Рекс Стаут - Где Цезарь кровью истекал (сборник)

– Не понимаю, о чем вы. Я делаю вам прямое предложение.

Вульф пожал плечами:

– Если я говорю непонятно, то со мной нельзя иметь дело. Стало быть, доложите о неудаче самому себе.

– Я никому ничего не собираюсь докладывать. – Тон Лиггета стал резким. – Я пришел к вам потому, что мне это казалось целесообразным. Чтобы избежать неприятностей. Я могу сделать то, что хочу, без вашей помощи.

– Так сделайте.

– Но я пытаюсь избежать неприятностей. Я заплачу вам пятьдесят тысяч.

Вульф медленно, с трудом покачал головой:

– Вам придется доложить о неудаче, мистер Лиггет. Если правда, что, как сказал один циник, любой человек имеет свою цену, мою вам не осилить.

Зазвонил телефон. Когда человек закипает, я всегда предпочитаю держать его в поле зрения, поэтому я обогнул стул Лиггета, чтобы не очутиться к нему спиной. Голубоглазая красотка сообщила, что вызывает Нью-Йорк. Услышав хриплый голос Кремера, я передал трубку Вульфу:

– Вас мистер Пурди, сэр.

С горестным мычанием он сделал усилие, чтобы подняться с кресла.

– Это конфиденциальный разговор, мистер Лиггет, – сказал он, глядя на нашего посетителя. – И поскольку наше объяснение закончено… вы не возражаете?..

Лиггет все понял. Не сказав ни слова, без тени колебания он встал и удалился. Когда дверь за ним закрылась, я повернул в замке ключ.

Вульф говорил с Кремером больше десяти минут. Я сидел и слушал, но так и не смог понять всего. Однако мне стало ясно, что он уже давно водит меня за нос и с этим пора кончать.

Едва Вульф повесил трубку и опустился в кресло, как раздался новый звонок. На сей раз красотка сказала мне, что звонят из Чарлстона. Сквозь треск и щелчки я услышал голос, знакомый, как мотив модной песенки.

– Хелло. Мистер Вульф?

– Нет, малыш, это председатель Верховного суда.

– О, Арчи! Как вы там?

– Чудесно! Отлично отдыхаем! Подожди, даю мистера Вульфа. – Я передал ему трубку. – Сол Пензер из Чарлстона.

Новый десятиминутный разговор прибавил кое-что к моему представлению о разработанном Вульфом плане. Надо сказать, что в деталях он показался мне невероятным. Кончив говорить, Вульф поместился в кресло, осторожно откинул голову и сцепил пальцы на животе.

– Который час? – осведомился он.

Я взглянул на часы:

– Четверть седьмого.

Он хмыкнул:

– Чуть больше часа до ужина. Напомни мне, чтобы я сунул текст речи в карман, когда пойдем туда. Ты можешь запомнить кое-что, не записывая?

– Конечно. Сколько угодно.

– Все это важно. Во-первых, я должен поговорить с Толменом. Надеюсь, он будет в отеле, как условились. Затем надо дозвониться до мистера Сервана. Боюсь, это будет нелегко. Кажется, приглашать гостей, когда собираешься уезжать, не полагается. Но мы нарушим традицию. Пока я буду звонить, ты приготовишь все, что нужно, упакуешь чемоданы и организуешь их доставку к поезду. Ближе к двенадцати нам будет некогда. Надо еще оплатить счет. Ты, кажется, говорил, что захватил пистолет? Хорошо. Надеюсь, он не понадобится, но держи его при себе. И еще, черт подери, пошли за парикмахером, я не могу сам побриться. Потом приведешь мистера Толмена и займешься багажом. Я все объясню, пока будем одеваться.

Глава шестнадцатая

Итак, традиция была нарушена, и, пока Луи Серван не появился на пороге большой гостиной, чтобы пригласить нас в столовую, мне пришлось выслушать на этот счет несколько нелестных высказываний. Однако по большей части ворчанье, пока гости маленькими группками потягивали шерри и вермут, относилось к другому предмету: было объявлено, что никто не имеет права покидать Западную Вирджинию до особого разрешения властей. Доменико Росси изощрялся в красноречии на этот счет достаточно громко, чтобы слышал Барри Толмен. Последний был явно взволнован, но обворожителен. Рэмси Кейт положился на судьбу, а Жером Берен каждую минуту восклицал: «Великий боже!» Все это выглядело чудовищно, но они не были столь глупы, чтобы утратить от этого аппетит. Подрастерявший свою самоуверенность Альберт Мальфи ухаживал за мамашей Мондор с таким рвением, словно считал это важным шагом к успеху на следующих выборах. Рэймонд Лиггет о чем-то тихо беседовал с Марко Вукчичем на кушетке.

Барри Толмен попытался взять быка за рога. Когда появилась Констанца Берен, он с деловым видом заговорил с нею. Но она так явно его игнорировала, что мне показалось, будто его и в самом деле нет в гостиной.

