточением, несмотря на то, что я предпринял все невозможное, чтобы избежать этого. Я постарался заснуть.
Во сне мне приснился Сазон. Он был пьяненький и пытался что-то спрятать под кроватью. Я с ужасом увидел, что из-под кровати торчат чьи-то ноги и дед пытается запихнуть их поглубже.
— Один хорошо, а два-то лу-учше! — приговаривал Сазон. Потом мне приснилась она. Она жарила яйца на нашей кухне босиком, с золотой цепочкой на щиколотке. Я подошел сзади и обнял ее. Она повернулась, и я в ужасе отшатнулся. На меня смотрела чернявая, размалеванная Мария Твен. Проснулся я поздно, совершенно измученный, как будто кирпичи таскал. И сразу включил телевизор. И поплелся на кухню заваривать чай. Зашел в уборную, которая совмещалась с домом, обнаружил там старое, мутное зеркало и долго рассматривал в него чужую серую физиономию.
От чифира полегчало. Я высадил три сигареты подряд и добрался до ящика.
— Наш город продолжают будоражить криминальные страсти, — сказала Мария Твен. — Сегодня ночью произошла перестрелка на улице Мира на восьмом этаже жилого дома.
Я подлетел с кровати и больно стукнулся головой о потолок. Перед глазами пошли круги.
— Трое неизвестных парней «самого бандитского вида», как охарактеризовала их соседка, наблюдавшая в глазок, позвонили в дверь 212 квартиры. Им долго никто не открывал. Тогда они стали стрелять в замок. Изнутри им ответили тем же. Соседка вызвала милицию. Прибывшую на место происшествия группу быстрого реагирования встретил пенсионер 85 лет. Злоумышленники успели скрыться. Оказалось, у дедушки дома хранилось зарегистрированное охотничье ружье, и он сумел дать достойный ответ бандитам.
В кадре появилась наша входная дверь, сильно попорченная пулями. Дед стоял на лестничной площадке в камуфляже.
— Вы не побоялись дать отпор грабителям? — пропищала детка-корреспондентка. По лицу Сазона было видно, что он не услышал ни слова. Но он вдруг рявкнул вполне в тему:
— Я им дал просраться!
Камера пугливо уехала на соседскую дверь. Надо же, а я думал, наша двустволка давно заржавела.
Мишка не пришел ни через сутки, ни через двое.
Я выкурил весь блок Голуаза, выпил все запасы чая и съел все консервы в холодильнике. Новости долдонили одно и то же. Только один раз в кадре мелькнула она — показали пышные похороны депутата. Нежный профиль, волосы под черной лентой, опущенные глаза. Я бы не дал умереть ей от горя. Я разгреб бы все обстоятельства, только чтобы она подняла глаза, и они опять смеялись. Я терзал бы ее сильно и нежно. Так, как она терзала меня.
Ночью, когда я решил, что вплавь доберусь до границы, и будь что будет, ввалился Мишка.
— Держи, — он вывалил на стол паспорт и права. — Теперь ты Петр Петрович. Дроздов. Ха! Полетишь в Казань. Там живет подруга моей тетки, устроишься у нее. Я позвонил и сказал. Полетишь грузовым рейсом, всем уплачено. Завтра, в это же время я заеду за тобой. На, побрейся. — Он бросил рядом с паспортом опасную бритву, помазок и мыло. И умчался.
Весь остаток ночи я скоблил голову и лицо бритвой. В дрянное зеркало было плохо видно и я пару раз порезался. Зрелище было отвратительное, но я готов был уже перерезать себе глотку. День я провел ужасно. Телевизор включил только к вечеру и он опять огорошил меня.
— Установлена личность преступника, совершившего дерзкое убийство депутата Грача. Им оказался Глеб Сазонов, до недавнего времени хозяин автомастерской. У следствия нет сомнения, что убийство носит заказной характер и связано с коммерческой деятельностью депутата. Кстати, убийца является внуком того пенсионера, которого на днях атаковали неизвестные бандиты. Пенсионер оказался абсолютно глух и не смог дать органам никаких показаний. Наша съемочная группа снова побывала на месте недавнего ночного происшествия.
Опять показали нашу обстрелянную дверь. Она вдруг приоткрылась и через цепочку просунулась сухая рука. Сазон молча показал в камеру средний палец. Камера метнулась на соседнюю дверь. И где это он нахватался? Никак начал осваивать азбуку глухонемых.
