Филлис Джеймс - Бесспорное правосудие
– Доброе утро, святой отец. Простите, что чуть не опоздал. Сегодня мой день готовить детям завтрак, да и на Кен-Хай-стрит жуткая пробка.
Представляя его, отец Престейн заметил:
– Джо всегда жалуется на пробки, но я, сидя на заднем сиденье мотоцикла, никогда не замечал, что это его особенно волнует. Он лавирует между автобусами с самым озорным видом, а вслед нам несутся про-клятия.
С поразительной быстротой Джо стянул с себя кожаные одежды, шарфы и джемпера, облачился в сутану и натянул через голову саккос, проделав все это с ловкостью, обретенной долгой практикой.
Отец Престейн, молча надев сутану, сказал:
– Увидимся после мессы, Адам.
Дверь за ними закрылась. Из-за прочной, обитой железом двери не доносилось ни звука. Вероятно, какие-то прихожане уже собрались, подумала Кейт. Она представила себе этих ранних пташек: несколько старух, мужчин еще меньше, ищущие тепла бездомные, которых привлекла открытая дверь. Могла ли быть среди них миссис Карпентер? Кейт было трудно это представить. Кажется, отец Престейн говорил, что она не принадлежала к числу постоянных прихожан. Так что заставило ее прийти в церковь за советом, исповедоваться, получить отпущение грехов? Каких грехов? Может, им повезет, и тогда они узнают это прежде, чем покинут церковь. Если, конечно, миссис Карпентер написала обещанное письмо. Возможно, они возлагают на него слишком большие надежды. Миссис Карпентер видели выходящей из дома с письмом в руке, но оно могло быть адресовано кому угодно.
Кейт привыкла сидеть молча. Очевидно, что Дэлглиш не расположен говорить, а она уже давно научилась чувствовать его настроение и всегда молчала, если молчал он. Обычно это ей давалось легко. Дэлглиш принадлежал к тем людям, молчание которых не вызывает смущения, а, напротив, приносит облегчение. Но сейчас ей хотелось поговорить – убедиться, что он разделяет ее нетерпение и беспокойство. Дэлглиш сидел неподвижно, склонив голову, его пальцы окружали кружку, но не дотрагивались до нее. Может быть, он ждал, когда та остынет, а может, вообще забыл о кофе.
Наконец Кейт поднялась со словами:
– Отсюда мы не услышим, когда привезут почту. Пойду подожду у дверей.
Дэлглиш не ответил. С кружкой в руке Кейт вышла в узкий коридорчик, ведущий к боковой двери. Время тянулось изнурительно медленно. Но теперь, когда Дэлглиша рядом не было, она хотя бы могла избывать нетерпение в нервной ходьбе и частом поглядывании на часы. Девять часов. Кажется, священник сказал, что почту привозят в девять или чуть позже. «Чуть позже» может означать разное. Можно прождать и полчаса. Сейчас пять минут десятого. Семь минут. И вот это случилось. Она не слышала шагов за дверью – просто в прорезь для почты посыпалась корреспонденция и с глухим звуком упала на пол: два больших, плотных конверта, пара счетов и пухлый белый конверт с пометкой «в собственные руки», адресованный отцу Престейну. Уверенный почерк образованного человека. Кейт видела такие конверты в квартире миссис Карпентер. Это именно то письмо, которое ждут. Кейт отнесла его Дэлглишу со словами:
– Вот оно, сэр.
Дэлглиш взял письмо и положил на стол, а рядом сложил стопкой остальную почту.
– Похоже, оно, Кейт.
Ей с трудом удавалось скрыть нетерпение. Конверт, казавшийся особенно белым на темной поверхности дубового стола, выглядел неким таинственным знамением.
– Как долго длится месса, сэр?
– Простая месса без музыки и проповеди около получаса.
Кейт тайком бросила взгляд на часы – больше пятнадцати минут ждать.
Но полчаса еще не прошли, как дверь отворилась, и в ризницу вошли отец Престейн и Джо. Молодой человек быстро снял сутану, влез в многослойную форму мотоциклиста и разом превратился в огромное металлическое насекомое.
– Сегодня я не останусь на кофе, святой отец, – сказал он. – Да, чуть не забыл, Мэри просила вам передать: она приготовит цветы для Девы Марии в воскресенье, ведь мисс Причард больна. Вы знаете, она перенесла операцию?
– Знаю, Джо. Я собираюсь навестить ее сегодня днем, если, конечно, она принимает посетителей. Поблагодари от меня Мэри, хорошо?
Оба вышли из ризницы, Джо продолжал говорить. Хлопнула входная дверь. У Кейт возникло чувство, что с уходом Джо ушел и нормальный мир, в котором она жила и который понимала, ушел, оставив ее физически и духовно одинокой и неспокойной. Запах ладана стал удушающим, а сама ризница вызывала клаустрофобное ощущение. Ее охватило бессознательное желание схватить письмо, вынести на свежий воздух и там прочесть: ведь это всего лишь письмо, хотя важное и, возможно, жизненно важное для расследования.
