Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Впрочем, в скором времени выяснилось, что конкуренции с ее стороны тоже следовало бояться. Неожиданное появление в здешних краях такой диковинки, как женщина-врач, привело в ее приемную несколько любопытных больных, и их настолько впечатлили ее уверенность в себе и необычные, доселе невиданные ими медицинские инструменты, при помощи которых она их простукивала, осматривала и прослушивала, что целых несколько недель после визита к ней они ни о чем другом не могли говорить. Вскоре появились и наглядные доказательства ее присутствия в этих краях. Фермер Эйтон, чья каллезная язва уже много лет мирно распространялась по голени, тщательно умащиваемая цинковой мазью, был обмазан жгучей, вызывающей волдыри жидкостью и после трех ночей, проведенных в муках и насылании страшных проклятий на головы всех врачей, вместе взятых, вдруг обнаружил, что его рана начала заживать. Миссис Кроудер, всегда считавшая родимое пятно на лице своей второй дочери знаком божественного негодования, которое она навлекла на себя тройной порцией ежевичного торта, съеденной как-то в критический период, обнаружила, что при наличии двух гальванических игл проступок ее можно считать не таким уж непоправимым. Через месяц доктор Верриндер Смит стала известна, а через два – знаменита.
Доктор Рипли иногда встречался с ней, возвращаясь домой после объезда больных. Она завела себе коляску, которой управляла сама, хотя за ее спиной всегда сидел мальчик-грум. Когда пути их пересекались, он неизменно с подчеркнутой вежливостью приподнимал шляпу, сохраняя при этом каменное лицо, чем давал понять, насколько формальны эти церемонии. По правде говоря, его неприязнь к ней стремительно перерастала в ненависть. «Бесполая женщина» – таким титулом он иногда позволял себе награждать ее в беседах с некоторыми пациентами, сохранившими верность ему. Правда, количество их быстро сокращалось, и каждый день гордость его подвергалась унижению новостями о все новых изменах. Леди каким-то образом удалось вселить в население деревни чуть ли не мистическую веру в свои силы. Народ стал тянуться к ней из самых отдаленных уголков провинции.
Но больше всего его мучило то, что она бралась за те случаи, которые он объявлял безнадежными. Несмотря на все знания, он не чувствовал себя достаточно уверенно, когда дело доходило до операций, и обычно самые сложные случаи направлял в Лондон. Однако леди была лишена этого недостатка и бралась лечить каждого больного, который к ней обращался. Для него стала настоящим ударом весть о том, что она собирается выпрямить косолапость маленького Алека Тернера. За день до проведения операции он получил записку от матери мальчика, жены приходского священника, с просьбой взять на себя роль хлороформиста. Отказать было бы бесчеловечно, да и не было никого другого, кто мог бы с этим справиться, но для его чувствительной натуры это было словно нож в сердце. Впрочем, несмотря на крайнее недовольство, он не мог не восхититься той сноровкой, с которой была проведена операция. С маленькой, словно вылепленной из воска ступней женщина-врач обращалась удивительно нежно, а крошечным тенотомическим ножом орудовала, как художник карандашом. Одно прямое введение ножа, один надрез сухожилия – и все закончилось, не оставив ни капли крови на белом расстеленном внизу полотенце. Никогда еще он не видел подобного мастерства и нашел в себе силы признать это, хотя ее искусство только усилило неприязнь, которую он испытывал к ней. Эта операция принесла дополнительную славу ей и отняла еще нескольких пациентов у него. К причинам питать ненависть к конкуренту добавился инстинкт самосохранения. И именно ненависть эта послужила толчком к тем событиям, которые привели к неожиданной развязке.
Одним зимним вечером, как раз когда доктор Рипли в одиночестве доедал обед, прибежал грум сквайра Фэркасла, самого богатого человека в округе, и сообщил, что дочь его хозяина обожгла руку и ей требуется срочная медицинская помощь. За женщиной-врачом тоже послали, поскольку сквайру было безразлично, кто будет лечить его дочь, лишь бы это было сделано как можно скорее. Доктор выбежал из своего кабинета с мыслью о том, что уж эту крепость он не сдаст врагу, если это будет зависеть от скорости, с которой придется скакать к особняку Фэркасла. Не тратя время на то, чтобы зажечь фонари, они с грумом запрыгнули в двуколку, доктор хлестнул лошадь, и они помчался в ночь со всей скоростью, на которую были способны копыта скакуна. Доктор Рипли жил намного ближе к сквайру, чем его конкурент, и не сомневался, что будет на месте гораздо раньше ее.