Уже пора было переходить в столовую, когда вошла Дина Ласцио. Шум тотчас смолк. Ее отец, Росси, поспешил к ней, следом Вукчич, а за ним и все остальные подошли высказать вдове свои соболезнования. Впрочем, на безутешную вдовицу Дина походила не больше, чем я на буддийского монаха. Но нельзя же требовать, чтобы женщина, отправляясь с мужем на отдых, брала с собой на всякий случай траурное платье. Я не слишком упрекал ее и за присутствие на этом празднике жизни, поскольку знал, что Ниро Вульф специально просил Сервана уговорить ее прийти.

За столом я снова оказался рядом с Констанцей. Это было сносно. Вульф сидел справа от Сервана. Вукчич оказался через стол от Дины Ласцио, а Лиггет и Мальфи – рядышком, напротив меня. Берен сидел напротив Вульфа, слева от Сервана, а это весьма почетно для типа, которого только что выпустили из тюрьмы. Рядом с ним восседал Клей Эшли, который безуспешно старался казаться приветливым. Остальные разместились кто где, перемежаемые редкими вкраплениями женщин. На тарелочке перед каждым прибором лежало каллиграфически выведенное меню:

Канауа-Спа, Западная Вирджиния

Четверг. 8 апреля 1937 года

УЖИН ПО-АМЕРИКАНСКИ

Устрицы, запеченные в раковинах

Черепаховый суп по-мэрилендски

«Битое» печенье

Жареная молодая индейка

Рисовые крокеты в айвовом желе

Лимская фасоль в сливках

Авокадо Тодхантер

Сладкие булочки к чаю (салли-ланн)

Ананасовый шербет

Бисквит

Висконсинский творожный сыр

Черный кофе

Официанты под командованием Моултона приносили и расставляли блюда. Луи Серван с молчаливым достоинством обозревал происходящее. Уже при первой перемене поднялось волнение, ибо устрицы оказались такими свежими и жирными и так пахли, что казалось, их кормили арахисом и голубикой из рук. Поедание устриц сопровождалось целым ритуалом. Официанты, поставив перед каждым по огромной миске с целой дюжиной устриц, выстроились вдоль ширмы, той самой, за которой сорок восемь часов назад обнаружили тело Филипа Ласцио. Дверь буфетной отворилась, пропустив чернокожего повара в накрахмаленном белом колпаке и фартуке. Он сделал несколько шагов вперед и так смутился, что, казалось, готов был ринуться назад, но Луи Серван встал, показал на него, потом на стол и объявил:

– Разрешите представить вам мистера Гиацинта Брауна, шеф-повара Канауа-Спа по рыбным блюдам. Устрицы, которые мы собираемся есть, приготовлены им. Вам решать, достойны ли они чести быть поданными «Les quinze maîtres». Мистер Браун просил меня сказать вам, что благодарит за оказанное ему доверие. Так, Браун?

– Да, сэр.

Раздался взрыв аплодисментов. Браун смутился еще сильнее, поклонился и вышел. Кулинары отсалютовали вилками. Слышался одобрительный шепот.

– Превосходно, – проговорил Пьер Мондор со спокойным достоинством. – Запекали в горячей духовке?

Серван кивнул, вилки опустились, все принялись за дело.

Когда подали черепаховый суп, церемония повторилась. На сей раз приветствия были обращены к Кребтри. Отведав суп, все ощутили прилив восторга и потребовали, чтобы Кребтри вернулся. Многие встали из-за стола, чтобы пожать ему руку. Он совсем не смущался и явно был польщен.

Еще двоих представляли, когда подали индейку. Один был Грант, седой, с морщинистым лицом, а другого, высокого, я не знал, так как на нашей вечеринке в среду его не было. Никогда я не пробовал лучшей индейки, но предыдущие блюда были столь обильны, что меня хватило лишь на одну порцию. Эти же ребята – пятнадцать маэстро – ели так, как женщина укладывает чемодан: неважно, сколько в него влезает, лишь бы все впихнуть. Отчасти в этом им помогал кларет, при помощи которого они проталкивали еду. За столом становилось все веселее, и старик Серван расточал счастливые улыбки.

Без всякого сомнения, это был первоклассный ужин. Я медленно потягивал вино. Голова чуть-чуть кружилась, и, если бы сейчас понадобилось снова спасать жизнь Вульфа, я не смог бы блеснуть быстротой реакции.

Никакой натянутости не чувствовалось, всем было легко, в столовой витал приятный запах кофе и коньяка. Наконец, в начале одиннадцатого, Вульф поднялся, чтобы произнести речь. Однако, честно говоря, больше похож он был на истца, который дает в суде показания о причиненных ему телесных повреждениях. Но такие мелочи его не волновали. Мы все повернули свои стулья, чтобы оказаться лицом к нему, уселись поудобнее и погрузились в молчание.