Философия красоты - Екатерина Лесина
– Тили-тили-тесто, жених и невеста…
– Правильно. Жених и невеста. Говорят, в таком возрасте возможна лишь дружба, но это ложь, мальчик уже тогда любил Августу, и с каждым годом любовь становилась все сильнее. Но видишь ли в чем дело, она его не любила. В то время, далекое, страшное время его никто не любил. Смеялись, все кругом только и делали, что смеялись над Ванькой Тютечкиным. Представляешь, как весело было жить с такой фамилией? Про кличку я вообще молчу, Тютя. Или жирдяй. Я ведь некрасивым был: толстый, прыщавый, потел постоянно и к тому же заикался. Представляешь?
– Нет. – Совершенно искренне ответила я.
– А я не забыл, каждый раз, видя собственное отражение в зеркале, я вспоминаю его, Тютю. Он был слабым, беспомощным и жутко трусливым, и в классе об этом знали. Сделать гадость Тюте считалось хорошим тоном, а я терпел, долго терпел, пока… впрочем, об этом потом. А сейчас, пока наш гостеприимный хозяин спешит домой, чтобы поучаствовать в представлении, мы с тобой подготовим декорации. Все ведь должно выглядеть достоверно.
В руке Ивана появился нож.
– Что ты собираешься делать?
– Ничего такого, – поспешил успокоить он. – Больно не будет, просто обнаженная женщина на зеркале выглядит куда уместнее одетой. А разрезанная одежда произведет дополнительное впечатление. Знаешь, я ведь всегда хотел стать режиссером, но возможности не было.
Иван с поразительной сноровкой освободил меня от одежды, при этом не повредив ни одной веревки.
– У тебя красивое тело.
– Спасибо.
– Это не комплемент, это констатация факта. Я совершенно не умею говорить комплементы, потому что это – ложь, а врать я не люблю. Холодно? – Иван накинул на меня бархатную портьеру, которая раньше укрывала зеркало. – Потерпи, скоро все закончится. Мне очень жаль, что придется тебя убить, просто иначе ничего не выйдет. Кстати, кажется, у нас гости, я отлучусь, чтобы встретить, а ты пока отдохни. А это на всякий случай.
Широкая полоса скотча закрыла рот.
За семь с половиной лет до…
Серж был не просто увлечен, он был повержен, очарован, пленен красотой Ады, он жаждал новых встреч и, забыв про приличия, этикет и невесту, преследовал Аду. Матушка пыталась образумить его, но, стоило увидеть синие-синие глаза и золотую косу, как все слова, обещания и иже с ними, вылетали из головы. Глупо обещать то, чего не в состоянии выполнить.
Серж готов был примирится с присутствием в поместье Стефании – матушка настояла, ведь в Петербурге, переименованном в Петроград, небезопасно, матушка и старуха Ефросинья, опекунша Стефании, в четыре глаза следили за Сержем. А ему было наплевать. Пусть следят, пусть делают что угодно, лишь бы не мешали.
Его влюбленность списали на "последствия тяжкого ранения", к ней относились примерно так же, как к чахотке, пытались лечить отварами, разговорами и молитвами, не особо надеясь на удачу. Отвары Серж выливал, разговоры терпеливо сносил, молитвы же и вовсе не беспокоили.
Но когда Аду, его Аду, его солнышко, попытались услать прочь из поместья, Серж воспротивился. Был скандал. Ефросинья плевала слюной и злобой, потрясала сухими кулаками, призывая проклятья на голову "неблагодарной твари, добра не помнящей", матушка молчала, но Серж по глазам видел: она с готовностью присоединилась бы к травле. Стефания… Стефания, сославшись на плохое самочувствие, заперлась в комнате. Стефание хотела выйти замуж и стать графиней, потому она благоразумно держалась в стороне от скандала.
Закончилось тем, что Серж увез Аду. Взял и увез, недалеко, в охотничий домик, маленький, но весьма и весьма удобный. Всю дорогу Ада молчала, прижимая к груди баул с вещами, коих набралось совсем немного, а в домике, увидев холодный камин, грубоватую мебель и затянутое пылью окно, расплакалась.
Видеть ее слезы было невыносимо. Серж утешал, он плохо умел утешать женщин, он говорил что-то о будущем, о погоде, о том, что все наладится и здесь недалеко озеро. Он обещал быть с ней всегда и навеки и вообще не возвращаться домой, а потом, когда слова иссякли, поцеловал.
Ее губы пахли корицей.
На поцелуй Ада ответила пощечиной и Серж, не задумываясь, поцеловал еще и руку. Маленькую, почти детскую ладошку, прохладную и чуть изуродованную мозолями. Они пройдут, обязательно пройдут, эти руки больше никогда не оскорбит работа.
– Значит, вот для чего вы меня привезли? – Она больше не плачет, взгляд внимательный, слегка отчужденный, но Серж пробьется через это отчуждение.
– И кем я буду? Любовницей? Игрушкой? А потом что?
– Когда потом?
– Когда наиграетесь. Передадите другому или просто вон вышвырнете?
– Ты не игрушка, ты… ты мое благословение…
– Ах, граф, оставьте ваши комплименты для тех, кто сумеет их оценить, я же – девушка необразованная, совсем неподходящая пара для вашего сиятельства…
– Это мне решать.
– Вам ли, Серж? Порой решения уже приняты, а нам остается лишь выполнять…
И все-таки он победил, эта победа казалась Сержу самой важной в истории человечества, куда там Александру Македонскому, куда великому Ганнибалу,
