Игорь Чубаха - Тайна Черного моря
Но не к тому, что открылось его взору.
В первый раз рефлексы подвели сержанта Карташова. В первый и последний. Когда он наконец увидел воочию своего противника и понял, почему «поморы» проиграли, его палец притормозил на курке гранатомета.
Над поверженным старшиной Приемыховым, подобно Юдифи над трупом негодяя, возвышалась сама Смерть. Нет, не безобразная старуха с косой, а гибельно красивая зеленоглазая ведьма. Растрепанные волосы огненным ореолом сияли вокруг бледного лица. Из рассеченной брови по щеке стекала струйка крови, в глазах билось зеленое яростное пламя, рот, созданный для поцелуев, был оскален в звериной усмешке.
Широко расставив длинные, плотно обтянутые джинсами ноги, обеими руками сжимая блестящий пистолет. Смерть целилась в сержанта Карташова.
— Нет... — сказал сержант Карташов.
— Вискас, — непонятно ответила Смерть. И нажала на курок.
Пуля с глухим звуком вонзилась Карташову в ложбинку между ключицами, разворотила трахею и застряла в аорте.
Чувствуя, как неудержимый поток крови бьет из горла в мягкое нёбо, Карташов безотчетно сжал пусковое устройство гранатомета.
Граната с шипением вылетела из ствола и мгновение спустя взорвалась, угодив в колоссальный скелет южного слона.
Точно сметенные великанской рукой разлетелись кости. Ударная волна унесла и красавицу-незнакомку, как подхваченную ветром шаль.
Повсюду, повсюду царили смерть и разрушение. Тела людей лежали вповалку с чучелами животных — присыпанные стеклянным крошевом. Скорняжная мастерская доктора Моро, бросившего работу на середине.
Братская могила. Труп храброго майора, труп солдатика в углу. Лица серы, отсочившиеся кровью раны тусклы. И еще, два трупа — на выходе из зала. Потрескивают, дымятся тлеющие обломки стендов. Формалин обтекает коптящие обломки, плавники, перья, чешую.
Иван Князев обходил залы, держа «Макаров» стволом вверх и подсвечивая путь огоньком одноразовой зажигалки, которую держал в той же руке. Что же здесь произошло? Такое впечатление, что «поморы» просто помешались перестреляли друг друга.
Положив пистолет и зажигалку на пол, он приподнимал головы трупов за волосы или переворачивал их на спину, вглядывался в лица. Каждый раз до крови закусывал губу. Живых не было, но пока не находилось и того, кого мегатонник боялся найти.
Вот около изрешеченного гипсового дерева, рядом с чучелом орангутана, лежит труп неизвестного мужчины. Руки его все еще сжимают автомат. Изрядно мятая, но сохранившая помпезность шляпа валяется неподалеку. Слепые-глаза смотрят в потолок. Неужели это он в одиночку совладал с отделением «поморов»? Дальше, дальше...
Среди разбросанных то ли слоновьих, то ли мамонтовых костей Иван Князев отыскал живого человека.
Женщину. Пригвожденная к стене обломком огромного бивня, она часто, прерывисто, ознобно дышала. Князев склонился над ней и, не выпуская из руки пистолета и потухшую зажигалку, пощупал сонную артерию. Нет, не жилец. Бивень проломил ей грудину. Из носа и рта девушки стекали струйки фактурно-густой, как баклажанная икра, крови.
Жаль. Красивая. Чем-то неуловимо похожа на Эвелину... И вдруг женщина приоткрыла замутненные, немыслимо красивые зеленые глаза, посмотрела на старика... и, улыбнувшись, что-то прошептала.
Князев наклонился еще ближе, вслушиваясь.
— Толя, — повтррила женщина. — Ты... пришел... Иван почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. «Макаров» выпал из ослабевшей руки и с глухим стуком упал на пол.
— Что? Что ты сказала?
Голос не слушался его. Князев осторожно откинул с девичьего лба липкий от крови локон.
— Толя... Я хочу, чтобы... Мы... Я... Она закашлялась, на губах вздулся кровяной пузырь, в котором отразилась, как в кривом зеркале, морда зебры.
— Тише, дочка, тише. — Князев успокаивающее погладил ее по голове. Но не мог не спросить, хотя понимал, что у красавицы не хватит сил ответить: — Ты ведь знаешь Толю, да? Где он?
— То... ля... Я т-т-тебя...
Рыжеволосая голова безвольно упала на грудь.
Старик сел возле мертвой женщины, знавшей его сына, и тихо заплакал, обхватив голову единственной рукой.
Он не заметил и не услышал, как в клубах дыма возникла фигура высокого светловолосого молодого человека. На лице вошедшего в это урочище смерти застыло недоумение.
Потом взгляд его упал на пригвожденную к стене рыжеволосую диву.