Так бы и случилось, если бы не один из тех непредсказуемых капризов судьбы, которые перемешивают все планы и приводят в замешательство пророков. То ли оттого, что на его экипаже не были зажжены фонари, то ли оттого, что голова возницы была полностью занята мыслями о противнике, на одном из крутых поворотов бейзингстокской дороги двуколка чуть не опрокинулась, седоки не удержались и вылетели в кювет. Испуганная лошадь вместе с пустой двуколкой понеслась дальше и вскоре скрылась в темноте. Посыльный сквайра выбрался из кювета, чиркнул спичкой, посмотрел на своего стонущего спутника, и, как это чаще всего бывает с грубыми и сильными мужчинами, когда они видят такое, чего не видели никогда раньше, его стошнило.
Освещенный робким светом спички, доктор приподнялся на локоть и заметил что-то белое и острое, торчащее сквозь брючину где-то на середине голени.
– Открытый! Три месяца в постели! – простонал он и лишился чувств.
Когда он пришел в себя, его спутника рядом с ним не было – он побежал в дом сквайра за помощью, – но над его ногой держал лампу мальчик-грум доктора Смит, а сама женщина сидела рядом. Достав из открытого чемоданчика с блестящими в желтом свете полированными медицинскими инструментами ножницы с загнутыми концами, она принялась разрезать его брючину.
– Все хорошо, доктор, – успокаивающим тоном произнесла она. – Мне так жаль, что это произошло. Завтра вы сможете пригласить к себе доктора Хортона, но сегодня, я уверена, вы позволите мне помочь вам. Я не поверила своим глазам, когда увидела вас у дороги.
– Грум пошел за помощью, – простонал страдалец.
– Когда они придут, мы сможем переложить вас в коляску. Чуть больше света, Джон! Вот так. Но, если вас в таком состоянии переносить, рана может расшириться, так что, если позволите, немного хлороформа, и я не сомневаюсь, что смогу…
Доктор Рипли так и не услышал окончания этого предложения. Он попытался поднять руку и возразить, но в его ноздри уже попал сладкий запах, и ощущение полного покоя и глубокого сна охватило его истерзанные нервы. Он стал погружаться в чистую прохладную воду, все глубже и глубже, в мир зеленых теней, мягко, без усилий, и слышался ему нежный божественный перезвон колоколов, который становился то громче, то почти вовсе затихал. А потом он опять стал подниматься вверх, выше и выше, и еще выше, ощущая неимоверное давление в висках, пока наконец зеленые тени не отпустили его и он снова не вылетел на свет. Два ярких светящихся золотых пятна замаячили перед его затуманенным взором. Он заморгал и не прекращал закрывать и открывать веки до тех пор, пока не понял, что это. Оказалось, это всего лишь два медных шарика на стойках его кровати, а сам он лежит в своей маленькой комнате. Ему казалось, что голова его отяжелела, как пушечное ядро, а нога сделалась похожей на железный лом. Повернув глаза, он увидел спокойное лицо доктора Верриндер Смит, которая стояла у кровати и смотрела на него.
– Ах, ну наконец! – сказала она. – Я всю дорогу домой не давала вам проснуться, потому что знаю, какую боль вам причинила бы тряска. Кость теперь надежно зафиксирована боковой шиной. Я заказала вам морфий. Сказать вашему груму, чтобы завтра утром он съездил за доктором Хортоном?
– Я бы предпочел, чтобы вы продолжали заниматься мною, – слабо произнес доктор Рипли, после чего с истеричным смешком добавил: – Все равно вы уже переманили к себе всех пациентов, так что забирайте и последнего.
Сказано это было не слишком любезным тоном, но в глазах женщины появилась жалость, а не злость, и она отвернулась.
У доктора Рипли был брат, Вильям, который работал младшим хирургом в одной из лондонских больниц. Получив известие о несчастном случае, он уже через несколько часов был в Хэмпшире. Когда ему рассказали подробности случившегося, он удивленно поднял брови.
– Как, за тобой ухаживает одна из них! – воскликнул он.
– Не знаю, что бы я без нее делал.
– Не сомневаюсь, она отличная сиделка.
– Она знает свое дело не хуже, чем ты или я.
– Говори про себя, Джеймс, – фыркнул лондонец. – Но, если не думать об этом, ты ведь знаешь, что так не должно быть.