Вернулся отец Престейн. Взял письмо со словами: «Я ненадолго отлучусь, Адам» – и вышел из ризницы.
– А он не может уничтожить письмо? – Кейт пожалела о своих словах, как только они слетели с ее языка.
– Нет, не может. А даст его нам или нет – зависит от содержания.
Они ждали, и ожидание было долгим. «Он должен передать нам это письмо, – думала Кейт. – Это свидетельство. Нельзя его скрывать. Должен быть способ заставить отдать письмо. Нельзя утаивать улику, даже учитывая тайну исповеди. И почему священника так долго нет? Чтобы прочесть письмо достаточно десяти минут. Что он там делает? Может, молится своему Богу перед престолом».
Почему-то ей припомнился разговор с Пирсом о непривычном выборе учебной дисциплины. Поразительно, как терпеливо выслушивал он ее вопросы.
– Что тебе дало богословие? Все-таки ты потратил три года. Научило жить? Ответило на вопросы?
– Какие вопросы?
– Главные вопросы. Те, на которые трудно найти ответ. Почему мы здесь? Что случается после смерти? Есть ли на самом деле свобода воли? Есть ли Бог?
– На эти вопросы богословие не дает ответа. Оно как философия – учит, какие вопросы надо ставить.
– Какие ставить вопросы, мне ясно. Меня интересуют ответы. А что насчет того, как жить? Разве это не из области философии? Что ты сам думаешь?
Пирс ответил сразу и, как ей показалось, честно:
– Быть, насколько возможно, счастливым. Не причинять зла другим людям. Не ныть. Вот в такой последовательности.
Разумная жизненная установка – не хуже других. Она сама придерживалась практически такой же. Чтобы этому научиться, нет необходимости поступать в Оксфорд. Но чем она поможет, когда перед тобой тело замученного и убитого ребенка, или эта женщина, безжалостно забитая, как скот, с рассеченным до кости горлом? Возможно, отец Престейн думает, что знает ответ. Но разве ответ можно отыскать в этой тусклой, пропахшей ладаном комнате? Впрочем, надо верить в то, что ты делаешь, не важно, кто ты – священник или полицейский. В какой-то момент ты должен сказать: я выбрал этот путь и считаю, что он правильный. И буду ему верен. Сама она избрала работу в полиции. Отец Престейн предпочел эзотерическую деятельность. Если их убеждения вступят в конфликт, будет трудно обоим.
Дверь отворилась, и в ризницу вошел отец Престейн. С побледневшим лицом он протянул письмо Дэлглишу, сказав:
– Она разрешила отдать письмо. Я выйду, чтобы вы спокойно его прочли. Полагаю, вам нужно взять письмо с собой.
– Да, вы правы, святой отец. Но я, конечно, напишу расписку.
Отец Престейн не положил письмо обратно в конверт.
– Оно длиннее, чем я предполагал, – удивился Дэлглиш. – Она не могла успеть к почте в понедельник. Должно быть, писала целый день.
– Миссис Карпентер преподавала английский язык, – сказал отец Престейн. – Писать для нее – не труднее, чем говорить. Думаю, ей надо было написать это письмо, чтобы открыть правду не только нам, но и себе. Я вернусь, чтобы вас проводить.
Священник снова вышел, закрыв за собой дверь.
Дэлглиш разложил письмо на столе. Кейт придвинула ближе стул, и они стали читать вместе.
Глава тридцать шестая
Джанет Карпентер не тратила время на вступление. Ее письмо было продиктовано внутренней потребностью, а не только обещанием, данным отцу Престейну.
Святой отец!
Самоубийство Рози было для меня почти облегчением. Это звучит ужасно, признаваться в этом трудно. Но не думаю, что мне удалось бы не сойти с ума, живя рядом с ней, источавшей такую боль. Она нуждалась во мне, я не смогла бы ее оставить. Нас объединяло одно горе – смерть моего сына, смерть ее дочери. Но смерть Эмили ее убила. И если бы не снотворные таблетки, которые она запила бутылкой красного вина, она все равно умерла бы с горя – только медленно. Она бродила по дому, как живой мертвец, с остановившимся взглядом и делала обычную домашнюю работу, как запрограммированный робот. Случайная улыбка на ее лице казалась судорогой. Ее покорное молчание было ужаснее, чем самые страшные вопли отчаяния. Когда я пыталась ее утешить, заключая в свои объятия, она не сопротивлялась, но и не отзывалась на ласку. Мы все время молчали. Ни у одной из нас не было слов. Может, в этом было наше несчастье. Я знала, что сердце ее разбито, и теперь понимаю, что эта фраза не сентиментальное преувеличение – все в Рози было разбито. Ужасная кончина Эмили не оставляла ее ни на час. Удивительно, что, находясь в таком страшном состоянии, полностью утратив себя, она нашла в себе силы и желание прекратить эти муки и даже написала мне последнее внятное письмо.