— Алиса?! — испуганно воскликнул Анатолий Хутчиш. — Что здесь... Почему стреля...
Иван Князев поднял голову. Медленно, помогая себе рукой, пятная стену девичьей кровью, встал.
Хутчиш узнал его — этот однорукий старик преследовал его возле японского консульства.
— Вы?..
Прапорщик напрягся, готовый в любой момент к бою.
Но в глазах старика не было угрозы — только слезы и печаль.
— Сын, — тихо сказал старик. И неловко утер слезу рукавом. — Вот, значит, и свиделись.
За спиной Анатолия Хутчиша, в первом зале, не выдержав сегодняшних потрясений, с дробным грохотом обрушился на пол скелет гигантского синего кита.
Эпизод двадцать седьмой
31 июля, воскресенье, 20.00 по московскому времени.
У них походочка как в море лодочка
Сигаретный дым змеился под потолком кают-компании СКР «Тамбовский комсомолец». Сторожевик относился к ветеранам советского флота, закладывали его еще в те незабвенные времена, когда денег на интерьеры не жалели.
Потускневший и кое-где облущенный лак на красном дереве свидетельствовал о расточительстве прежних интендантов. Диваны вдоль переборки лоснились вышарканными кожаными припухлостями.
На полотнах в витиеватых рамах безвестный подражатель Айвазовскому сталкивал фрегаты в абордажных, борт к борту, атаках или топил их в ураганных штормах. Цвета потускнели от времени: художник использовал дешевые краски.
Но сегодняшнее прозябание принадлежащего невесть кому — России или Украине — корабля откладывало восстановление былого великолепия на неопределенный срок.
Старпом ткнул окурок в пепельницу, смаклаченную умельцем-матросом из крышки списанного компаса. Несмотря на стесненное финансовое положение, он продолжал курить стильный «Кент». Считал ниже своего достоинства переходить на дешевые табачные суррогаты.
— Ярослав Данилович, а может, пошлем Главкома с его Верховной Радой подальше и останемся в России? — спросил старпом капитана.
И тут же спохватился: не стоило затрагивать это болезненную тему. Пусть даже его ближайший друг и командир мечтает остаться в Петербурге, он, старпом, ни на минуту не должен забывать, что в Севастополе на Максимовых дачах командира «Тамбовского комсомольца», капитана первого ранга Ярослава Даниловича Брянцева ждет супруга Надежда Павловна. И дети. Ой, как бестактно вышло...
— Чем предаваться нигилистическим фантазиям, уважаемый Афанасий Никитич, лучше давайте выпьем. — Они дружно выпили. — И еще, уважаемый Афанасий Никитич, я вас настоятельно прошу впредь ни с кем из команды подобных бесед не вести. Сами знаете: и пакгаузы имеют уши.
Старпом, которому лихое вливание в организм полета грамм «шила» [71] не давалось столь легко, как кэпу, только теперь смог вдохнуть воздух и, переборов судорогу в руке, поставить эмалированную кружку на длинный, с пузатыми ножками обеденный стол.
Тот край стола, у которого сидели двое беседующих, под скатертью был безнадежно испорчен надписью, некогда выцарапанной разозорничавшимся вестовым: «ДМБ-93». У обоих в коротких стрижках заплуталась седина. У обоих вокруг глаз накопились морщины. Только у командира и седин, и морщин было больше.
Очередная рюмка — третья за полчаса (друзья решили отметить неприкаянный, как день рождения, праздник без помпы) — не прибавила старпому благоразумия, и он с настойчивостью перебравшего норму человека вернулся к злободневному вопросу:
— Неужели Надежда Павловна не может получить телеграмму типа «Срочно приезжай...». А что там отстучать дальше, мы придумаем. Старший лейтенант Янушпольский уговорит любую администраторшу заверить телеграмму любой печатью. Голову даю на отсечение, уговорит. Или вы думаете, Надежду Павловну не отпустят?
— Не я начал о Янушпольском, вы сами, — сурово посмотрел в глаза другу кэп. — С вашей подачи старший лейтенант на политзанятиях регулярно рассказывает матросам, как в начале Великой Отечественной эскадра наших кораблей вырвалась из окруженной фашистами Лиепаи. Янушпольский — мальчишка, но вы-то о чем думаете?
Командир корабля устало опустил кулаки на столешницу и уставился на пустую кружку. В эту минуту он выглядел невероятно постаревшим. Хотя под ношеной парадной формой угадывалось закаленное тело.
— Афанасий Никитич, представьте себе, вот мы здесь останемся. Потом останется кто-то еще. И еще. Но уже без кораблей, потому что корабли ни под каким видом из бухт не выпустят. И что получится? А получится, что в какой-то момент все, кто против раздела флота и против того, чтобы флот целиком стал украинским, сами же флот хохлам и уступят.