Мишка довез меня ночью до аэропорта «Городской» на какой-то раздолбанной четверке. «Городской» был вторым аэропортом в городе и служил, в основном для грузовых рейсов. Мишка и мужик в комбинезоне провели меня в помещение, заваленное тюками. Мишка хлопнул меня по плечу и ушел. Мужик сказал залезть в электрокару, когда будут грузить мешки. Их прикатило сразу две, и я залез в ту, к которой ближе находился. В салоне, среди груза, я оказался не один. Какой-то грязный, заросший тип с тяжелым взглядом исподлобья, посмотрел на меня и отвернулся, давая понять, что никто никого не видел. Мы были замечательная парочка. Я — бритый, с порезанной рожей, и он — худое чмище в рванье. Наверное, тоже путешествует. Как может.
В самолете я выспался на мягких тюках. Летели долго, с посадками и дозаправками. Я подивился, как далеко этот город Казань. Уже можно в Испанию долететь. Когда самолет приземлился, я долго врубался, о чем говорит в динамике диспетчер. Почему мы приземлились в каком-то Сибирске? Потом понял. О таких бездарных приключениях я не читал ни одного детектива и не смотрел ни одного фильма.
Я сел не в тот самолет.
Я все опять сделал не так.
Я обнаружил, что ни денег, ни телефона у меня нет. Наверное, их украл тот чаврик в самолете, пока я спал. Я был гол как сокол, с чужим паспортом, в каком-то мрачном городе, и с бритой башкой, как шахид перед подвигом. Как мне пришла идея в таком виде предстать перед директором школы и объявить ему, что я хочу учить детей, я до сих пор не понимаю. Но Троцкий оказался продвинутым дядькой, и сказал, что десятому «в» как раз такой классный руководитель и нужен. И даже не попросил ни диплома, ни паспорта. Положил мизерный оклад, поселил в сарае. Теперь я педагог.
* * *— Здравствуйте, дети! — сказал я, войдя в свой десятый «в» на следующее утро после истории с «золотым паркером». — Великая Отечественная война не обошла своим черным опахалом ни одну российскую семью! — Я пошарил глазами по классу, выискивая белый воротничок.
Дети заржали. Беленькой рубашечки нигде не было видно. Ладно, пусть 10 «в» считает это очередным анекдотом. После урока я двинул в учительскую, прихватив журнал. По дороге мне кто только не попался. Сначала завуч преградила мне путь своими ста двадцатью килограммами. Она не одобряла Ильича за мое трудоустройство. Я ей не нравился, и она каждый раз умела показать это. Я попытался проскочить в узкий просвет между ней и стенкой. Но застрял.
— Петр Петрович, — молвила она, тряся грудой подбородков, — к завтрашнему дню нужно предоставить все планы ваших уроков, которые вы провели в 10-х, 9-х и 8-х классах. Это нужно для отчетности и анализа вашей работы.
Приплыли. Нет у меня никаких планов. Только потрепанная толстая тетрадь с анекдотами.
— Вы поняли меня? — вопросила Дора Гордеевна, заметив, что застала меня врасплох и очень этим довольная.
— Так точно! — по-военному крикнул я, как кричал Сазону. Дора Гордеевна сильно вздрогнула, колыхнув телесами. В глазах у нее метнулись молнии, но она промолчала и направилась в туалет. Мне стало интересно, как она влезает в узкую кабинку с унитазом, но не подсматривать же.
Потом из-за угла вынырнула Татьяна-художница. Она посмотрела снизу вверх большими грустными глазами:
— Петр Петрович, как вы относитесь к Модильяни? — огорошила она меня. Да черт его знает, как. Никак не отношусь. В памяти возникли длинные плоские лица, нарушенные пропорции, размытые цвета. Я бы тоже так сумел.
— О, Модильяни! — протянул я. — Такое пространство, такая линия!
Она закатила глаза, ушла в себя, так и не поняв, что я ерничаю.
— Вам понравился пирог? — вернулась она на землю.
— Понравился! — не соврал я. И тут же раскаялся.
— Ой, я сегодня испеку еще. С капустой. Вы любите капусту?
— Люблю! — и добавил про себя «больше, чем Модильяни».
Она упорхнула, угловатая, как кузнечик. Я уже открывал дверь учительской, когда меня мягкой лапкой схватила за локоть трудовичка Лиля.
— Петь, — шепотом завела она, — тебе вчера, что, сильно влетело?
— Чуть-чуть, — прошептал я.
